Молодой рослый жлоб. Холёные усы, глаза с поволокой навыкате… Красавец, на вкус кумушек своего круга, хоть и начал уже обрастать жирком. Впрочем, у них это входит в достоинства. А вот на носу и щеках – красные прожилки, как у тайного выпивохи. Кафтан дорогой, оторочен горностаем, а сапоги – со стоптанными каблуками, ношены-переношены. Богатая шапка – и золотые браслеты, сваливающиеся с рук, явно с более крупного запястья. Не иначе как успел поживиться в кладовых горячо любимого брата-покойника. А под кафтаном-то, поди, простая затрапезная рубаха, под стать сапогам; не успел наследство целиком к рукам прибрать, либо ума не хватило прийти на суд во всём новом.

И стоит-то как, держится, а? Соколом. Орлом. Обвинитель, да? Сам донос настрочил? Что-то чересчур раскованно он держится после доноса-то, не проверить ли ему спину? Сдаётся, тут не все формальности в порядке…

Внимательно, не перебивая, выслушал Роанского судью.

– Вина вдовы доказана?

– Точно так, ваша светлость.

– Коим образом?

Судья торжествующе развёл руками. Кивнул помощнику. Тот поспешно водрузил на стол для вещественных доказательств невзрачный флакон тёмного стекла.

– Вот, нашли в комнате подсудимой, ваша светлость. При применении оного зелья в качестве проверки на собаке та сдохла почти мгновенно. Естественно, из-за слишком большой дозы. Для господина Россильоне, надо думать, порция была отмерена меньшая, чтобы смерть наступила не сразу, но… преступница просчиталась, и последствия её злодейства случились у всех на глазах.

Женщина в отчаянии затрясла головой, но тотчас зажала рот ладонью. Видимо, говорить без разрешения ей запретили.

– Бумаги, – коротко распорядился герцог. Не глядя, протянул руку, в которую судейский секретарь, другой, местный, тотчас вложил протоколы дела.

– …Не вижу признания обвиняемой, – бегло просмотрев записи, отметил его светлость. – Почему оно не приложено?

Судья судорожно вздохнул.

– Его не было, ваш… ваша светлость.

– Совсем? Или она отказалась его подписывать?

– От… отказалась, ваша светлость.

– Даже после допроса с пристрастием?

– Точно так, ваша светлость.

– Вот как… Может, вы недостаточно тщательно проводили дознание? Мэтр Карр, – герцог кивнул коменданту тюрьмы, – пусть ваш мастер проверит, применялись ли к данной женщине методы предварительного дознания и в должной ли степени.

Проверка качества допроса, проведённого на месте расследования, являлась стандартной процедурой, организуемой не так уж и редко. Поэтому требование герцога никого не удивило. Женщину ткнули в спину, она, вздрогнув от боли, покорно встала со скамьи, придерживая плащ, только губы задрожали.

– Не волнуйтесь, милейшая, – успокоил её комендант, – пока никакого нового дознания не намечается. Мы всего лишь вас осмотрим, причём с полным соблюдением законности, в присутствии двух добрых женщин из народа. Найдутся ли дамы, готовые выступить в роли свидетельниц? – обратился он к сидящим в зале горожанам.

Конечно, дамы нашлись. Для такой цели на заседания всегда приглашали нескольких особ, познавших на своём веку многое и не падающих в обморок при виде некоторых подробностей, и хоть разбирательства с женщинами были редки – нет-нет, да и возникала необходимость в подобном освидетельствовании. У метра Карра были для того проверенные люди – и из купчих, и из простых швей, и даже из графинь, на случай, появись в числе обвиняемых какая-нибудь аристократка.

Фотину увели в соседнее помещение, специально предназначенное для подобных процедур. Герцог меж тем поманил шустрого писаря, пожертвовавшего мантией, и кивнул на флакон. Писарчук без лишних слов подал требуемое. Жильберт д’Эстре просмотрел содержимое на свет, поболтал, определяя вязкость, и, многозначительно подняв бровь, вернул склянку писарю. Тот без колебаний быстро, но аккуратно вытащил пробку и, отстранив сам пузырёк, провёл ею несколько раз под носом, принюхиваясь. Затем помахал над горлышком ладонью, подгоняя к себе более концентрированный запах. Поспешно выдохнул, вогнал пробку. Даже со своего места герцог уловил горьковатый аромат миндаля.

Писарь глянул вопросительно, и, повинуясь знаку, отнёс склянку на место.

– Ваша светлость, – доложил возвратившийся комендант тюрьмы, пока подсудимую провожали к скамье. – Свидетельствую, что методы допроса были применены к данной женщине в надлежащей мере и с надлежащим усердием, без излишней жестокости. Хотя… при подобном хрупком телосложении можно было бы обойтись и меньшим.

