Нынче Ирис и Мэг выпало с четверть часа, чтобы побыть наедине, пока никто не хватился танцовщицы и не заглянул в топочную просто так, для порядка. Обнимаясь с нянюшкой, Ирис вдруг поняла, что на самом-то деле подружки не просто так похвалялись перед новой фавориткой своими прелестями: они отвлекали на себя внимание, наверняка догадавшись, кому предназначался оставленный от завтрака персик.

Не старая, в сущности, но по местным меркам уже отжившая своё женщина и молодая девушка, почти девочка, обнялись, присев на жёсткой скамейке. Помолчали. Из-за того, что Ирис в такие моменты волновалась и заикалась больше обычного, говорили мало, в основном Мэг. Так и сейчас. Погладив родную рыжую головушку, она ласково шептала, что всё с ней хорошо, что какой-то удачный день сегодня, она уже, почитай, три дня как не кашляет. И как славно, что её сюда перевели: должно быть, табиб о ней всё же вспомнил да написал записочку Старшей…

– Д-долго не при-хо-одит, – протянула Ирис. За годы приобретённого косноязычья она уже привыкла усекать фразы – чтобы и самой не мучиться, и не изводить окружающих, которые далеко не всегда были терпеливы и ласковы, как тот же табиб Аслан-бей.

Мэг, как всегда, поняла её с полуслова.

– Болеет он сейчас, я слышала. Немолод уже, седьмой десяток пошёл, а всё на ногах.

Ирис кивнула.

– Не до нас.

Короткие слова давались ей легко – если их словно выпевать, а не просто говорить. Этому научил её лекарь. В редкие минуты, когда ей удавалось оставаться одной, она пела шёпотом – и, как ни странно, целые куплеты получались ровно, гладко. Но в обыденности – ничего не выходило. Она опять стопорилась почти на каждом слове. Возможно, оттого, что почти всё время ожидала то наказания от Нухи, то подвохов от злых девиц? Были в Нижнем гареме несколько злюк, которые то и дело шпыняли тех, что не могут достойно ответить.

А возможно, девушка всё больше помалкивала ещё и оттого, как сказал когда-то уважаемый Аслан-бей, что она просто не хотела общаться. И добавил непонятно: у тебя нет стимула. Может, оно и к лучшему… Пока.

– Да уж, ему не до нас…

– Мэ-эг, а почему он… – Ирис забавно почесала нос, как всегда делала, когда о чём-то задумывалась. – Его сю-уда про-опускают? Он то-оже е-евнух?

Нянюшка удивлённо отстранилась.

– А ты не знаешь?

Закрасневшись, Ирис мотнула головой. С чего ей надумалось спросить? Должно быть, вспомнила чернокожих скопцов, сорвавшихся недавно с места в готовности услужить новой фаворитке. А вслед за этим воспоминанием пришло и ещё одно: она ведь давно собиралась расспросить приёмную матушку о добром лекаре. Его визиты, хоть и редкие, но стали привычным и радостным событием, но только сейчас она задалась вопросом: отчего это Аслан-бея пропускают в гарем беспрепятственно, когда, по напыщенному выражению одного из поэтов, «Будь солнце мужского рода – и его не пустили бы в Сераль!» И впрямь, из мужчин здесь мог находиться только сам султан и его возможные отпрыски мужского пола. Случись какое-то страшное событие – нападение, пожар, потоп – даже тогда стражники или спасатели могли пересечь Ворота наслаждений лишь с наложенной на глаза повязкой из вуали, которая затрудняла обзор. Слуги, которые носили дрова на кухню и в бани, торговцы, вызванные к главной экономке, даже приходящий время от времени к валиде звездочёт – все при входе в гаремный двор надевали жёсткий воротник особой конструкции, принуждающий задирать голову и смотреть только вверх, до той поры, пока их не проводят к нужному месту те же евнухи. Дабы даже краем глаза не усмотрели прелестей, принадлежащих лишь султану, Солнцу Вселенной.

А вот уважаемый Ходжа Атауххал Аслан-бей имел свободный доступ в святая святых. И навещал не только госпожу валиде, охочую до новых знаний в науках разного рода, в том числе и в медицине. И не только беременных икбал. Любая наставница-десятница могла к нему подойти с просьбой помочь девушке, находящейся под её попечением, если та вдруг занемогла.

– Не знаешь? – повторила Мэг. – Да ведь он… – Никак она не могла привыкнуть, что здесь с девочками можно говорить обо всём, о чём на её родине вслух упоминать не принято. – Он же немощен… ну, как мужчина, понимаешь? Ещё в детстве переболел заушницей, а она вон как потом сказалась. Для мальчиков эта болезнь опасна. Вроде и телом силён, и на лицо свеж, а с женщиной – бессилен. Он потому и холост до сих пор, и гарем не заводил – нужды нет. – Нянюшка вздохнула. – Вот уж, прости Господи, кому-то с избытком даётся, а у других отнимается… Потому-то ему сам султан и доверяет. А уж после глаза-то…

Ирис торопливо прикрыла ей рот ладонью и обернулась. Никого. Хвала Аллаху! О волшебном Оке Хромца разговаривать запрещалось под страхом смерти.

