Полуживой собака, между прочим, успел натянуть над второй повозкой чистый полог. Цыпу перенесли туда и оставили, пусть поспит. Сами они и под дождичком… хотя есть же дубок. Вонь странным образом успела выветриться. Шак говорил, что она обычно несколько дней висит в воздухе. Но, наверное, тут места были особенные.

Золотоволосый господин буйного зелёного царства спал тут же, обняв дерево. Рядом валялась пустая бутыль. Фасолька с сожалением перевернула её и потрясла, убедиться, что – всё.

– Что, росиночка, и тебе напиться захотелось? – хохотнул Шак.

Он нервно веселился, хотя Саня видел, едва держится на ногах. Пока, значит, господин кот по границам путешествовали, Шак над Цыпой сидел. А ещё раньше уводил повозки от медведей, а ещё раньше – от Пелинора.

У собаки наискось по шее тянулась багровая ссадина – след захвата. Эда шатало. Его усадили, привалив спиной к стволу, Шак ещё потоптался, повозился и вдруг рухнул рядом с собакой. Саню кинулся к нему.

– Стой, котик, не трогай его. Он просто спит, – остановила Фасолька.

– Да ну, упал…

– Котенька, миленький, он же чуть сам над Цыпой не умер. И Эд. А я тебя звала.

– Я не слышал.

– Я не голосом звала, сидела и думала о тебе. Ты же нашёл нас, значит, услышал. И о Цыпе думала.

– Что случилось в крепости, почему вас Пелинор выгнал? Или вы сами уехали?

– Какой там сами! Нас среди ночи похватали. Сначала Шака вывели, потом Эда. Я уже в телеге лежала. Связали всех.

– А дальше?

– Дальше довезли до опушки княжеского леса и оставили. Зато на каждом перекрестке нас ждал медведь, чтобы дорогу не перепутали. А потом мы чуть на плешь не заехали. В обход две дороги, и на каждой по кадьяку. Я голову юбкой замотала, чтобы не видеть. Кричала, наверное. Ничего не помню. Эд позвал волков. Только их очень мало в медвежьем краю водится. Пришли трое, стали отвлекать медведя. Да что бы они одни сделали! И вот… Цыпа. Она почирикала, и прилетел… я не знала, что такие птицы бывают.

– Селяне клянутся, что дракон.

– Орёл! Гигантский…

– Такой большой, что медведя уволок? – хохотнул Саня.

– Вот ты смеёшься, а я думаю, если бы захотел – унёс бы. Но он только за уши кадьяка рванул, волки довершили – мы проехали. Ой, а потом я все цветочки из головы повыдирала. За нами же ещё медведи гнались. Правда, обыкновенные.

– В деревню голубь прилетел от Пелинора. Князь велел задержать вас до особого распоряжения.

– Санечка, может, я и ошибаюсь, только мне кажется, что он не хотел нам зла… не знаю.

– Ага, а медведи сами по своей воле вас гоняли…

– Ты как человек рассуждаешь. Младшие братья же только самые простые приказы понимают. Велел им Пелинор нас ловить, вот они и ловили.

– Так чего же он хотел?

– Тебя на Границе оставить. Ну, может, ещё Эда. Только Эдвард…

– Знаю, отказался. Кто он?

– Кто, кто?

– Эд.

– Младший сын какого-то князя. Вся его семья погибла. Больше я ничего не знаю.

Фасолька не лгала, она действительно не знала.

Сопел Эд. Совсем как лошадь всхрапывал во сне Шак. Свистел носом спавший в мокрой траве будто на перине Зелёный.

– А этот кто? – указал Саня взглядом.

– Тшш! – громко прошипела Фасолька. – Он и во сне слышит.

На восточной оконечности поляны, наполовину загороженный лапами голубой ели, возвышался величественный и одновременно нелепый термитник. Сооружение напоминало изящно вытянутую вверх, испещрённую ходами, похожую на древний полуразрушенный храм, кучу дерьма.

Обитателей в термитнике жило всего ничего. Каждый – длиной в поллоктя взрослого человека, не считая усов. К гостям, расположившимся на поляне, они относились неприязненно, но нападать – дураков нет. Эх, рано гостюшки сюда пожаловали. Семья термитов только-только начала строить свой замок. Лет бы эдак через… нет, пожалуй, через десять, чужие начнут объезжать эту полянку седьмой дорогой.

Старому седому термиту ничего не оставалось, как прятаться за верхушкой своего недостроенного замка и наблюдать. Тем более, к противной компании присоединился Его Зелёное величество Повелитель леса. Тут уже не до коварных планов, сиди, прижав усы, и тихо надейся, что не заметят, не тронут. Характер Пан-Дар-Т”ха– Лаххеда, шепотом именуемого мелкоподданными просто Паном, знал всяк живущий на его земле.

Сначала все спали, потом нянчились с проснувшейся курицей, потом уставились на Шака. Апостол отмахивался, ругался, дотянулся даже один раз до развеселившейся Фасольки. Но Саня видел, как конь украдкой сбегал за телеги с полной миской воды и, используя её вместо зеркала, посмотрелся.