– Сколько ударов плетью она получила?

– В общей сложности тридцать пять, в разное время.

– Хм-м-м. И не подписала признание, господин судья?

– Это из упрямства и страха, ваша светлость, – взяв в себя в руки, отвечал судья из Роана. – Она отпиралась до последнего. Она и сейчас упрямится! Но до какой степени цинизма нужно дойти, вообразите, чтобы держать яд у всех на виду!

– А ты что скажешь? – неожиданно обратился герцог к вдове. Указал на злосчастный пузырёк. – Что это? Ну, не бойся, просто скажи, что это такое.

– Я говорила… – голос женщины сорвался. – Сто раз уже говорила, они не верят… Это…

– Ну?

– Это средство для све… сведения родинок.

Она опустила голову от стыда. Конечно, её слова могли показаться нелепыми, но…

Родинки на теле до сих пор считались Инквизицией метками Дьявола. И признаться в их наличии было делом не всегда безопасным. Ничего необычного в том, что некоторые состоятельные дамы, да и озабоченные мужчины пытались иногда избавиться от столь ненужного «украшения». То, что на Востоке воспевалось в рубайях, в христианской стране могло стать поводом для оговора.

– Позвольте, ваша светлость? – подал голос мэтр Карр. – Да, у неё три родимых пятна вокруг пупка. Мы проверили: из каждого при вонзании серебряной булавки проступает кровь. Это не дьявольские метки, это просто пятна на коже.

Вдова зарыдала.

– А ведь объяснение-то простейшее. Почему вы ей не поверили? – ровным тоном поинтересовался герцог у судьи. – Или заранее решили, что она отравительница? Вы, слуга закона и мой слуга, лицо, в чьи обязанности входит творить суд праведный, забыли, что пока обвиняемый не осуждён, он считается невиновным? – Выдержал паузу. – А свойства ядов вам, слуге закона, известны? То, как скончался пострадавший, более всего напоминает картину отравления мышьяком, а в данном пузырьке – синильная кислота, и действует она несколько иначе. Мэтр Кордель, я отстраняю вас от дела – за допущенное небрежение, а также от должности – за некомпетентность. Последний вопрос перед тем, как вы снимете вашу мантию: к обвинителю, конечно, применялись меры предварительного воздействия? И показания с него были сняты не только до, но и после этих мер?

На судью из Роана было жалко смотреть.

Брат покойного, внезапно растеряв румянец, нервно заозирался. Он всё ещё не понимал, что Фортуна отвернула от него смазливое личико, вильнув некоей частью тела, возможно, весьма аппетитной в иных обстоятельствах, но сейчас – лишь довольно точно характеризующей перемены в его налаженной вроде бы жизни. Мэтр Карр, выразительно приподняв бровь, возложил руку на плечо младшего Россильоне:

– Пройдёмте с нами, любезный.

…Пальцы герцога выстукивали по подлокотнику затейливую дробь, когда сквозь плотно закрытые двери дознавательской прорвался вопль.

– Стало быть, предварительное воздействие не применялось, – задумчиво отметил его светлость. – Как же так, мэтр Кордель? Женщина, слабое от природы существо, получает у вас тридцать пять плетей – и не сознаётся в преступлении? Возможно, она и впрямь невиновна? А тот, кто на неё донёс, отделывается… чем? Здоровой спиной и… возможно, определённой значительной суммой? За сколько вы продали свою беспристрастность, мэтр? Впрочем, это выяснят другие. Сейчас же – извольте пожаловать под арест. А вы, милейший… Как звать?

Писарь с готовностью подскочил к креслу.

– Бомарше, ваша светлость. Огюст Франциск Бомарше, к вашим услугам.

– Передайте, что вместо пятнадцати плетей, положенных законом, я назначаю доносчику тридцать пять. Ровно столько, сколько по его оговору получила женщина. Снимите показания, а если будет запираться – подключите менталиста. После допроса – ещё десять плетей за подкуп судьи. Жду.

В замершем зале отчётливо слышны были шаги писаря, очередной крик боли, ставший громче, когда открыли дверь… и – всхлип женщины, у которой не выдержали нервы. Заметив, как подался к ней отец, герцог сделал знак стражникам. И вот, наконец, почтенный родитель сжал плачущую дочь в объятиях. Так они и сидели, поддерживая друг друга, пока не смолк четырнадцатый вопль и не послышался захлебывающийся рыданием чей-то бабий голос. С трудом можно было представить, что таким плачущим визгливым речитативом может говорить мужчина.

– Сломался, – уверенно сказал Винсент за спиной герцога. – Тут и менталист не понадобится, и оставшиеся плети…

– Получит после, – сквозь зубы процедил герцог. – Уж Карр проследит.