– Молчу, молчу… – Мэг покивала. – Так-то вот. Жаль эфенди Аслан-бея. Хороший человек, да не дал бог наследников, один только племянник, да и тот далече. Тяжко в старости-то одному оставаться… Ох, да что это я разболталась, а время идёт! Ты иди, детка, иди. Ведь, поди, тишком убежала, как бы тебе из-за меня не досталось.

– Те-ебе точно лу-учше?

– Сама видишь, даже не перхаю. И горло не точит. Хоть работы тут больше, чем в парных, спину вот ломит, зато сухо. Вот и табиб тоже говорил – мне лучше подальше от воды-то… Ну, беги. И вот что…

Мэг прикусила губу.

– Больше не носи мне ничего, – шепнула, уже готовая расплакаться. – Ты молодая, растёшь, танцам учишься… Сама рассказывала, как вас гоняют. Тебе силы нужны. Не смей мне ничего таскать, слышишь? Я ещё продержусь, сколько надо!

Её девочка только заулыбалась и дала поцеловать себя в лоб. Запрещать ей было бесполезно. Сунутый назад персик она потихоньку опустила в нянин карман. Помахала ладошкой. И умчалась назад, в предбанник, где уже поджидала её наверняка разгневанная Айлин.

К превеликому её облегчению, «лунноликая», казалось, не заметила её отлучки. Она о чём-то переговаривалась с Иви, хмурясь и озабоченно постукивая розово-красными ногтями по сиденью мраморной скамьи. Бросила на прибежавшую странный взгляд.

– Впредь не задерживайся, – только и сказала. – Иви, проводи нас.

И сама скинула верхнее платье, оставшись в прозрачной длинной рубахе до пят, сквозь которую так и просвечивало сочное полное тело, способное совратить, пожалуй, даже святого Иону. Ирис же пришлось раздеться полностью, ибо в хаммаме одетой делать нечего. Но к собственной наготе она давно привыкла. Хоть евнухи и массажисты смущали её до сих пор. Пусть они и не мужчины, пусть без главных частей тела… но то, как они иногда оценивающе на неё поглядывали, коробило. Это оттого, поясняла им Наставница, что часть из этих ничтожных огрызков была оскоплена в зрелом возрасте, когда мужчина познал уже не одну и не двух женщин. Таким, если хочешь отбить вожделение, проще сразу отрезать дурную голову. А вот мальчики, лишённые естества в нежном возрасте, так и не поняли, чего не успели испытать, а потому – чужды соблазнов. Но настоящая одалиска одинаково безразлична и к тем недо-мужчинам, и к другим. Они для них даже не слуги, так – куклы у стен. Подай, принеси, пошёл вон, а больше от него и не нужно.

Стараясь не смотреть по сторонам, девушка поторопилась вслед за ханум, заглядевшись на новую наставницу, невольно подражая её походке – плавно покачивая бедрами, ступая легко и невесомо, будто паря над мраморным полом, и даже однажды также непринуждённо встряхнула головой, когда «луноликая» освободилась от нескольких лишних заколок в причёске. Сейчас она взирала на учительницу с немым восторгом, ощущая даже некое благоговение. Пока не наступила пора окриков и муштры, Ирис вдруг увидела перед собой этакую языческую богиню, свободную, прекрасную, которой хотелось поклоняться, настолько она была…

Да. Прекрасна.

И, наверное, это осознавала не только маленькая рыжая девчонка. Ибо прекрасные девы, занявшие к тому времени облюбованные места кто на массажных столах, кто у бассейна, невольно провожали взглядом эту прекрасную пару: одну – в расцвете мастерства и женственности, и другую, похожую на тонкий бледный росток, тянущийся к солнцу – но таивший в себе все признаки грядущей красоты.

И даже валиде из своего тайного чертога, куда не раз водила сына посмотреть на своих гурий в их первозданном виде – и та не удержалась, одобрительно кивнув. А потом отыскала взглядом новую фаворитку сына, Гюнез, не подозревающую, что за ней наблюдают, и скривившуюся в этот момент, словно от цельного лимона без кожуры… и насторожилась.

Сдвинула брови, словно желая что-то понять.

Тень задумчивости пробежала по лицу монгольского божка.

