– Давай обойдёмся без луны с неба? – попросила она, проводя руками по его волосам и вспоминая, как сильно они ей нравятся. Играть с ними, запускать пальцы. Такие мягкие.

Андрей, видимо, тоже что-то понимал, поэтому на мгновение закрыл глаза и привёл себя в более сконцентрированное состояние. Немного распрямился, не выпутываясь до конца из объятий Виктории, посмотрел внутрь квартиры.

– Что ты здесь делаешь?

Вика вспомнила, с чего началось её утро. Ну да, с полок.

– Да вот, – махнула руками она, – стеллажи в гардеробную комнату собираю.

Это она про небольшой чулан возле ванной комнаты, который назвала гардеробной, там, дай бог, два ряда полок встанет, да проход останется для неё самой. Это не те хоромы, что были у неё набиты вещами в доме Рената, там гардеробная была размером с её главную кухню-гостиную. А тут у них с Андреем в квартирах располагались чуланчики для немногочисленных вещей. Но, если быть честной, ей этого хватало.

Андрей осмотрел лежащие на полу полки и стойки стеллажей.

– Я тебе помогу.

– Тебе, наверное, лучше отдохнуть после… – она едва не сказала вчерашнего срыва, но увидев его острый взгляд, исправила окончание фразы, – такой длинной смены. Ты же только к вечеру вернулся. Устал, наверное, очень сильно на работе.

– Вчера устал, – нахмурился он, – сегодня не устал. Я для чего спал двенадцать часов? Чтобы ещё полежать потом?

– Я просто проявила заботу, – Вика подняла руки, не ожидавшая такой реакции.

– Ненавижу валяться на диване. Хуже этого только валяться в больнице.

А лучше валяться с ней в кровати и заниматься любовью с утра до вечера, подумала Вика, вспоминая их неделю страсти. Эх, как быстро же она закончилась. Лучше бы продолжалась вечно, а не вот это вот всё.

– Я тебе могу дать новую книжку почитать, – не могла угомониться с уговорами она, – очень интересная!

– Ты что, не хочешь, чтобы я тебе помогал?

– Ну… я не люблю никого напрягать. Мне нравится всё делать самой. Отвечать за всё самой…

И не быть никому должной потом. Но этого она не стала произносить вслух.

– Тогда будем считать, что это не для тебя, а для меня, – нашёл он лазейку. – Ты же знаешь, что я страсть как люблю что-то мастерить или собирать?

– Ну, ты что-то такое упоминал… – Вика тянула резину, хотя по большей части уже дразнила его.

– Откажешься, поеду и разберу твой мотоцикл, потому что мне руки девать некуда! – в шутку пригрозил он.

– О нет! Он мой! Что же я буду разбирать, когда мне грустно? Давай, лучше найдём твоим рукам занятие получше? – Вика поймала его ладони, переплела его и свои пальцы и сжала. Эта была такая милая игра, что рот сам собой растягивался в улыбке. Заигрывает?

– Обязательно найдём, – Андрей сжал её пальцы в ответ и потянулся к её губам, чтобы поцеловать. Она увернулась.

– Но? – предвосхитила она продолжение его фразы, понимая, что он, кажется, имеет совсем не такие планы.

Не хочет её? Раздевать, приласкать и отправиться в постель или даже прямо здесь на полу найти занятие своим рукам с её обнажённым телом?

– Но чуть попозже, – ответил он.

Это значило, когда соберём полки, или вообще попозже? А если Ольга скоро вернётся? Вика осеклась. Ну вот, она уже и мыслит как любовница, которая пытается успеть переспать с чужим мужем до возвращения жены. Андрей, похоже, увидел что-то в её взгляде и отстранился, отпуская пальцы.

– Ты мне не доверяешь?

– Я не знаю, как мне быть, – призналась Вика. – К тебе приехала Оля, ты уже заботишься о ней. Она твоя…

– Кто?

– Я не знаю, кто? Ты мне ответь.

Андрей глубоко вздохнул и отошёл в сторону разложенных на полу полок. Присел возле своего ящика с инструментами и начал медленно доставать из него все необходимое для сборки. Похоже, что так он собирался с мыслями. Вика не стала ему мешать, а лишь присела рядом, готовая включиться в дело.

– Мы были вместе так долго, – начал он явно про Ольгу, – оказывается, больше четырёх лет. И в то же время так мало. Я постоянно был в командировках, а она оставалась в Москве. Ждала меня. Мы, конечно, переписывались и перезванивались постоянно, когда для этого была возможность или я надолго застревал на базе. Но это всё было издалека и не по-настоящему как бы. Возвращался я всего на месяц-другой и если их сложить вместе, выходит, совсем мало.

