***

Заканчивался сентябрь. Земля и небо дышали эфиром разогретых трав. Именно тогда опасные перемены, точно грозовой фронт, подошли к нашей бухте.

Керосиновый фонарь на ветке тамариска качнулся и погас для меня навсегда.

Однажды ночью я проснулась часа в три: луна уже сделала дугу над бухтой и сместилась к западу. Разбудило меня ясное ощущение постороннего присутствия. Поднявшись, как была, в длинной ночнушке, подошла к дверному проему в соседнюю комнату.

Лунный свет заливал зал. За круглым столом сидели четверо.

Первый – старик в длинном залатанном балахоне. Лицо его было исхудавшее, с тонким длинным носом и большими глазами. Оно напоминало бы лики византийских икон, если бы не спутанная, клочковатая борода. По правую его руку помещалось жуткое существо – получеловек-полупень, оплетенный корнями. С шевелящимися волосами до пола. Или это были змеи? Напротив старика сидела женщина в светлом хитоне. Голову ее венчала корона из листьев и веток. А рядом, между ней и стариком, сияло удивительное создание. Я не могла понять, кто или что это, в перетекающем радужном свете едва угадывалась фигура.

Я глубоко вздохнула, зажмурилась и вновь взглянула. Картинка осталась прежней. Они сидели и молчали, никак не реагируя на мое присутствие.

Мне не приходило в голову заговорить с ними. Чем больше я смотрела, тем меньше сомневалась в реальности происходящего. И понимала: увиденное неслучайно, мне его показывают, не ожидая ответной реакции.

Каждого из сидящих за столом окружала своя реальность. Достаточно было взгляда, чтобы проникнуть в нее.

Старик. Я чувствовала запах свечей и ладана. Слышала плеск парусов и скрип канатов. Из глаз его исходили лучи.

Я поворачивала голову и видела массивное, корявое существо. Хотелось кричать, закрыть лицо, забиться под кровать, лишь бы не видеть этого никогда. Ужас и отчаяние были его спутниками.

Поскорее отвела глаза.

Женщина. Вот каменистый мыс и море под ним. Луна широко кидает серебро на темную гладь. Слышится чей-то смех.

Номер четыре. Светящаяся фигура. От взгляда на нее делалось так хорошо! Самолеты и корабли, сколько бы их ни было на свете, уходили в рейсы. Я махала им из центра вселенной, в котором плескалось столько тепла и света, что казалось: весь мир придуман ради меня. Не знаю, как долго я глядела на нее – могла бы бесконечно.

Отступив вглубь спальни, я вышла через балконную дверь на террасу. Заглянула в зал и ничего не различила, кроме мазков лунного света на стекле. Вернулась. Комната была пуста.

Вдруг накатила усталость – такая, что, едва добравшись до кровати, я повалилась лицом в подушку и уснула.

Утром вошла в большую комнату. Вот стулья с высокими спинками. Вот стол. И надпись «Дима Билан!» на нем. Может быть, Иван прав – я одичала? Постояв за каждым стулом, я пришла к выводу, что женщина в хитоне мне знакома. Имя ее мелькнуло в мозгу, еще когда смотрела на нее. Это Диктинна. Критская богиня, покровительница рыбаков и охотников. Сидевший напротив нее старик с огненным взором тоже мне известен, только имя его я никак не могла ухватить.

Весь день я перебирала в уме истории о встречах с потусторонним. Ничего из них не вынесла. Ни боли в виске, как у Маргариты, ни беспокойства, ни тем более необычных способностей, вроде умения летать, не наблюдалось. Все было как всегда.

