Вчера вечером, когда правила грамматики застыли в глазах Доротеи издевающимися кляксами, от арифметики затошнило, а годы царствования последних королей наотрез отказались вспоминаться – она вслух подивилась, как это у Марты, заморённой поездками в монастырь, уроками музыки, этикета, танцев, треклятой грамматики – ещё хватает сил на прописи. Вот тогда-то её ученица, завздыхав, и призналась. Была у неё Великая Мечта, которая раньше казалось сказочной, а сейчас вдруг приблизилась настолько… что и мечтать-то можно без робости: ведь есть надежда, что сбудется!

Всего семь годочков было Марте, когда она осиротела. Но очень хорошо запомнила она последние матушкины слова: «Будь доброй девочкой, родная, честной и смелой… и если сможешь – учись, учись, дядя Жан непременно тебе поможет, не будь невежей! Чтобы твоему отцу, когда вы встретитесь, не стало бы за тебя стыдно.. Будь его достойна, он хороший… хороший человек».

И так истово это прошептала, что Марта сейчас же поверила: однажды она встретит Его, загадочного Отца. И ему не должно быть за неё стыдно. Вот и ломала глаза, зазубривая с дядей Жаном буквицы и цифири, твердя в уме помножающую табличку, пачкая пальцы углём, расписывая на старых досках первые неуклюжие буквы…

Ох, как долго она хотела его встретить! Показать, какая она стала, что вот, выросла без него, и ещё как выросла: и умница, и в доме первая помощница, и грамоту знает не хуже священника! А потом, когда он удивится и станет просить прощения, что бросил их с матерью – сказать в лицо, как она его ненавидит. Наказать презрением. Пусть плачет.

А потом, быть может, и простить. Отец всё-таки… И поплакать вместе.

Повзрослев, она поняла наивность подобных мечтаний. Сколько их было, в окрестных деревушках, бастардов, «плодов мимолётной любви» и «первых ночей», отцы которых, благородные и знатные люди, и известны-то были, но только не больно пеклись о судьбах брошенных отпрысков. Хорошо, если пристраивали к сытой жизни при своём дворе – и то милость. А то и не помнили вовсе. И не считали. Так ведь можно и со счёту сбиться.

Но здесь, под крылышком всесильного супруга, Марту посетила мысль, которая вдруг показалась не такой уж и крамольной. А что, если и впрямь они с отцом встретятся? Но уже не безродная девчонка-селянка – а герцогиня, и тот загадочный рыцарь, вспоминая которого матушка слабо улыбалась и даже назвала его перед смертью «хорошим»… Значит, было за что?

Вот ради этой встречи она, закусив губу, пачкала пальцы в чернилах, зубрила родословные знатнейших семейств, листала толстенные тома по географии, истории, естествознанию, приучала пальцы к столовым приборам, а ноги – к сложным па и реверансам и даже храбро набросилась на латынь, что уж, по мнению герцога, поинтересовавшегося учёбой супруги, ни к чему. Но Марта видела, как он однажды листал фолиант какого-то Корнелия Цельса и обсуждал с секретарём перевод… Она тоже должна так уметь!

Ох, Марта, Марта… Какая каша у тебя в голове! Остаётся надеяться, что со временем всё уляжется на свои места и принесёт тебе большую-большую пользу…

Доротея огляделась. Она прошла весь парк и теперь стояла на границе с лесом, обозначенной живой изгородью из буйно разросшихся зарослей боярышника. Значит, с воспитанницей они как-то разошлись. Впрочем, никто не мешает заглянуть к ней в комнату и… Нет, не получится. Темнеет. Скоро вернётся герцог, и Марте будет не до разговоров. Дори показалось, что где-то вдалеке мелькнуло светло-кремовое Мартино платье, и, подхватив юбки, она устремилась в том же направлении. Но тут дорогу ей перегородил шипящий и фыркающий ком шерсти.

С опаской женщина отступила от рассерженного кота. Маркиз гневно подышал, поточил когти о дорожку и… неожиданно сел, шевельнув ушами. Будто к чему-то прислушиваясь. Решив воспользоваться затишьем, Доротея попятилась, но зверь, вновь осердясь, забил хвостом.

Обошёл вокруг притихшей женщины и ударил лапой по оборке юбки. И сделал невероятное: словно пёс, прихватил зубами подол и потянул Доротею за собой. Непреклонно, как таран, ничуть не сомневаясь, что жертва за ним последует.

Дори ничего не оставалось, кроме как идти за нежданным провожатым. Благо, у того хватило ума тащить её не прямиком через кусты, а отыскать какой-то проход, ловко петляющий среди зарослей. Бывшая «тётка Дора», почувствовав неожиданный азарт и лёгкость в ногах, словно сбросила десяток лет, успешно лавируя меж колючих веток, стараясь не оставлять на ближайших сучках клочья платья, и… совершенно не боялась, охваченная непонятным возбуждением. Тысячи женщин на её месте завопили бы в ужасе: «Оборотень» – и пустились во весь дух от чёрного кота подальше, но… Она была не из трусливых. И уж подавно не салонная барышня. А больше всего её влекло вперёд чувство, в котором она сама себе боялась признаться: ощущение чего-то необычного, но чудесного, что вот-вот должно было произойти.

Поляна распахнулась перед ней неожиданно. И вспыхнули два жёлто-янтарных фонаря с агатовыми зрачками. И шевельнулось нечто громадное, чешуйчатое, грозное. Прозвучал властный, странно знакомый голос:

«А ну-ка с-с-стой…»

Кот, сделав своё черное дело, благодушно потёрся о женскую ногу. Это простое домашнее действо удержало Дори от того, чтобы испугаться. Она бесстрашно заглянула в драконьи глаза – и в очередной раз за этот день присела в реверансе. Нижайшем. Придворном. Каковым полагалось приветствовать особ королевской крови и лиц высшего духовного звания.

«Хм-м-м… Изс-с-сольда, – удивлённо сказал дракон. – А ведь я тебя узнал… Изс-с-сольда Белокурая. Была с тобой ещё и Белорукая, помню… Подойди, не бойс-с-ся. Я давно хотел тебя увидеть… Доротея Августа Терезия Смоллет, в девичестве Глюк, так ведь?»