Он посмотрел на Вику, ища понимания с её стороны, потом продолжил, видя, что она внимательно его слушает.

– Раньше я этого не понимал. Что был очень нужен ей. А потом… – он остановился и задумчиво поглядел на яркий свет за окном, на зелёную стену леса. – Потом ей пришлось пережить мою «смерть». Остаться вдовой, даже не выйдя за меня замуж. А когда я вернулся, я оказался ничего не соображающим куском кошмаров.

– Не думаю, что всё было так плохо, – остановила его Вика, – ты преувеличиваешь.

Вика положила свою ладонь на его предплечье, он в ответ накрыл её своей рукой, но почти сразу же продолжил разбирать винты для сборки стоек. Не мог концентрироваться только на словах, ему нужно было дело для рук.

– Возможно. Но всем было очень тяжело со мной. Меня очень хреново лечили в той сирийской благотворительной больнице, домой вернули с инфекцией и ожогами, несколькими осколками, которые не смогли вытащить, потому что у них даже рентгена не было. Короче, кусок нашпигованного недожаренного мяса…

– Не могу это слушать, не надо так говорить, – остановила она его воспоминания и самоистязания. И истязания её тоже, от этих слов она чувствовала физическую боль в теле, которую не могла объяснить.

– У меня из-за контузии и потери речи, кажется, появилась фобия, и было страшно оставаться в больнице. Я не мог спать по несколько суток, потому что каждый раз, когда я просыпался, мне казалось, что я вернулся туда, на ту грязную койку. – Он поймал руку Вики, когда она снова попыталась его остановить, – и я рассказываю это не для того, чтобы поныть или вызвать жалость у тебя. А для того чтобы ты примерно могла понять, что чувствовала Оля, когда видела меня таким. И Лёха, и мама. Никого из них нельзя винить в том, что из-за меня им было плохо.

– То есть винить надо тебя, так? – решила уточнить она ход его мыслей.

Андрей отвёл взгляд, подтверждая её предположения. Он винил себя, это точно. Особенно в смерти матери. И теперь пытался всеми силами предотвратить повторения чего-то подобного и с другими близкими. Теми, что остались.

– По крайней мере, попытайся понять их. Олю пойми. И меня тоже.

– Ты испытываешь по отношению к ней чувство вины за то, что тебя ошибочно посчитали мёртвым, а потом вернули раненым, и тебе была нужна помощь и поддержка? В том, что ты был слаб и беззащитен, а не её сильный защитник и опора? За это тебе теперь стыдно, да?

– Вот, – он сжал губы, – отвратительная у тебя прямолинейность. Но нет.

– Тогда тебе не за что чувствовать вину перед ней. Это она тебя бросила в трудную минуту, а не ты её. И улетая в командировки, ты её не бросал, ты выполнял свой долг, свою работу и призвание. А она знала, на что соглашалась, встречаясь с тобой!

Кажется, Вика незаметно для самой себя начинала превращаться в Разумова с его жестокими доводами перед лицом Андрея.

– Тебя Лёха не кусал? – криво улыбнулся Андрей. Поднял металлические стойки с пола и понёс в комнатку.

Вика поднялась и догнала его.

– Если и кусал, то заразил здравомыслием.

– Ни он, ни ты не хотите понять и услышать меня. Понимаешь, – он прислонил железки к стене, – всё это время, и после смерти отца, и до этого. Я был главой семьи. Пусть мы с Олей и не были ещё женаты, но я им был. И для неё, и для мамы. Я отвечал за них. Я должен был их оберегать и защищать, обеспечивать их, чтобы они не думали о хлебе насущном. Чтобы могли спокойно просыпаться по утрам, зная, что их будущее в надёжных руках. Что и завтра всё будет хорошо, потому что я у руля. Я нёс за них ответственность, понимаешь? Полную. Как глава семьи.

– Понимаю, – опустила глаза Вика, стыдясь своих нападок на него.

Потом снова взглянула на него с неподдельным восхищением. В какой-то момент жизни она начала считать, что такие мужчины не существуют в природе. Прежний эталон идеально мужчины в её глазах, её собственный отец, и тот в итоге бросил её, разведясь с матерью. Даже воскресным папой не стал, а просто уехал и завёл себе новую семью, оставив Вику одну без любви и поддержки с его стороны. Так что да, есть с кем сравнить. Ренат же вообще, считавший своей собственностью, ни в какие сравнения не шёл.