Дело в том, что, получив часть предназначенной исключительно Цыпе живой воды, сын вольного клана Шак по прозвищу Апостол резко помолодел. Он как прежде хмурился, иногда щерил в невзаправдашней улыбке зубы, но выходило это у него не страшно, как раньше, а комично. Тем более, что лицо коня нет-нет да приобретало счастливое мальчишеское выражение.

Кот сушил над огнём одежду и уже прожёг в нескольких местах дорогую бархатную куртку: сказывалось отсутствие привычки к изысканным вещам. Но выбрасывать её он не собирался. Во-первых, все старые тряпки остались у Пелинора. Во-вторых… рубашка, которая высохла сама по себе, имела длинные кружевные манжеты. Напяль поверх дерюгу, на кого будешь похож? Правильно! Просушит куртку, затаскает её, пока та сама не развалится и выкинет всё разом.

Эд очухался только к темноте, но нет-нет да болезненно морщился, зло косясь на Зелёного Хозяина. Сволочь! Демонстрацию он решил перед Солькой устроить. Но смотрел на ожившую, расцветшую необыкновенной красотой Цыпу, на обновлённого Шака и менял злость на милость. Тем более – гневаться на золотоволосого всё равно, что на Фасольку. Хозяин леса происходил из рода дриад. А это вам ни хухры-мухры. Это – явление редчайшее, никем почти из живущих не виданное.

Ни для кого не было секретом, что дриады почти бессмертны. То есть естественной смертью они не умирали. Жили себе и жили. Притом – одни женщины. Но ведь откуда-то они должны были появляться. Для изучения сего феномена в университете имелась целая лаборатория, занимающаяся по причине скудости фактического материала исключительно теорией. Учёные мужи, возглавляемые важным, но глуповатым зайцем Танчиком, намудрили, что дриады размножаются партеногенезом. Танчик всю свою учёную карьеру доказывал это главным образом с помощью всяческой демагогии, вёл факультативный курс, на который мало кто из студентов заглядывал, а до истины докапываться – на фига она, если и так всё в жизни прекрасно сложилось?

Тутанх в споре с Мараведишем только раз коснулся мутной темы, но Дайрен запомнил обронённую скарабеем фразу, дескать, если дриаду мужского пола никто не встречал, это ещё не значит, что её или, вернее сказать, его, не существует. Тутанх относил дриад к коренным жителям континента, Мараведишь сомневался. Но поскольку фактического материала опять же было катастрофически мало, учёные мужи опасались строить свои выводы на домыслах и фантазиях недалёкого зайца.

Солька сидела непривычно тихо. Зеленый господин на неё посматривал, но не приставал. Цыпа нянчила завёрнутый в тряпочку болтун. Под чёрной кофточкой выступали исхудалые, острые плечи. Курица время от времени принималась что-то напевать, но спохватывалась и замолкала.

Её было жаль. И одновременно радостно, что жива, что, как и раньше, сидит с ними у огня и смотрит внутрь себя огромными чёрными глазами.

О Пелинорах уже наговорились вдоволь, но тема всплывала, как вонючий пузырь над болотом. От неё отмахивались, разговор заходил о другом, потом сам собой замирал, и всё возвращалось на прежний круг. Зелёный господин не встревал и даже вопросов никаких не спрашивал. Оно и понятно: у него своя страна, маленькая и непонятная. Ему до трудностей каких-то приблудных аллари дела нет.

Так всё сходилось, что Пелинор порушил данное слово и старую дружбу с Дайреном исключительно из-за Саньки. Всё, можно сказать, поставил на кота. Тот уже и спорить устал.

– Оставим Эрику, ладно? Согласен, для счастья любимой племянницы князь бы на многое пошёл, но он же преступил все законы! – возмутился кот на очередную подначку собаки.

– Кроме медвежушкиной семейной жизни у Влада и другие резоны были, – безапелляционно положил Эд.

– Да, брось ты, какие резоны-то!? Вы с Апостолом можете хотя бы на младших родственников положиться. Случись нужда, тебе волки послужат, Шаку – лошади. И те, и другие хоть какая-то сила. А я что? Разве пошепчу кошке, чтобы она на подушку ворогу нагадила. Да и, честно скажу, не очень у меня с родаками.

– Что «не очень»?

– Они меня не то чтобы слушаются, а просто боятся. Я к кошке – погладить, а она вся трясётся, обмочится даже. Мамка из-за этого всех кошек из дома переселила. Жили в сарае, в горницу, хоть на веревке тащи, не заходили.

– Санька, – Шак осторожно вертел в руках кружку с вином, глядел в огонь, а не на кота, но всё равно было понятно, что собирается сказать нечто очень важное, – река в Камишере откуда и куда течёт?

– Из Дебрей на юг. По обоим берегам люди живут. А как вытекает за пределы Камишера, виляет на крайний запад и идёт по краю Сухого моря. Там уже никого живого. По этому берегу и то опасаются селиться.

– Да, в общем… я знаю. Я о другом хотел спросить. Корзина, в которой тебя нашли, по течению плыла или против течения?

– По течению, конечно.

– Люди тебя не боялись?

