– Да, а что? Я же не просто так, как левая нога захотела! И не рванула, как вы говорите, а сознательно сюда приехала! У меня же тут тетка живет, мамина сестра. Она позвала, я и приехала.

– Тетка? Что ж. Тетка, это хорошо. Значит, если не поступишь, у тетки останешься?

– Ой, а я не знаю… Я как-то об этом не думала. Вообще, если честно, я очень, очень поступить хочу…

– Что ж, понятно. Вот мы и приехали, Бася. Давай-ка я провожу тебя, а то ты растеряешься в здешних катакомбах. Насколько я знаю, приемная комиссия на втором этаже должна быть.

– Ой, что вы, не надо, я сама! Спасибо, что подвезли! Я сама…

– Нет-нет, я провожу! Мы с Глебкой тебя просто так теперь не отпустим. Документы сдадим, потом посидим где-нибудь.

– Где… посидим? – растерянно уставилась она на него.

Вместо ответа Вадим развернулся всем корпусом, слегка тряхнул сына за плечико, подмигнул ему весело.

– Да, Глебка? Правильно я предлагаю? Угостим тетю чем-нибудь вкусненьким?

– Ага! Давай мороженым угостим! В том самом кафе, помнишь? Где клоуны? – радостно подпрыгнул на сиденье мальчишка.

– Нет-нет, что вы! – отчаянно закрутила головой Бася. – Не надо, мне ничего не надо! Я никуда не пойду! Спасибо, что подвезли, я пойду…

– Теть, там очень вкусное мороженое, честное слово! Тебе понравится! Пойдем с нами, тетя! Ну, пожалуйста… Там клоуны такие смешные…

Сложив брови домиком, он протянул руку, цепко ухватился за рукав ее белого пиджачка. Обернувшись к нему, она протянула жалобно:

– Малыш, извини, я и правда не могу…

– Ну почему, теть?

– Маленький, да ты посмотри на меня! Куда я в таком виде? Волосы в крови, и блузка вся кровью запачкана! От меня же все клоуны сразу разбегутся!

– Знаешь, Бася, я тоже, как и Глебка, не вижу никакой проблемы. Заедем домой, отмоем! – как-то очень легко, почти небрежно произнес Вадим, и она уставилась на него настороженно.

– Не поняла… К кому домой мы заедем?

– Да к нам домой. А что такое? Тебя что-то смущает?

– Но как же… Я не знаю… Неудобно как-то… А что ваша жена скажет?

– Тетя, да нету у нас никакой жены! – так же легко, как отец, махнул ладошкой Глебка. – Мы с папой одни живем. У нас мама умерла. Давно уже. Поедемте с нами, тетя… Ну, пожалуйста…

Бася непроизвольно прикрыла рот ладошкой, испуганно глянула на Вадима. Тот улыбнулся, коротко и печально пожал плечами. Потом протянул руку к сыну, тихо встряхнул его за плечико.

– Тетя поедет с нами, Глебка. Обязательно поедет. Не волнуйся. Правда, тетя? – снова поднял он глаза на Басю.

– Ну хорошо… То есть да, конечно… Я поеду…

– И правильно. Не надо ребенка травмировать. Видишь, ты ему понравилась. А это, между прочим, для Глебки большой прогресс, чтобы ему какая-то тетя вдруг взяла да понравилась. У нас с тетями как-то не получается, большие проблемы у нас с тетями… Правда, сын?

– Да ну их, пап! Они все приставучие какие-то, сразу целоваться лезут! И разговаривают со мной, будто я им игрушка, а не живой мальчик.