Через полчаса всё стало ясно. Мышьяк в абрикосовую настойку подсыпал купцу любимый братец. Он же пытался сразу после похорон соблазнить безутешную вдову, надеясь заполучить не просто временное опекунство до подрастания возможного наследника, о появлении которого собирались объявить на званом обеде. Нет, настоящему отравителю нужны были и деньги, и красавица-жена, страстная и умелая, обученная, как-никак, любовной науке на самом Востоке… Но от вдовы он получил отказ, пощёчину и рассвирепел. И, конечно, нашёл повод, как ловко отомстить, а заодно перевалить собственную вину на невинную голову. В конце концов, не будет бабы – всё богатство покойного достанется ему одному, а в ожидании предстоящих золотых дождей можно не поскупиться на мзду для судейских, весьма существенную, риск-то большой… Кто ж знал, что сука-вдова, даже воя под плетьми, откажется возводить на себя напраслину? Не добившись желаемого признания, заговорщики решили на разбирательствах по утверждению смертных приговоров подсунуть герцогу оное дело последним. Нелюбовь его светлости к отравителям, а в особенности – к отравительницам, была хорошо известна, и в том, что он, не глядя, отправит Фатиму на кол, сомнений не возникало. Кто ж знал, что герцог такой дотошный?

…Его светлость, наконец, встал для оглашения своей высочайшей воли. Вслед за ним с шумом поднялся на ноги весь зал.

– Рассмотрев предварительное решение суда города Роана о признании вдовы Фотины Россильоне отравительницей, оное не утверждаю. Признаю её невиновной. Как говорилось ранее, судья города Роана от должности отстраняется и отдаётся под следствие с целью выяснения возможных случаев принятия мзды, подобных нынешнему. Младший брат покойного, Питер Россильоне, как признавший свою вину, также отдаётся в руки правосудия. Его дело рассмотрим позднее, в особом порядке. Имущество обоих преступных лиц конфискуется в пользу Фотины Россильоне в качестве компенсации за ущерб, причинённый её здоровью, и за выдвинутые ложные обвинения.

Взгляд светлейшего остановился на османце, прижавшем руку к сердцу.

– Как представитель вверенной мне провинции, приношу извинения невинно пострадавшей и её родственникам и надеюсь, что полученная компенсация позволит ей восстановить здоровье и благополучно родить и вырастить дитя, которое станет залогом мира между Галлией и дружественной нам Османской Империей.

В полной тишине откуда-то сверху раздались хлопки, как будто кто-то, не удержавшись, невольно зааплодировал. Герцог недовольно вскинул глаза…

… и улыбнулся, на миг позабыв, где находится. Увидел-то он немного: как в глубине хоров почти под потолком судейского зала поспешно прикрылась дверь. Но мелькнувшее нежно-лазоревое платье успел узнать. Он сам, собственными руками, расправлял нынче утром каждую оборку на этом платье, а до этого – помогал надеть чулочки на стройные ножки, спрятавшиеся затем под небесно-голубым атласом…

Герцог опустил взгляд – и с досадой обнаружил, что османец, а за ним и все, кто находился в зале суда, склонились вослед голубому платью.

Чистота победы была смазана.

Демоны…

Теперь все подумают, что он вынес приговор не совсем беспристрастно, а рисуясь перед своей герцогиней. И не докажешь, что он только что узнал о её присутствии… Кстати, а что она тут делает? И как вообще здесь очутилась?

– Винс… – окликнул сердитым шёпотом.

– Прибыла в малой карете, – тотчас отозвался капитан. – С охраной, не волнуйся.

– Почему сразу не сказал?

– Чтобы не мешать.

Что ж. Победа, что ни говори, была чистой. Останется только кое-что уточнить…

– Проверь-ка ты на досуге этого чудо-эскулапа, который там затесался. Не был ли он подослан как-нибудь подстраховать младшего брата. Да заодно узнай, сам ли тот всё продумал, не торчат ли уши…

– Бриттского посла. Понял. Казни ты её – и мы бы ввязались в такую баню с османами…

– Кровавую. Им только дай повод. Ладно, Винс, на сегодня хватит. На сегодня довольно, господа судьи! – повторил он громко и властно. – Благодарю за верную службу.

«А с Мартой…»

Проходя мимо склонившейся в низком поклоне вдовы, снял с руки именной перстень и протянул женщине. Отныне род Россильоне находился под покровительством рода д’Эстре. Ответил на поклон седобородого, с прояснившимся ликом, отца и понял: кровавой бани не будет. Вот и славно. И неважно, что там судачат люди…

«А с Мартой придётся поговорить». Герцог шёл к выходу из ратуши, не замечая, как вновь на лице расцветает улыбка. «Непременно».

После духоты судейского зала свежий ночной воздух показался ему нектаром.

