Но почувствовал себя полным идиотом в тот момент, когда Наталья обняла его за шею и спросила: «Ты не находишь, что мы прекрасно смотримся вместе?» Как? Вот так примитивно, так сермяжно просто? – удивился он про себя. Они как раз стояли напротив большого зеркала, и Наташа была в отличном ракурсе со своей оголенной спиной и точеной фигурой, обтянутой платьем, сбоку это выглядело особенно заманчиво. Что мешало ему этим воспользоваться? Красивая девушка сама тебя клеит, а ты такой весь из себя недотрога. Смешно. Останавливало только одно – игра, продуманная кем–то игра, в которой он был пешкой и им двигали. Матвей криво усмехнулся и развел в стороны руки Наташи, задержавшись на минуту в этой позе, словно он раздумывает: схватить её на руки и потащить в постель или наброситься на неё прямо здесь. Ему доставляло удовольствие наблюдать за ней, она явно была уверена, что именно это и сделает настоящий самец, но он играл, только теперь уже в свою собственную игру, в которой никто не мог манипулировать им. Ведь если бы он повелся на это неслабое искушение, потом начались бы мамины сетования, Наташкины слезы по поводу того, что она доверилась ему, а он… И подобный бред, вплоть до сакраментальной фразы: «я беременна». У него это промелькнуло в голове одним кадром.

Матвей сел в кресло, положив ногу на ногу, и налил себе вина. То, что он испытывал к Наташке раньше, когда считал её своим другом, вдруг моментально улетучилось. Дело было не в том, что если бы Наташе хотелось с ним секса, он бы стал упираться, но это «если» должно было быть только её желанием, а не придуманной кем–то сценой соблазнения. Он бы запросто переспал с ней, почему нет, но не в роли выбранной жертвы. «Какая же она дура», – думал Матвей, глядя на то, как Наталья, ошарашенная таким ходом событий, не зная, что ей делать, просто вышла из комнаты. После чего Матвей поднялся к себе наверх, завалился на постель, даже не разбирая ее, и сразу уснул.

Утром за завтраком он увидел родителей, но Натальи уже не было… И опять все вели себя так, будто ничего не случилось. Видимо, они уже узнали о неудавшейся подставе с их стороны и затаились. Матвей именно так это расценивал, потому что, зная свою мать, понимал: она попытается предпринять ещё что–нибудь. Но всё–таки он был её сыном и упрямство у него бурлило в крови, так же как жажда свободы – принимать решения самому.

Вскоре он столкнулся с Алисой в прямом смысле (он знал её по институту – правда, она была первокурсницей тогда), и вдруг – совсем другая ситуация: она шла по коридору, уткнувшись в телефон, видимо, писала кому–то сообщение, а он шел к своему другу, который остался учиться дальше в аспирантуре, вот они и пересеклись: Алиса просто налетела на него. Было смешно видеть, как она растерялась, оказавшись чуть ли не в его объятиях. Позже Матвей часто вспоминал их столкновение в коридоре института и говорил Алисе: «Судьба бросила тебя мне в руки, и я не могу отказаться от такого подарка». Но в тот момент он удивлялся тому, как мог не заметить эту девушку раньше. Особенной скромностью Матвей не отличался и с удовольствием вместе с ребятами своего курса ходил посмотреть на новеньких девчонок, то есть на первокурсниц, чтобы не пропустить мимо какую–нибудь красавицу. Он видел ее, но даже не поинтересовался, как зовут, – значит, не обратил внимание. Да и после того она попадалась ему на глаза… Правда, в то время он встречался с однокурсницей Ритой, девушкой бойкой, помешанной на спорте и здоровом образе жизни. И если спорт ещё как–то их сближал: лыжи зимой, теннис летом, то со здоровым образом жизни не заладилось. Матвея хватило ненадолго, эксперимент закончился, подопытный остался жив – и то хорошо. Рита не очень убивалась, найдя быстро в параллельной группе более стойкого или более сдвинутого на этой идее парня. Про другие свои увлечения Матвей вспоминать не любил, потому что это был такой период его жизни, когда он вообще мало что мог вспомнить по утрам в незнакомой квартире с малознакомой девушкой рядом. Проведя логическую цепочку, ему удавалось проследить ход событий: клуб, коктейль, несколько коктейлей, потом что–то крепкое, потом девушка с коктейлем, и дальше уже нечетко: ночь, машина, лифт многоэтажного дома, темная прихожая, девушка без коктейля и без одежды, затем – глубокий сон, как провал в горах – и башкой вниз: больно, голове больно утром, а утро – потому что светло.