– Да уж… – снова вздохнул коротко Вадим и усмехнулся грустно. – Вот так у нас обстоят дела, Бася. Не хотим быть игрушками, хотим быть живыми мальчиками. Устами ребенка истина глаголет, и никуда от нее не денешься. Так что ты уж потерпи немного. Ну, идем сдавать твои документы! А то и в самом деле опоздаем…

* * *

…Первые крупные капли дождя резко забарабанили в оконное стекло, и она вздрогнула, вынырнув из того дня, растерянно оглядевшись кругом. Да, действительно тот день был странным. Сколько его ни вспоминай, всегда новым кажется. И детали вспоминаются новые, неожиданные. И акценты расставляются тоже новые. Получается, действительно тогда ее Глебка сам выбрал из множества претендующих на его отца «теть». Сам в руки упал…

Поежившись, она отошла от окна, села за стол, откинула голову на спинку стула. И глаза сами собой закрылись, и голова слегка закружилась. Наверное, это воспоминания затягивают ее в свой омут. Странный омут, как кинопленка. Бежит перед глазами короткими кадрами.

Вот они сидят втроем в кафе, в том самом, с клоунами. Такая смешная парочка, клоун и клоунесса. Студенты театрального института подрабатывают. Глебка хохочет звонко, все щеки мороженым перемазаны. А вот они вдвоем с Глебкой на карусели – мчатся, обнявшись, ветер волосы треплет. А внизу Вадим – нацелился объективом фотоаппарата.

А это уже другая картинка. Уже без Глебки. Темный зал кафе, цветы, шампанское. Интимная обстановка. Едва колеблется огонек свечи, за ним – лицо Вадима. Задумчивое, серьезное.

А вот она одна стоит – впилась глазами в список принятых в институт абитуриентов. Дрожит, ищет свою фамилию. Ищет, но так и не находит. Опустив горестно плечи, спускается по мраморной лестнице к выходу. Внизу – Вадим. Бросается к ней с объятиями, прижимает к себе, шепчет на ухо что-то успокаивающее. Она поднимает на него глаза – лицо у Вадима вовсе не огорченное. Наоборот, насмешливое и ласковое. И очень доброе. Наверное, именно с таким лицом делают предложение руки и сердца? Наверное, в такой момент все другие огорчения сами собой отходят на задний план, и вот она уже быстро кивает головой – да, да, да, конечно же, я согласна, любимый…

А потом… Потом был тяжкий разговор с тетей Дуней. Она сидит на диване с виноватым видом, поджав под себя ноги, а тетя Дуня широко шагает по комнате, изредка поворачивая к ней яростное лицо. Вернее, не к ней, а к огромному букету роз, брошенному на диванную подушку.

– Нет, я даже слышать об этом не хочу! Дура ты, Баська, дура! Какой такой замуж? Совсем с ума сошла? Ты что, молодого парня себе не найдешь, что ли? Девке восемнадцать лет – она замуж за вдовца собралась! Эко лихо! У нас только после войны девки за вдовцов замуж шли, а ты…

– Да при чем тут война, теть Дунь…

– Да при том! Ты посмотри, кто ты, и кто он!

– А кто он?

– Да чистый бабник, вот кто! Рожа холеная, как у кота, и духами от него несет, словно от бабы разгульной! Городской прощелыга, вот он кто! Пижон! А ты, почитай, простушка деревенская… Ты посмотри, посмотри на себя в зеркало! Будешь при нем служанкой да нянькой, будешь всю работу по дому воротить! Нет, нету на то моего согласия, и не надейся даже! Вот если бы он помог тебе в институт поступить, я бы еще это поняла, а так… Нет, и все тут!

– Теть Дунь, да я уже согласие ему дала, что вы!

– Ой, да ладно! Ишь, быстрая какая! Как дала, так и обратно возьмешь. Эх, не я твоя мать, Баська! Я бы тебя живенько за волосы оттаскала, да так, чтобы и мыслей в голове не было со старым мужиком свою жизнь связывать! Согласие она дала! Знаю я, чего ты ему дала, бессовестная!

– Да я… Да как вы можете такое говорить…

Почувствовав, как заливаются краской обиды щеки, Бася замолчала, сидела, уткнувшись взглядом в цветы. Казалось, они тоже испытывают невыносимый стыд, и тоже, как она, возразить толком не могут. Проклюнулась вдруг спасительная мысль – как хорошо, что тетя Дуня и впрямь не ее мать… Наверное, на небе, или где там еще, знают наверняка, кому можно детей заводить, а кому – вообще противопоказано. Бодливой корове, говорят, бог рогов не дает. И хорошо, что не дает. И правильно.