– Капа-агасы ко мне, – не оборачиваясь, приказала служанке. – Не сейчас, после шербета. – И добавила, уже для себя: – Очень интересно…

***

– Будешь являться сюда каждое утро, – строго повторила Айлин-ханум. – И до тех пор, пока я не скажу, что достаточно; а случится это не скоро. Тебе нужно нарастить определённые мышцы. Глядишь, и грудь, и бёдра подправим, сколько сможем. Понравился тебе Али?

Ирис только плечами пожала. Впрочем, что уж душой кривить – понравился. Разумеется, речь шла не о самом массажисте, а о его чудесном искусстве. До этого ей нечасто приходилось испытывать на себе прелести силового массажа, лишь расслабляющую часть, которая, надо сказать, не особенно ей нравилась. Девушка никак не могла понять, отчего это некоторые одалиски под руками чернокожих рабов, специально обученных искусству растирания и умащивания тела, начинают прерывисто дышать и даже постанывать. Вернее, догадывалась, но… умом не принимала. Ну, погладили как-то приятно, и что? Когда ей казалось, что руки евнуха-массажиста слишком уж вольно себя ведут на её теле, она нетерпеливо отдёргивалась, а пару раз, случайно дёрнувшись, заехала одному пяткой в живот. Должно быть, болезненно, потому что больше особых приёмов к ней не применяли. А однажды она уловила обострённым от природы слухом, как одна из кальф шепнула другой: «Совсем нет чувственности. Безнадёжна. Нечего на неё время переводить».

С Али всё было иначе. Он начинал с лёгонького поглаживания, разминания пальцев, ступней, икр, затем, поднимаясь к бёдрам и ягодицам, переходил к более жёстким движениям… но и только. Никакой интимности. Под его руками Ирис ощущала себя тестом, которое не безжалостно, не равнодушно, но трудолюбиво вымешивали, хлестали, лупили, вертели в руках, формируя то, что нужно повару, но только не девушку на ложе страсти, каковую пытались из неё вылепить другие. Да, Али не шутил и не заигрывал, его сильные руки действовали порой жёстко. Но отчего-то вместо боли приходила волна бодрящего жара; незримые иглы, со вчерашнего дня засевшие в икрах и пятках, растворялись и исчезали, тело становилось мягким, более гибким. Каждая жилочка, каждая мышца напитывалась силой. Ей казалось: отстранись Али, перестань придерживать её чёрными могучими руками – и она взлетит прямо под купол хаммама, туда, где мерцало сквозь пар множество запотевших окон.

Удовольствие. Впервые она получила удовольствие от массажа. И плевать ей на отсутствие какой-то там чувственности; то, что она испытывала сейчас, наверняка, стократ лучше. Даже если ради этого пришлось вчера трудиться до умопомрачения. И сегодня придётся.

– …Не слышу! – Айлин повысила голос. – Итак: Али тебе понравился?

– Да-а.

Ирис отозвалась нехотя, но не из-за того, что не желала признаваться; просто мешала навалившаяся вдруг сладкая истома. Последние три года под бдительным оком наставниц девушке нечасто выпадало побыть почти в одиночестве, и теперь ей невольно хотелось растянуть восхитительные минуты покоя.

– То-то же…

Ханум с удовлетворением окинула взглядом гигантскую чёрную фигуру массажиста. Ручищи-то, ручищи… не то, что у изнеженных гаремных скопцов! И что в них, безбородых и тонкоголосых, находят бесящиеся с жиру и от скуки наложницы? Вот же он, прямо перед ней, превосходный образчик мужчины. И неважно, что не совсем целый. Ради такого можно и постараться…

Не так давно они с валиде Гизем полушутя-полусерьёзно поспорили, сможет ли «луноликая» за год обнаружить и взрастить в Серале хотя бы одну звезду танца, не превосходящую, но хотя бы близкую по мастерству самой Айлин. Если удастся – она вправе затребовать любую плату, в пределах возможностей её царственной подруги, конечно. А нет – весь последующий год отработает даром.

Проигрыш не пугал, поскольку дело своё Айлин любила, нищеты же не опасалась. Ибо, в своё время, отбыв в качестве икбал самого Тамерлана почти год, но так и не забеременев, была с почтением и благодарностью выдана замуж за пожилого визиря, первого помощника Хромца. Ставши через несколько лет вдовой, она довольно скоро стала тяготиться вынужденными бездельем и одиночеством, а потому приняла с воодушевлением предложение валиде побыть год-другой Наставницей молоденьких наложниц. Не денег ради, в которых не нуждалась, а от жажды деятельности. Тем более что была она теперь женщиной свободной, и, что уж греха таить, хотелось разгуляться там, где много лет жила никем и в полном подчинении…

А что же Али?

Он станет её заслуженным призом. Потому что спор у валиде она выиграет, это уж безусловно. Хаммам не обеднеет, таких мастеров здесь несколько десятков… Но лишь она одна знает о тайных достоинствах чернокожего раба и может оценить их должным образом.