За ужином мои смотрели новости: еще летом Димитрис приладил телевизор над входом в таверну. Известия были печальные. Накануне, 2 октября, в автокатастрофе погиб архимандрит Тихон. Настоятель возвращался из Ираклиона вечером и на горном шоссе, не справившись с управлением, как говорили в полиции, вылетел в пропасть. «Амарок» нашли на склоне возле камня, остановившего его падение. Ко времени приезда бригады скорой помощи архимандрит уже перешел в мир иной. После кадров искореженного автомобиля на оцепленной желтыми лентами дороге корреспондент кратко пересказал факты о намерении настоятеля продать часть монастырских земель и последовавшем за тем митинге. Но поскольку новых данных по сделке у него не было, в прямом эфире пошел следующий сюжет.

На следующий день я позвонила Ване, чтобы узнать о самочувствии дяди. Трубку Иван не взял. Его ханьевская квартира тоже не отвечала. Подумала, что Ваня уехал поддержать отца Тимофея. И решила пока не дергать друга.

Через четыре дня Иван перезвонил и сказал, что дядя умер от сердечного приступа.

Глава 1. Первое письмо. Два Георгиса

Ваня приехал вечером. Завидев мечущиеся по серпантину огоньки фар, я выбежала к дороге. Что это он, сомнений не было. Пару часов назад Иван звонил из аэропорта, куда отвез прилетавших на похороны мать и сестру. И оттуда поехал ко мне.

Закусив кулак, я смотрела, как даже на сравнительно прямых участках машину кидает из стороны в сторону. Все фонари на территории и окна в отеле были зажжены, чтобы Ваня не промазал мимо въезда.

С ревом «сузуки джимни» внесся на парковку, чиркнув крылом по бордюру.

Мотор выключили, и спустя несколько секунд из дверей показался пошатывающийся Иван. В мятой темной рубашке и с хорошо початой бутылкой водки в руке. Я потянулась обнять его, но он отстранился и пошел к таверне. Чуть помедлив, я последовала за ним. Из дверей отеля выглянула Мария. Быстро проговорила, что они с Димитрисом заберут сейчас Янниса и уедут, а я завтра ей позвоню. Обняв и перекрестив меня, она ушла.

Час Ваня не находил себе места. Потом спустился на пляж. Там долго сидел, глядя в дышащий солью мрак. Допив водку, полез в море как был – в кроссовках, джинсах, рубашке. На ногах он держался с трудом и, поскользнувшись на подводных плитах, еле выбрался на берег. Запустил бутылку в воду и повалился лицом в песок. Выловив бутылку, я опустилась рядом с Иваном. Осторожно взяла за плечи и, прижавшись щекой к виску, прошептала:

– Пойдем…

На сей раз он не сопротивлялся и дал увести себя с пляжа. Обхватив его за талию, я медленно поднималась по лестнице. Тяжелый он был до черных мушек перед глазами. И не скажешь, глядя на сухощавое телосложение. Ваню шатало, и, чтобы не упасть, я цеплялась то за перила, то за деревья. Возле дверей отеля он оттолкнул меня, согнувшись пополам, упал на колени. Его вырвало.

В спальне мне удалось раздеть дрожащего, лязгающего зубами Ивана до трусов.

– Дальше сам. Снимай и ложись в постель, – сказала я, выходя за дверь.

Класть его в огромной пустой комнате не хотелось, несмотря на то что я застелила там диван пару часов назад. Когда звуки за стеной стихли, заглянула к нему. Иван скорчился в моей кровати, натянув одеяло до носа. Походил на больного кота. Мученически скосив на меня глаза, зашевелился, забормотал, желая подняться и ковылять в неизвестное. Я села рядом с подушкой, опустила руку ему на лоб и негромко запела колыбельную. Потом стала мурлыкать все приходящие на ум песни. До ночи так и просидела – бормоча и клюя носом. Когда Ваня наконец крепко заснул, ушла спать в соседнюю комнату.

Утром я собрала разбросанную по полу сырую одежду. Вынула из кармана джинсов связку ключей: один длинный с большой головкой и два мелких. Прихватив вываленные в песке кроссовки, отнесла все это стирать-чистить в подсобку.

Ярко светило солнце, внизу, в море, резвился какой-то ребятенок.