– Ну, чего молчишь, губы расквасила? Что, скажешь, не спала ты с ним? Вместо того чтобы об экзаменах думать, взяла и в койку к мужику прыгнула! Бессовестная! И не отворачивай рожу-то, не отворачивай! Я тебе, чай, не чужая, чтобы рожу от меня воротить!

– Тетя Дуня, не надо так… – еще ниже опустив голову, тихо прошептала она, с трудом сдерживая слезы. – Он же по-честному, он свататься пришел, с цветами… Он же замуж зовет…

– Эка честь, что с цветами! А ты и рот раскрыла! Чего ты, цветов не видала, что ли?

– Да как вы не понимаете, я ж люблю его! И он меня любит! И Глебушке тоже мать нужна…

– Ага. Это ты правильно сказала – его ребенку мать нужна. Вот и нашел тебя, дурочку. Умная-то баба сто раз наперед подумает, прежде чем ответственность за чужое дитя взять. Ты думаешь, это так просто – чужого ребенка вырастить? Думаешь, он спасибо тебе скажет?

– А зачем? Я же от души, от чистого сердца…

Резко остановившись посреди комнаты, тетка взглянула на нее с яростной грустью, потом вздохнула, покачав головой:

– Эх ты, девица наивная, ромашка ты моя полевая… Да ты того и не понимаешь, что такие пижоны, как он, чистой душой только и пользуются! Обдерет он с тебя все лепесточки, да и выбросит потом за ненадобностью. Он, поди, и в институте всех экзаменаторов подговорил, чтобы тебя не приняли! Дураку понятно – ему свое дитя в любви да в заботе вырастить хочется. Чтоб оно за мачехой как за родной мамой росло…

– Ну и что в этом плохого? – робко возразила Бася, подняв на тетку глаза. – Ребенку действительно любовь нужна… А в институт я потом поступлю, обязательно поступлю!

– Да где уж… – раздраженно махнула рукой тетя Дуня, продолжив ходить по комнате. – Ему теперь и не надо, чтоб ты шибко ученая была. Зачем ему грамотная служанка да нянька сдалась? Одумайся, Баська, пока не поздно! Одумайся!

– Нет, тетя Дуня. Я уже решила. Я люблю Вадима и Глебку тоже люблю. Тем более он уже успел ко мне привязаться. Он меня вчера мамой назвал… Ну как я могу одуматься? Нет, не могу…

– Ишь ты, мамой! Уж больно быстро!

– Так получилось, теть Дунь. Извините. Ладно, пойду я. Меня там, в машине, Вадим ждет. Зря вы его выгнали, теть Дунь. Он как лучше хотел, свататься пришел, а вы его выгнали…

– А не надо мне его сватовства! Пусть он тебя перед Фроськой высватывает, а мне такой чести не надо!

– Все равно нехорошо получилось, теть Дунь… Не по-людски как-то. Ладно, пойду я?..

– Ну иди, иди, мачеха! Иди, поешь лиха. Думаешь, сладкий это хлеб – в мачехах-то ходить… Расстелешься добротой, а пасынок спасибо не скажет. А ты добрая душа, ты точно расстелешься…

Молча поднявшись с дивана, Бася потянула к себе букет, медленно прошла мимо тетки, неся цветы головками вниз. В дверях обернулась и, будто сглотнув обиду, произнесла сдавленно:

– Да, вы правы! И расстелюсь! И пусть не скажет! Он же не виноват, что у него мать умерла! Он же маленький еще… Вы его не видели, а говорите…

– Да больно надо мне его видеть! Мне же тебя, дурочку, жалко!