Сейчас же, решив воспользоваться случаем, она беззлобно шикнула на Ирис, заставив перелечь на ближайшую скамью для отдыха, а сама, скинув без стеснения рубаху, улеглась на массажный стол.

– Ноги, Али. Пока больше ничего. А ты пока отдыхай, Кекем.

Вот так вот. У танцовщиц свои маленькие секреты, порой не совсем приятные. К вечеру у луноликой частенько ломило ступни, в своё время заработавшие куда больше ударов по пяткам, нежели она сама назначала нынче ученицам. Ничего, девочки потерпят. Зато наиболее способные рано или поздно дотанцуют до заветной цели. Как вот эта рыжая, которая молчит-то молчит, но вовсе не из-за косноязычья или по глупости, глаза-то умненькие, характер, чувствуется, железный… Эта Кекем ещё всем нос утрёт.

Да, кстати, о рыжих…

– А ведь вы с ней похожи, – заметила как бы невзначай.

Ирис, едва не сомлевшая от сладкой неги, не сразу поняла, кого имеет в виду Наставница.

– Я про этот Цветочек, чтоб ей процветать вечно, – проворчала Айлин. – Про Гизем.

– В-все рыжи-жие похожи, – помедлив, ответила ученица.

– Откуда ты знаешь? Много ты тут таких, как сама, видела, а? В том-то дело. За всех не скажу, не знаю, но вот в Нижнем гареме я пока ни одной рыжей головы не заметила. Так ведь, Али?

Белозубый гигант серьёзно кивнул. Ему бы не знать! Он тут всех навидался, и уж огненную шевелюру на фоне остальных разглядел бы.

– Только две. Она и… она. – Ткнул пальцем куда-то по направлению к большому фонтану в центре зала, где, судя по всему, фаворитка уже наслаждалась отдыхом после парной. – Вчера прибыли новенькие, среди них тоже нет огненноволосых.

Ханум прикрыла веки, задумалась. Случай, конечно, интересный… Давнишняя привычка выживания в Серале: ничего не упускай из виду, любая мелочь может пригодиться! А тут очень даже не мелочь. Великому султану, разумеется, поставляют всё лучшее, в том числе и рабынь, среди которых рыжие, да ещё с белоснежной кожей, да ещё отличающиеся темпераментом, считаются лакомством для тонкого ценителя женской красоты. Этаким изысканным экзотическим фруктом, редко встречающимся в царство черноволосых пери. Но даже такие жемчужины время от времени выставляются на торгах; разумеется, не задёшево, но в такие моменты истинный капа-агасы о цене не думает. Почему до сих пор он не приобрёл для гарема никого, кроме Цветочка, что б у неё язык раздвоился, у лживой гадюки?.. Странно. Это всё равно, что, зная вкусы хозяина, упорно проходить мимо любимейшего им фрукта или деликатеса на рынке.

Надо поговорить об этом с валиде. Позже. Чтобы не особо выставлять на общее обозрение их хорошее знакомство.

– И вот что, девочка. – Айлин открыла глаза, не позволяя себе задремать, поскольку впереди ещё предстояли занятия. – Хочу тебя предупредить…

Ирис насторожилась.

Ханум благожелательно махнула рукой.

– Это касается нашей работы. Не удивляйся, что я её так называю, ты уже поняла, что труд танцовщицы – настоящей, конечно – ничуть не легче труда рабов на галерах. Он лишь преподносится в красивой шёлковой обёртке, пропитанной мускусом. На самом-то деле всё может обернуться не так, как ты, должно быть, в своих мечтах себе рисуешь. Ты ведь обучаешься всему, что должна знать настоящая одалиска?

Ещё не понимая, к чему ведёт «луноликая», девушка кивнула.

– И мастерству доставлять наслаждение мужчине тебя тоже учили? Подозреваю, ты краснеешь не из-за скромности, а от стыда, ибо, скорее всего, из-за твоего природного недостатка с тобой работали не слишком усердно. Так? Кивни. Понятно.

Ирис сжалась от дурного предчувствия.

– Видишь ли, детка, – медленно проговорила Айлин. – Иной раз танцовщицу дарят не в жёны, а просто на ночь. Гяурам, например. Неверным. Которые недостойны правоверных дев, либо достойны, но женаты, а их вера запрещает им вторых жён, и, уж тем более, наложниц… Но так случается. Допустим, надо задобрить нужного нашему повелителю человека, скрасить ему вечер и… согреть ложе. Тогда на следующий день важные переговоры пройдут для солнцеликого удачно, и в этом будет именно твоя заслуга. А не сумеешь ублажить того, кому предназначена во временный подарок – тебя ждёт наказание. Так, Али?