С козырьков над кучерскими сиденьями рассыпали и плавили искры фонари в хрустальных цилиндрах. На мостовой нетерпеливо перебирали тонкими изящными ногами лошади, запряжённые цугом. Перекидывалась взглядами, словно мячиками, охрана. Запрыгивали на запятки лакеи. Им всем хотелось домой. Домой! Всех ждал горячий сытный ужин, ласковое слово, любящий взор… Но это дома. А его, Жильберта, милый нежный взгляд поджидал прямо здесь.

– Поеду с герцогиней, – сообщил он Винсенту. – Можешь воспользоваться моей каретой.

Тот усмехнулся.

– С твоего позволения, доставлю до места любящих дочь с отцом. Закрепим твоё обожествление.

Рывком распахнув дверцу с малым гербом д’Эстре, герцог запрыгнул в полумрак экипажа, минуя подножку, и ещё раньше, чем захлопнулась створка, сжал в объятьях свою главную драгоценность. Где он? Где твой взор, любимая? Дай утонуть в нём навечно.

– Ты самый лучший, – задыхаясь, прошептала Марта. – Ох, Жи-иль… как я волновалась!

Да за такие слова…

Он замедленно, будто во сне, положил голову ей на колени, ощутив щекой прохладу атласной юбки, вдыхая тонкий аромат духов и юности. Словно не было тяжелейшего дня, грязи, гнусностей, лжи и пороков, приговоров и злобных воплей… Ласково гладя своего Жиля по голове, как маленького, она смахнула с него крепкой крестьянской мозолистой ладошкой всё пережитое. И не было в тот момент счастливее мужчины на свете. Завидуйте все, у кого нет такой женщины.

Немного позже он вскинется – и припадёт губами к её медовым устам, к душистым щёчкам, к трепещущей жилке на шее. Едва сдерживаясь от распирающего желания, скользнёт рукой под атласные юбки, по нежной голени, по упругой подвязке, добираясь до вожделенного кусочка плоти, почти не защищённого одеждой; тронет нежное руно золотисто-рыжих завитков, невидимое глазу, но ласкающее пальцы, проникнет ещё дальше, в сокровенное женское, чтобы услышать сладостный стон, а затем смущённое: «Жи-иль! Что ты делаешь? Разве можно… здесь, в карете?» Можно, милая. Иначе я просто умру от любви…

***

Ночь свернулась над Эстре громадным чёрным котом, легла звёздным чревом на купола собора, на ратушу, на черепичные крыши, новые и в выщерблинах, на фонтаны и башни Гайярда, на кварталы ремесленников, на здание строящегося Университета… Добрые люди давно потушили огни и теперь предавались либо праведному сну, либо супружеским утехам, ибо природа человеческая брала своё, как в тесных каморках тружеников, так и в господских спальнях. Впрочем, в последних даже энергичнее. Многие мужья сделали стойку, подобно охотничьим псам, узнав от доверенных лиц – лакеев ли, цирюльника, развлекающего клиента беседой, приказчика, между делом сообщающего полезные сплетни – что светлейшая чета, герцог и герцогиня, представьте себе, с самого первого дня благополучного воссоединения соизволят почивать в одной постели. А раз уж сами высочайшие супруги провинции подают пример исполнения супружеских обетов, любви и согласия – их верноподданным тем паче следует поусердствовать в собственных опочивальнях. Ибо завещал Создатель первым людям: плодитесь и размножайтесь! Что и выполнялось с похвальным рвением, а в последнее время – особенно. Весьма вероятно, что лет через двадцать в славный город Эстре и иже с ним хлынет обильное пополнение в армии, гильдии ткачей и златокузнецов, пекарей и оружейников, торговцев и виноделов, и прочая и прочая. И, уж безусловно, возрастёт число школяров и студиозов, учёных и медикусов, художников, музыкантов и поэтов. Ибо страна, подобно человеку, венцу творения, должна развиваться не только материально, но и духовно.

И горожане, независимо от сословия и ранга, и духовные лица, и селяне – все надеялись, что к тому времени подрастёт и войдёт в силу новый герцог д'Эстре. Он просто обязан появиться на свет, дабы стать новой опорой прекрасной Галлии и немало перенять от светлейшего отца, да правит тот множество лет мудро и справедливо. Ведь Жильберт Анри Рене не родился готовым правителем, а учился уму-разуму у благородного родителя. Старый герцог, как его за глаза называли, вопреки примеру многих венценосных особ не оттягивал с подготовкой наследника, а приставил к делу сразу после его совершеннолетия. Сперва доверил в полное управление поместье, затем присовокупил несколько деревень, затем поставил наместником в Фуа… Потом отправил в поездки по соседним странам, и не только для встреч с правителями, но и наблюдения ради: перенимать лучшее, выискивать, что может пойти на пользу отечеству.