– Поэтому пойми и то, что этот ребёнок, в особенности если он мой, тоже будет под моей ответственностью, что бы я ни чувствовал по отношению к его матери. Я буду его отцом в любом случае, – закончил он и посмотрел на Вику, ожидая от неё реакции. – Этого нельзя ни изменить, ни отменить.

– А Ольга? Ты её всё ещё любишь? Ты заботишься о ней не только из-за будущего ребёнка.

– Я не знаю, что тебе ответить на это. Скорей нет, чем да. За этот год… и в больнице, и потом уже здесь, отмерло слишком много старого меня. Возможно, и любовь к ней тоже. Я что-то чувствую, но совсем не то, что к тебе.

– Главное, не испытывай чувства вины. Она не твоя. И на этом… На нём ничего большего не построить. Ни на вине, ни на ответственности или чувстве долга.

– А на чём? – он посмотрел на неё с какой-то светлой надеждой, будто бы она могла дать ответы на терзающие его вопросы, разрешить всё его дилеммы в один миг, разбить тугой узел цепей сомнений, что мешают дышать свободно. Он ждал от неё чего-то, что она, кажется, не могла ему дать…

– Я не знаю, – спустя несколько томительных мгновений ответила она, – я такой же сломанный урод, как и ты. Просто по-другому.

Это признание и ему, и в первую очередь себе, открыло какую-то огромную брешь в её сердце, которая отчего-то совершенно не хотела заполняться чем-то кроме страха. Ни слов подходящих не находилось, ни действий. В глазах Андрея гасла маленькая бледная звёздочка надежды и заменялась серой как его радужка тоской.

– Расскажи мне о себе? – вдруг попросил он.

– Обо мне?

– Да. Расскажи мне, как ты жила до меня? До нас. До переезда в этот дом. От чего ты бежала? Я хочу знать, кто ты и какая на самом деле.

– Я такая, какой ты меня видишь перед собой, – нервно рассмеялась Вика. Зачем ему это? Зачем ему лезть в этот мрак и жуть?

– Я много узнал о тебе в последнее время, и каждый слой был интересней предыдущего. Но я хочу знать и то, что ты прячешь глубоко внутри, – с этими словами он взял её за руку.

– Я ничего не прячу.

– Не бойся доверять мне, – он посмотрел сначала на её пальцы, а потом в глаза, – не бойся меня. Я доверяю тебе и могу рассказать всё что угодно. Только попроси. Но я хочу, чтобы мы были честны друг с другом. Ложь – это боль. А между нами никогда не будет боли.

Вика часто задышала. В ответ на попытку покопаться у него в душе, она получила его желание покопаться и у неё в тёмных уголках, а там паутина и страшные чудовища, которых она не собиралась ему показывать. Ни сейчас, ни потом. Вообще никогда. Но этот пронзительный взгляд, эти намёки, эти слова «мы», «между нами», будто и вправду он видит что-то намного большее, чем влечение и страсть. Видит или хочет. А она… а она…

Она сейчас впадёт в панику и… сделает что-то совершенно безумное и непоправимое!

– Зачем? – она попятилась, – зачем тебе это?

Андрей не дал ей вырваться из рук, наоборот, притянул к себе и внезапно обнял, прижал к своему плечу, положив горячую ладонь на затылок. Вика засопела в мягкую ткань футболки, не понимая, что так сильно пугает её… и почему он так на это реагирует.

– Кто бы ни обижал тебя раньше, – сказал он ей, касаясь губами макушки, – больше он этого не сделает. Никогда. Пока я рядом.

И Вика зацепилась за эти слова. Пока он рядом.

Пока он рядом.

Пока она слышит его сердцебиение, чувствует его всем телом. Пока его дыхание становится с каждым движением груди и её дыханием, её ритмом. Её опорой.

И она поняла.

Поняла Ольгу. Даже Разумова поняла. Потому что они все, как и она, попали в этот круг, этот кокон спокойствия и уверенности, всепоглощающей и всеохватывающей защиты и любви со стороны одного человека. Который мог пообещать положить свою жизнь за их благополучие и с лёгкостью выполнить это обещание, потому что это его суть. Потому что он делал и будет делать это всю свою жизнь. Для них всех. Забывая себя.

Но потом убегать будет уже поздно, потом он вцепится в тебя и пустит корни, потому что всегда отдаёт себя людям целиком без остатка.

Это были слова Разумова, предостережение одуматься, пока не поздно. Но теперь… теперь было уже поздно.

И от этого становилось ещё страшней.

Особенно от слова «любовь».