В продолжении о свете: какое–то время – осознание себя личностью, к чему–то стремящейся, отсюда следует: посещение лекций, ужины в кругу семьи, расчистка снега на даче по выходным, здоровый сон и бодрая ходьба на лыжах. Еще: перелистывание страниц книг в дедовской библиотеке и дневник за шкафом, в который он что–то писал, горячие пироги с грибами, с рыбой под каким–то мудреным соусом и… И всё. Дальше: музыка, вибрация тел под нее, неестественно громкий смех. Почему, блин, так весело? Да и фиг с ним… Коктейль, девушка с коктейлем, ну дальше уже известно где, как, куда… Неизвестно – зачем, но это позже: в период осознания себя личностью и дальше тоже известно, с чем пироги и какой запах у старинных книг в шкафу за стеклянной дверцей. Как во всем этом могла появиться Алиса? Да никак.

Прогуливаясь с ней по присыпанным первым снежком аллеям, Матвею даже не приходило в голову рассказывать ей о своей жизни. Такая исповедь повергла бы её в шок, так он считал, глядя на это хрупкое существо. Он и сам не понимал, почему их конфетно–цветочный период продолжается так долго, откуда только бралось терпение ждать, пока в ней самой что–то вспыхнет, какой–то огонек загорится в глазах, уж он–то знает, что это, – значит, и не пропустит такой момент ни за что.

Но то был не огонек, а бушующее пламя, чего он никак не подозревал в этом, казалось, интеллигентно–возвышенном и несколько отрешенном, вернее – несколько отстраненном от бренного мира создании. Тем сильнее была его радость и гордость победителя, будто он поднялся на вершину горы или решил нерешаемую задачу.

Алиса притягивала его своей непредсказуемостью. И когда они стали жить вместе в бабушкиной квартире, так как она летом обитала на даче, а зимой была в их доме в Москве, Алиса не переставала его удивлять. Она двигалась бесшумно, как кошка, всегда находила самые уютные места в комнате, создавая как бы свое личное пространство, где она могла читать или думать. О чем думала она, Матвей не знал, это было уже границей её пространства. Ему было достаточно и того, что она не «пилила» его, когда он задерживался, и не приставала с вопросами «где был?». В общем, это совсем не было похоже на его прошлый опыт общения с девушками. Но самым невероятным казалось то, что она не заводила разговоров о замужестве и даже не намекала на эту тему. Матвей задумывался почему и в конце концов сделал ей предложение. Это получилось спонтанно: без красной коробочки с колечком, без шампанского во льдах и белого парохода в синих водах. Они ехали в машине, Матвей периодически бросал руль, показывая Алисе, что у него дрессированная машина и может ехать сама, что пугало ее, а его веселило. В какой–то момент Алиса вцепилась Матвею в плечо, когда мимо промчалась машина на дикой скорости, как будто за рулем был полный псих, обкуренный или ширанутый… И Матвей, коснувшись свободной рукой её рассыпанных по его плечу волос коньячного цвета, сказал ей, улыбаясь: «Алиска, а давай всегда будем вместе, подпишем все нужные бумажки и ты никуда от меня не сбежишь». Странно, что прозвучало именно это слово «не сбежишь»… Алиса как–то по–детски замахала утвердительно головой и чмокнула его в щеку, что он посчитал исчерпывающим ответом. Дальше они продолжали жить вместе, строя планы на будущее.

Ее непредсказуемость иногда раздражала Матвея, особенно когда Алисы не оказывалось дома, а он уже приходил с работы. Сама она не рассказывала, но если он спрашивал – отвечала, где была и чем занималась, но чувствовалось, что ей это неприятно. Матвей уговаривал себя, что всё изменится, как только они распишутся, что поведение Алисы всего лишь издержки детского инфантилизма, а вот родится ребенок, тогда она переключится на него от своих внутренних метаний. Он считал себя чуть ли не виноватым в том, что предложил ей выйти замуж после того, как они почти два года прожили вместе. Он считал, что такая неопределенность могла повлиять на Алису – она ещё не почувствовала, что может положиться на него полностью, но он обязательно ей это докажет. По–другому видеть то, что происходит с Алисой, он не мог, потому что сам был человеком цельным, то есть знающим свою цель и идущим к ней. Но когда он спрашивал о ее цели, она отшучивалась: «У меня слишком маленькая цель, боюсь, что если начну в нее целиться, могу промазать». В этом была вся Алиса: она переводила в шутку самые серьезные вещи, но обращала внимание на какие–то мелочи, делая их значительными, и могла с воодушевлением говорить о том, к чему Матвей в лучшем случае относился с иронией, а к самой Алисе – как к ненаигравшемуся ребенку. У него хватало ума не читать ей нотации и не призывать смотреть на жизнь по–взрослому, хотя иногда просто распирало от желания это сделать. Последний их разговор был за гранью понимания Матвея. Они говорили о возможности устроить Алису юристом в фирму его отца. Он предварительно переговорил с родителем и тот дал согласие. Казалось бы, Алиса должна была прыгать от радости: такая удача, это вам не в суде бумажки перебирать (на что ещё могла рассчитывать молодая выпускница вуза?). Но Алиса, к его удивлению, отреагировала не так, как он ожидал:

