«Тут соло, про тебя второй куплет».
Ей кажется, ей триста сорок лет.
Он написал ей пять влюблённых песен.
Она кивает, пряча лоб во тьму,
И отвечает мысленно ему,
Но более себе: «Труха и плесень».
Он зной; зарница; певчее дитя.
Он, кажется, ликует, обретя
В ней дух викторианского романа.
И поцелуи с губ его текут,
Как масло ги, как пенье, как лоскут
Солёного слоистого тумана.
Июль разлёгся в городе пустом
Котом и средоточием истом
И все бульвары сумерками выстлал,
Как синим шёлком; первая звезда,
Как будто кто-то выстрелил сюда:
Все повернули головы на выстрел.
Спор мягкости и точного ума,
Сама себе принцесса и тюрьма,
Сама себе свеча и гулкий мрамор,
Отвергнутость изжив, словно чуму,
Она не хочет помнить, по кому
Своим приказом вечно носит траур.
Она его, то маясь, то грубя,
Как будто укрывает от себя,
От сил, что по ночам проводят обыск:
Ни слова кроме вежливого льда.
Но он при шутке ловит иногда
Её улыбки драгоценный проблеск.
Её в метро случайно углядев,
Сговорчивых и дерзких здешних дев
Он избегает. Пламенем капризным
Пронизанный, нутро ему скормив,
Он чувствует какой-то старый миф.
Он как-то знает, для чего он призван.
Так циферблат раскручивают вспять.
Дай Бог, дай Бог ему досочинять
Ей песни эти, чтоб кипело всё там
От нежности прямой, когда домой
Она придёт и скажет «милый мой»
И станет плакать, будто в семисотом.
14 июля 2013. Ришикеш
загадал, когда вырасту, стать никем.
камер видеонаблюдения двойником.
абсолютно каждым, как манекен.
мыслящим сквозняком.
как оступишься в биографию – сразу жуть,
сколько предписаний выполнить надлежит.
сразу скажут: тебе нельзя быть листок и жук.
надо взрослый мужик.
нет, я мудрый ящер, живущий среди пещер.
иногда я склоняюсь к спящему под плащом
и пою ему на ухо: мир бесконечно щедр.
ты теперь прощён.
19 сентября 2013
и вот проснулись они и узрели что наги
и что зря встают пацанам поперёк дороги.
лев оборин
завтра придёт, с невесомой девочкой, при костюме
посмотреть, как я буду трещать костями
станут, глядя, как шкура ходит на мне буграми
комментировать фоточки в инстаграме
завтра выскажется новая привереда
о моей духовности дауншифтерского извода
ничего личного, встань, паши, ломовая лошадь,
тут не только тебя, тут самих себя не умеют слушать
знай прокладывай борозду, сей, не спрашивай урожая,
ремесло спасает своих, само себя продолжая
что бы они все ни орали, как бы ни доводили,
ты неуязвима, пока при деле
для того нам и дали тяжести, даже боли,
чтобы мы что-то весили.
не упали.
4 октября 2013
ване алексееву
а на первый взгляд, мёртвые берега: ни геолога, ни ночлега,
только вьюга, дорога, каторга, кали-юга;
всякая книга – «десять столетий снега»,
всякая песня – «где нам искать друг друга».
но как боль неостра, бери к роднику канистры,
как стемнеет, пой у костра про года вёрсты;
женщины хохочут так, что вокруг рассыпают искры,
и глядят на тебя как сёстры.
кроме нефти, тут разной скани есть и финифти,
рюмочки готовьте, на скатерть ставьте;
старики прозрачны, как детский палец на кнопке в лифте,
всё тебе расскажут и о вожде, и о космонавте.
медицина здесь угрожает здоровью, врачи – леченью,
бездна часто подходит к самому изголовью,
между мифом и явью много веков кочевье,
постигаемое не логикой, но любовью.
но как боль неостра, сразу кажется: столько детства,
столько мудрого юмора, горестного богатства.
стоит, чудится, пообвыкнуться, оглядеться —
и всему пригодится,
сбыться
и оправдаться.
24 ноября 2013
сутулые, в темноте
ещё посидим вдвоём.
признаем, что мы не те,
за кого себя выдаём.
комнату, где спим,
мебель и весь хлам
вытащим из-за спин,
разломим напополам.
будет тугой ком
у каждого в рюкзаке.
прощаются на каком
чёртовом языке?
том же, что был мал,
весел и необжит,
если соединял?
им же и надлежит:
мы были близки
так, что и свет мерк.
сразу в конце тоски —
поезд наверх.