– Ой, ну чего вы меня мучаете, теть Дунь? Зачем вы так? Ребенок мне поверил, мамой назвал… Может, я и глупая, как вы говорите, но нельзя же по-другому… Люблю я их, понимаете? Люблю! И Вадима люблю, и Глебку люблю…

– Ладно, иди уж, чистота святая. Потом плакать начнешь, да поздно будет. Еще не раз меня вспомнишь.

– Ага, я пойду. Там Вадим ждет. До свидания.

В прихожей она неуклюже заторопилась, пытаясь одновременно сунуть ноги в туфли и открутить рычажок замка. Потом огляделась в поисках сумочки.

– Ишь, как заторопилась… – вышла проводить ее тетя Дуня, встала в проеме комнаты обиженным изваянием. – Ладно, иди, иди… Да не обижайся на меня, я ведь от добра только. Не забывай, заходи иногда. И дай бог тебе терпения великого, раз чужому ребенку матерью назвалась. Сама-то еще дитя дитем, господи… А теперь что делать – терпи. Терпи, Баська, терпи. Терпи…

…Она вдруг резко открыла глаза – показалось, тети-Дунин голос прозвучал в самое ухо – терпи! Лихорадочно оглянулась, будто она и впрямь могла стоять у нее за спиной, покачала головой. Да и то, хватит уже. Прожила еще раз то время, и хватит. Иначе всякие сомнения в душу полезут, потом от них не отделаешься. Например, что тетя Дуня тогда не так уж и не права была…

Глубоко вздохнув, она выпрямилась на стуле, сильно потерла заплаканное лицо ладонями. Надо к Глебке идти. Ободрять и успокаивать. Вадим прав: ни к чему сейчас мальчишке всякие переживания. Потому что период у него пубертатный. Тьфу, какое словечко противное…

Постучав в дверь, она тут же приоткрыла ее, просунула в щель голову. И зачем стучала, интересно? Можно было и без того догадаться, что Глебка ее вежливости не оценит. Он этого стука не слышит просто. Сидит на диване, глаза грустные, из наушников музыка в голову плещется. Вон как ритмично головой покачивает, как китайский болванчик.

Плюхнувшись рядом с ним на диван, она оттянула пипочку его наушника, прокричала весело в ухо:

– Эй, на корабле! Прошу внимания, ваша мама пришла! Без молока, правда, но с хорошим настроением! Здравствуйте!

Мотнув головой, Глебка сдернул наушники, отвернулся обиженно. Протянув руку, она взъерошила ему волосы, проговорила тихо:

– Да ладно, чего ты… Перестань. Подумаешь, мать немного расквасилась! Привыкай, с женщинами это иногда случается. Ничего, Глебка, переживем! И не такое переживали.

– Ладно, ма, давай и впрямь забьем на это дело…

– Ага. Давай забьем.

– Ну… Я ж говорю, отец побегает немного и успокоится, делов-то. Просто у него природа такая. Сильная и мужская, она ему покоя не дает. Мам, а вот скажи… А у меня она есть? Ну, эта природа отцовская?

– А то! Есть, конечно! Еще спрашиваешь! Да твоя природа сто очков вперед любой природе даст!

– Что, правда?

– Да зуб даю!

– Да? А почему тогда в меня это… ну… никто не влюбляется?

– Да погоди, Глебка, еще ж не вечер! Да и вообще… зачем она тебе, эта треклятая природа? Ты у нас однажды влюбишься в хорошую девушку и проживешь с ней долгую и счастливую жизнь. И нарожаешь нам с отцом кучу внуков…

– Ладно. Нарожаю. Как скажешь. Мам, а почему вы с отцом мне братика или сестренку не сообразили? А что? Было бы прикольно вообще-то…

Так. Хороший удар под дых, ничего не скажешь. Тем более не скажешь, что Глебка тут и не виноват. Чего с него возьмешь? Он дитя и всего лишь горькую истину глаголет устами. А отвечать что-то все равно надо, не молчать же.