– Нет, чего им бояться, я ж на их глазах вырос. Человек как человек… кот, конечно… да какая разница!

– Погоди, не злись. Я только в том смысле, что ты, получается, из Дебрей появился.

– Ну и что?

Тщательно подобранные слова, в которые Шак пытался облечь неудобный вопрос, сами собой пропали. Он-то сидел, голову ломал, как помягче коту преподнести истину, а тому и дела до неё нет.

– Я только то хотел сказать, что ты кот необычный. Не такой, как все. Думаю, из-за этого Пелинор в тебя вцепился.

– Если меня из Дебрей принесло, так я урод что ли!? – вспылил Саня. Он никак не ожидал от Шака такой обидной подковырки. – Думаешь, как ночь, я кровь пить побегу?

– Санечка, – встрепенулась Фасолька, – никто про тебя ничего такого не думает. Что вы, в самом деле, к нему пристали?

– Извини, брат, – Шак впервые так назвал Саню. – Солька права. А ты не сердись. Мы-то точно знаем, что ты кот.

Цыпа опять тоненько запела. Золотоволосый господин глянул на неё не вполне протрезвевшим взглядом и вдруг протянул руку:

– Дай посмотреть.

Цыпа сильнее прижала к груди новорожденного.

– Не бойся, я ему ничего не сделаю.

Как ни крути, не явись пьяный лешак вовремя, лежать бы Цыпе мёртвой. Они это понимали, и она тоже. Но так просто отдать хоть и мёртвое, но всё равно дитя равнодушному – ни тени эмоций на лице – чужаку опасалась. Только когда Зелёный нетерпеливо тряхнул головой, Цыпа трясущимися руками протянула ему свёрток.

Зелёный развернул тряпочку, покачал в руке коричневое, покрытое плотной сухой кожей яйцо:

– Болтун, как болтун. Хочешь, чтобы он жил?

– А?! Что?! Как…

– Летать, как ты, конечно, не будет, а вот дерево я из него выращу.

Это было против всяких законов любой природы. Это было против законов даже магического свойства, с которыми разве что Эду приходилось сталкиваться. Но Зелёный говорил так уверенно и безразлично, что ему безоговорочно и мгновенно поверили. А, главное, поверила Цыпа:

– Какое дерево? – губы у курицы прыгали.

– А какое хочешь.

– Здесь? – Цыпа обвела раскрытой ладошкой круг поляны, костёр, арлекинов и даже недостроенный термитник.

– На кой ляд оно мне здесь, – скривился Зелёный. – Посажу где-нибудь рядом с людьми. Они к нему будут ходить за советами. Ты же предсказываешь. Вот и твоё дерево станет предсказывать. Видела когда-нибудь деревья, на которые навязаны ленточки? Не знаю, как их люди чуют, но чуют как-то. И ходят и ходят…

– Так много мёртвых яиц!? – осторожно спросил Эд не для того, чтобы обозначить собственный скепсис, скепсиса как раз и не наблюдалось, просто уточнить. Случай с Цыпой, как ни крути, уникален. А священные деревья растут по всему континенту. Не много, кто спорит, однако есть.

– Яйцо не обязательно… можно кусок шкуры, кость. Женщина… над мёртвым ребенком ревела. Я её пожалел, забрал трупик и такое дерево из него вырастил, ни одна сволочь под него зайти не может. Если какой подлец сунется – оно ветками захлещет.

– Я слышала… – глаза у Фасольки стали огромные и прозрачные, как вода.

– Что ты слышала, дриадка? – Зелёный ей так улыбнулся, что у Сани заскребло внутри: уведёт у них девчонку пьяный лешак. Но Солька будто не заметила:

– Голос. Мы рядом проезжали. Шак, помнишь, я на холм побежала, а ты меня догнал и вернул.

– На том холме, девочка, люди своих покойников как раз хоронили. Сама знаешь, к ним в такой момент соваться ни к чему. Эд раненый лежал. Как бы я один вас всех защитил?

– Шак, я не в укор. Просто я услышала, будто дерево говорит.

– И моё дитя будет жить? – глаза у Цыпы расширились уже до полной невозможности.

– Других у тебя нет, что ли, – буркнул Зелёный.

– Нет.

– Ну, будет. Если подружка твоя мне поможет, – кивок в сторону Фасольки и ей же жгучий косой взгляд, от которого у Сани опять кошки на душе заскребли.

– Чем это я должна тебе помочь? – подозрительно зашипела Солька.

– Сама знаешь. Но если не хочешь, не надо. Закопаем болтун прямо тут, пусть сгниёт.

Цыпа прижала кулачки ко рту. Собака задёргал верхней губой. Прянул ушами Шак. А Саня подумал, что Зелёному вся их жизнь безразлична, безынтересна, чужда и что помогает он Цыпе не потому, что жаль ему вещую птицу, а из-за Фасольки.

А та посмотрела на Зелёного господина через плечо, строптиво мотнула головой, дескать, раз надо, я, так и быть, снизойду, поднялась, яркая до умопомрачения, и уже сверху бросила Повелителю леса, как подачку:

– Идём, что расселся?!