2 января 2014
вскинуться на конечном контроле,
в безлюдном солнечном терминале
господи, какую мы чушь пороли,
как чужую про нас прилежно запоминали
как простые ответы из нас вытягивались клещами
сколько чистого света слабые хрусталики не вмещали
что за имена у нас бились в височной доле,
почему мы их вслух не произносили
сколько мы изучили боли, так ничего не узнав о силе
маялись, потели, пеклись о доме и капитале,
пока были при теле, рожали бы и ваяли, но мы роптали,
пересчитывали потери под нарастающий жадный рокот,
ничьей помощи не хотели, не позволяли больного трогать
подрывались в запале производить килотонны пыли
шибко много мы понимали, покуда нас не развоплотили
так послушай меня, пока не объявлен вылет,
пока дух из меня, как стакан кипятка, не вылит,
но пейзаж подтаивает, как дым, не рождает эха
для меня ничто не было святым, кроме твоего смеха
он вскипал, что-то горькое обнажив, на секунду, малость
я был только тогда и жив, когда ты смеялась
21 марта 2014
иннокентию всеволодовичу
когда я прилетел, раджу, я решил: эти люди живут как боги
сказочные пустые аэропорты, невиданные дороги
целое стекло в окне и фаянсовый унитаз даже
в самой простой квартире
счастливы живущие здесь, сказал,
как немногие в этом мире
парки их необъятны, раджу, дома у них монолитны
но никто из их обитателей не поёт по утрам ни мантры,
ни киртана, ни молитвы
вроде бы никто из них не лентяй,
ни один из них не бездельник —
но они ничего не делают, кроме денег:
кроме денег и денег, раджу, как будто они едят их:
только пачки купюр рекламируют на плакатах
представляешь, раджу, никакой нищеты,
но вот если большая трасса —
то во всю длину вдоль неё щиты,
на которых деньги и даже – груды сырого мяса
кроме денег, раджу, как будто чтобы надеть их:
нанимают чужих людей, чтоб заботились об их детях
кроме денег, раджу,
но как попадётся навстречу нищий или калека —
так глядят, будто он недостоин имени человека
кроме денег, но не для того, раджу,
чтоб жене купить на базаре
дорогих украшений или расшитых сари
а пойти и сдать в банк, и соседям служить примером —
и ходить только в сером, и жена чтоб ходила в сером
женщины их холёны,
среди старух почти нет колченогих, дряблых
но никто из мужчин не поёт для них,
не играет для них на таблах
дети их не умирают от скверной воды,
от заразы в сезон дождей или чёрной пыли,
только я не видел, чтоб они бога благодарили
старики их живут одни, когда их душа покидает тело —
часто не находят ничьей, чтобы проводить её захотела
самое смешное, раджу, что они нас с тобой жалели:
вы там детям на хлеб наскребаете еле-еле,
спите на циновке, ни разу не были ни в театре,
ни на концерте —
люди, что друг другу по телефону желают смерти
я прожил среди них пять дней
и сбежал на шестые сутки —
я всерьёз опасался, что навсегда поврежусь в рассудке
и моя сангита аж всплеснула руками, как меня увидала:
принесла мне горячих роти и плошку дала
что с тобой, говорит, ты страшнее ракшаса,
бледнее всякого европейца,
я аж разрыдался, раджу,
надо ж было такого ужаса натерпеться
2 мая 2014. самолёт Москва-Сургут
саше гаврилову
край у нас широк, изобилен,
бесконечно сакрален
сколько у нас древних зубодробилен,
вековых душераздирален
перед путешественником, где чёрен,
где ещё промышленно не освоен,
целый горизонт лежит живодёрен
и предателебоен
всяк у нас привит, обезболен,
власти абсолютно лоялен,
это слышно с каждой из колоколен,
изо всех шапкозакидален
и сладкоголосый, как сирин,
и красивый, как сталин
нами правит тот, кто всесилен
и идеален
от восторга мы не ругаемся больше матом,
не ебёмся, не курим,
нас по выходным только к банкоматам
выпускают из тюрем
в школе, без вопросов и встречных реплик,
наши детки, краса-отрада,
собирают нам из духовных скрепок
макеты ада
судя по тому, как нас вертухаи обходят хмуро,
и на звук подаются, дрогнув, —
скоро снова грянет большая литература
и кинематограф
1 июня 2014
кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости,
престарелых красавиц, изогнутых боево —
кто ещё с нами дремлет на ветреных пляжах в августе?
только тучи и мидии, более никого.
кроме нас, выбывших из правдолюбивых, спорящих
(речи обличительны, добродетели показны),
кто ещё свидетель всей этой роскоши, этой горечи,
этой пегости, ржавчины, белизны.
потому что воюющий с адом всегда навлекает весь его
на себя,
тьма за ним смыкается, глубока.
только мы проиграли всё, это даже весело:
мы глядим, как движутся облака.
с мокрыми волосами, разжалованные, пешие,
бесполезные, растерявшие что могли,
мы садимся на берегу пожинать поспевшие
колыбельные, штормы, закаты и корабли.
да, мы слышали: хрипнет мир, и земля шатается,
как дурное корыто, стремится в небытие.
шарлатаны вершат свои шарлатанцы и шарлатаинства.
может, только это удерживает её.
27 августа 2014
тате кеплер
я был тоже юн здесь. тогда люты
были нравы панкующей школоты.
я был так бессмертен, что вряд ли ты
веришь в это, настолько теперь я жалок.
я писал здесь песни, и из любой
кухни подпевали мне вразнобой;
я царил и ссорил между собой
непокорных маленьких парижанок.
я ел жизнь руками, глазел вокруг.
полбутылки виски в кармане брюк.
я был даровит – мне сходило с рук.
мне пришло особое приглашенье.
лишь тогда и можно быть циркачом,
когда ангел стоит за тобой с мечом —
он потом исчезнет, и ты ни в чём
не найдешь себе утешенья.
я жил в доме с мозаикой – кварц, агат.
я мог год путешествовать наугад.
но пока писалось, я был богат,
как открывший землю.
(проговорив-то
вслух это тебе, я только больной урод,
чемодан несвежих чужих острот,
улыбнёшься девушке – полный рот
чёрного толчёного шрифта).
двадцать лет в булони или шайо
люди раскупали моё враньё.
я не знал, что истрачивал не своё.
что разменивал божью милость.
а теперь стал равен себе – клошар.
юность отбирается, как и дар —
много лет ты лжёшь себе, что не стар.
лжёшь, что ничего не переменилось.
22 октября 2014. Париж
О проекте
О подписке