– Я еще не решила, чем буду заниматься, – сказала она.

– В смысле? – удивился Матвей.

– В прямом смысле. Не знаю. Мне нравится движение.

– В смысле? – переспросил он, чувствуя, что тупеет, не находя других слов в диалоге с ней.

– Я хочу путешествовать.

– Мы будем путешествовать. Хочешь, на острова какие–ни-будь слетаем?

Алиса сложила ладонь так, что соединились все пальцы вместе, и провела ею по воздуху, изображая летящий самолет:

– Слетаем? Самолет, как большая белая птица, может – лебедь, может – журавль. Тебе кто больше нравится?

– Не дури. Я же серьезно говорю.

– И я серьезно. Что не так? А если у меня поменялись планы…

– Не смеши. Когда у тебя были какие–нибудь планы? Ты же как мотылек живешь – порхаешь с цветка на цветок. Ты не имеешь представления о таких вещах, как планы, ответственность, продуманность деталей, расчет до каждой мелочи. Тебе эти слова не знакомы в принципе. Ты не смотришь в будущее даже на неделю вперед. Не имеешь понятия о том, что мне стоило уговорить отца.

Тут он остановился, понимая, что этого не нужно было говорить, но теперь уже необходимо как–то затушевать сказанное:

– Я это в том смысле, что он раньше уже кому–то пообещал место юриста.

– Вот и чудесно, – излишне весело отреагировала Алиса. – Всё складывается как нельзя лучше. Вселенная на моей стороне.

– Алиса, опомнись! Какая Вселенная? У нас с тобой скоро свадьба. Мы решаем, каким станет наша жизнь после этого.

– Тебе ведомо будущее? Ты – великий предсказатель человеческих судеб? – серьезно спросила она, и в ее глазах появился странный блеск, которого Матвей боялся, потому что это не сулило ничего хорошего. «Как перед грозой, – пронеслось у него в голове, – она что–то задумала».

Алиса как будто не заметила его замешательства и продолжала говорить:

– Знаешь, чем отличается отдыхающий от путешественника? Путешественник не знает, что с ним может приключиться на пути. Он проживает свою жизнь, идя по ней, изучая, восхищаясь и внимая ей, готовый в любой момент ко всему. А отдыхающий – отдыхает от той жизни, которая ему надоела, утомила, но другой–то у него все равно нет, не важно, хороша ли она для него или не очень, – выбор уже сделан однажды раз и навсегда. Он закрыт для других возможностей, потому что боится что–либо менять.

– А если он не хочет ничего менять? – спросил Матвей, чувствуя почему–то, что она говорит о нем.

– Тебе с этим жить, – ответила Алиса.

И было страшное ощущение, что она как будто закрыла раздвижную дверь между ними. Дверь была прозрачная: они ещё видели друг друга, но не могли приблизиться и обняться. Что–то мешало, какая–то сила не давала Матвею подойти к ней. Он не понимал, что происходит, и ему хотелось думать, что это происходит во сне и не с ним, а он просто смотрит со стороны эту сцену и сейчас всё закончится. Раздадутся аплодисменты, актеры раскланяются и зайдут за кулисы. Он посмотрел на оконные шторы и подумал: «Какие же они тяжелые, они закрывают свет и не пропускают воздух, ничего не пропускают».

Алиса в это время была уже в прихожей. Он повернулся к ней и из комнаты увидел, что она показывает ему ладонью тот жест, изображающий летящий самолет или большую белую птицу. Он так и не понял – что именно. Дверь закрылась, как от сквозняка – гулко, резко, вдруг. Матвей не стал бежать за ней, его охватило какое–то оцепенение, но одна обнадеживающая мысль ещё была, и он держался за неё изо всех сил: «Вернется. Прогуляется и вернется».