– Господи, спасибо тебе, что уберег его вчера ночью! – пробормотала я, вдыхая запах розмарина из Марииного огорода, и перекрестилась.

Под вечер, когда одежда, развешанная на веревке меж олив, почти высохла, Иван проснулся. Я устроила его на террасе таверны, в любимом углу. В качестве временного облачения дала спецовку Янниса, в которой Ваня смешно болтался и постоянно поправлял съезжающие лямки. Заварила крепкий кофе, нарезала салат, поставила перед ним тушеного козленка, приготовленного Марией накануне. Несмотря на горе, молодой организм требовал свое, особенно после вчерашних возлияний. Доев все и выпив вторую чашку кофе, Иван откинулся на подушку, закурил и закрыл глаза. Говорил будничным тоном, медленно, пуская дым в потолок.

Иеромонаха Тимофея с сердечным приступом доставили в больницу Ираклиона на следующий день после аварии, в которой погиб архимандрит. И ближе к вечеру он скончался от острой сердечной недостаточности. Похоронили отца Тимофея рядом с его наставником и другом, которого он пережил лишь на сутки.

– Но вокруг его смерти слишком много всякой… – Ваня сделал неприличный жест средним пальцем и соответствующе выразился.

– Во-первых, после похорон ко мне подошел его друг Костас, который держит ресторан в Рефимно¹², и передал ключи… Кстати, где они?

Я успокоила Ваню, что связка цела.

– Сказал, что за два дня до смерти дядя приехал к нему и без объяснений вручил ключи с просьбой отдать мне в случае его кончины. Во-вторых, за неделю до… всего этого ко мне в контору заявился еще один дядин друг. И сказал, шо дядя просит дать ему машину на четыре дня – ключи передать с ним, с другом. А саму машину дядя сдаст потом в наш ираклионский офис.

Ваня помолчал.

– Возле ираклионского офиса он и услышал по радио сообщение о смерти архимандрита, оттуда его и увезли в больницу. Но есть еще и в-третьих. Теперь говорят, что смерть архимандрита не несчастный случай. Что с дороги его столкнули…

– Кто говорит?

– Все говорят. На похоронах, например. Дескать, на заднице «амарока» вмятина. Понимаешь?

– Имеешь в виду, дядя не связывался с тобой напрямую, потому как боялся впутывать тебя… во что-то?

– Да, именно это я и имею в виду.

Под глазами у Ивана были темные круги, на щеках – отросшая щетина.

– Я не понимаю, что за херня происходит. – Он потер веки рукой.

– И, Вер… я так и не доехал до него. Собирался как раз в эти выходные, – тихо закончил он.

Зазвонил мобильный. Еще под властью тяжких дум Ваня ответил, но тут же нахмурился и резко сел. Отравленному алкоголем организму такое не понравилось. Лишь подавив приступ тошноты, похлопав глазами и сосредоточенно подышав сперва носом, потом ртом, как на приеме у терапевта, Ваня смог продолжить разговор:

– Да… Что именно? Когда? Хорошо… Но я приеду не один, а с близким другом. Хорошо.

Нажав отбой, помолчав, сказал:

– Так… На Крит прилетел какой-то митрополит. То ли Филимон, то ли Филарет, то ли черт его знает как. Хочет меня видеть. Есть что сказать про дядю. Про его духовное завещание. Мне. – На этом месте Ваня нецензурно выругался.

Я села к нему на подушку:

– Вань, не бесись. Я понимаю, что тебя злит.

– Да?

– Да. Но он совершенно точно хотел тебя от чего-то уберечь. Когда ты встречаешься с митрополитом?

– Завтра, в двенадцать. В храме Святой Троицы в Ханье. Вер, поедешь со мной, а? – его тон моментально утратил ершистость, став просительным. – Не очень-то я с попами привык гутарить. – Он осекся. – Дядя не в счет, он не… поп.