– Знаешь, Глебка, ты сейчас очень сложный вопрос мне задал… Очень сложный. Ты пока мал еще, конечно, чтоб о таких вещах с тобой говорить… Одно могу сказать тебе совершенно определенно – ни братика, ни сестренки у тебя уже точно не будет. Никогда.

– Понятно. Это что, отец не захотел, да?

– Нет. Нет! Он… он не знает… В общем, я была у врачей, и… Это я так устроена. Так бывает, Глебка.

– И что, никаких шансов?

– Да. Никаких. Так что отец тут совершенно ни при чем. Это только моя беда. Природа так распорядилась, понимаешь? А что делать? Да я уж и смирилась… Тем более ты у меня есть! Мне и достаточно!

– Мам, а ты отца очень любишь?

– Очень, Глебка. В том-то и дело, что люблю.

– Ну, так и замечательно, мам! У нас в классе один пацан есть, так он знаешь как говорит? Любовь – это как большой бизнес. И нервов много забирает, и бросить его не можешь. Как завязался, так уже и не выскочишь. В общем, за все надо платить. Так что будем считать твои слезы маленькой такой платой…

– Да дурак твой пацан, Глебка! – сердито перебила его Бася. – Любовь – это не нервы и не бизнес, это, наверное, прежде всего терпение. И умение прощать. И понимать. Бесконечно прощать, бесконечно понимать. А иначе – никак.

– Так а я о чем? И я о том же. Вот ты и терпи. Если есть за что.

– А я и терплю, Глебка. Я все перетерплю. Честное слово. Победа будет за нами. В семье всякое бывает… А перемелется, мука будет, как тетя Дуня говорит. Ой, надо ее навестить, кстати! Я ж как раз сегодня обещала… Хочешь, со мной пойдем?

– Не… У меня ж английский. Да и вообще… В понедельник уже каникулы заканчиваются, мы сегодня с пацанами хотели в парк пойти, отметить. Там девчонки ждать будут.

– Ну, если девчонки… Что ж, святое дело… А относительно отметить – это как? Надеюсь, не как в прошлый раз?

– Да нет… И хватит ту дурацкую историю вспоминать! Договорились же, что это было в порядке эксперимента! Будем считать, что опыт курения и пивной опыт я с честью прошел и выводы сделал. Не мое. Отдельная благодарность тебе, что отцу не рассказала. Но и напоминать каждый раз не надо.

– Ладно. Извини. А все-таки – куда вы пойдете?

– Так, пройдемся немного с девчонками, листья попинаем. Да ты не напрягайся, они нормальные, в общем, девчонки…

– Ну-ну. Только зонтик не забудь взять. Сегодня, я слышала, дожди обещали. А я пойду все-таки тетю Дуню навещу…

* * *

Опять дождь. Мелкий, противный. Даже и на дождь не похож, на мокрый туман скорее. Идешь, будто плывешь в сером влажном облаке. И на душе тоже – серость маетная, тревожная. Хотя, казалось бы, чего ей, душе, так маяться, вроде не впервой обиду в себе носит. Пора привыкнуть к подлым странностям замужней жизни. А что? Глебка, похоже, прав. Если любишь – терпи. Вадима все равно не изменишь. Природа у него такая – сам приключений не ищет, но и мимо явно зазывающей женственности пройти не может. Ловелас поневоле, если можно так выразиться. Хотя ей от этого нисколько не легче, конечно. Потому что терпение – оно ж не резиновое. Если его растягивать до бесконечности, внутри образуется пустота, а любовь изнашивается, как ткань, обращается в рваное рубище. Тело вроде прикрыто, а красоты – никакой.

Вздохнув, Бася подняла глаза вверх, на серое тяжелое небо. Хоть бы лучик какой выглянул, прогнал дождевую хмарь. Или бы, например, снег пошел. Тоже хорошо. Самое противное это время – межсезонье. Кругом одно межсезонье – и в природе, и в собственной жизни. Надо из него в очередной раз выруливать, а сил нет. Надоело. Устала. Хотя – если Глебке обещала, то надо выруливать…