– Конечно, поеду. Только напряги мозг, вспомни, как зовут митрополита.

– Филарет. Кажется. – Ваня вздохнул и закрыл глаза.

Он осунулся и похудел за те дни, что мы не виделись.

– Ну и славно, пойдем теперь баиньки, – потянула я его за руку.

– Ты со мной как с дитем, – усмехнулся он.

Впервые за это время. Но поднялся и пошел.

Спать Иван снова бухнулся в мою кровать. Перед сном я заставила его выпить отвар вербены. Мария учила, что это одно из лучших средств при похмелье.

Ей сразу и позвонила. Договорившись, что они приедут завтра, спросила:

– Как принято одеваться к высоким церковным чинам? Ну или вообще – на исповедь? У вас же не обязателен платок?

Мария подтвердила, что платок на голову не нужен. В одежде достаточно неброских тонов и закрытых рук, ног. Еще поведала, что митрополит Филарет был православным главой одной из областей на севере Греции.

– Ты настоящий кладезь информации, – прочувствованно поблагодарила я. Интернета в отеле пока не было.

– Как Иван? – спросила она.

– Так себе…

– Не волнуйся, – просто сказала Мария, – езжай и делай, что нужно. Мы тут за всем приглядим.

Я невольно улыбнулась. С одной стороны, можно было сказать, что денег, которые Ваня платил им с Димитрисом, вполне хватало на такую добросовестность: не все в деревне, где они жили, могли похвастаться пусть и небольшим, но стабильным доходом. С другой – оба пожилых критянина прикипели к отелю. И относились к нему как к своему детищу. В словах Марии было смешение первого и второго.

Утром Иван соскреб с лица щетину бритвой Димитриса.

Я же впервые за долгое время открыла шкаф в большой комнате. Все лето мой гардероб – шорты и пара маек – умещался на спинке стула в спальне.

Примерила перед зеркалом черные водолазку с рукавами по локоть и длинную юбку. Волосы заплела в косу, попутно отметив, что кудри уже ниже лопаток. Уезжая из Москвы, я остригла их по плечи. Быстро же они отрасли, закручиваясь от соленой воды в тугие кольца у висков.

Застегивая манжеты на рубашке, в комнату вошел Иван.

– Ваня, как я выгляжу?

– Если б это была не ты, я сделал бы тебе хорошо и приятно.

Отлично. Друг постепенно приходит в себя.

– Вот я и думаю: не слишком водолазка обтягивает? Поменять?

Он фыркнул:

– И паранджу надень. Нормально ты одета. К дяде на исповедь тетки так и ходили. Просто комплекция у всех разная.

Подгоняемая Иваном, я кинула в маленький рюкзак кошелек, косметичку и телефон с зарядкой. Заперла входную дверь, и на Ванином «сузуки» мы отбыли прочь.

Несмотря на нервозность, владевшую недавно вернувшимся в мир трезвенников водителем, рулил он аккуратно. И я еще раз мысленно поблагодарила Создателя, что позавчерашняя пьяная езда по серпантинам обошлась благополучно.

На перевале мы попали в туман. Ехали медленно. По ту сторону гор Крит покрывала хмарь. Так часто бывает: север и юг острова, разделенные скалистыми хребтами, являют взору разную погоду. Когда мы въехали в Ханью, изморось затянула лобовое стекло.

Навигатор победно кулдыкнул, и Ваня остановился возле железной ограды. Покидая утром солнечный Агиос Павлос, зонтов мы не взяли и потому, шмыгнув в ворота, заторопились по мощеной дорожке к главному входу в церковь, над которым развевался желтый флаг с двуглавым орлом¹³. Вся территория была усажена пальмами и цитрусовыми деревьями. А сам храм с его песочного цвета стенами и аккуратной колокольней построен явно в эпоху критского Возрождения¹⁴.

Из темного зева дверей выбежал священник с зонтом и, подхватив полы рясы, заспешил вниз по ступеням нам навстречу.