3

Лерочка Сергеевна была очень, очень дорогой массажисткой. Но слава про нее ходила просто необыкновенная. Говорили, она от пациента своего не отступается до тех пор, пока на ноги не поставит окончательно. Заполучить Лерочку Сергеевну в массажистки вообще считалось большой удачей – все равно, что птицу надежды за хвост поймать. Да она и не бралась за каждого, тонко и четко определяя грань своих возможностей: вот здесь я смогу, а тут уж, извините, только Господь Бог поможет… А за Ольгу Андреевну взялась. Вот уже восемь месяцев подряд она трудилась над ней не покладая, как говорится, своих сильно-мускулистых профессиональных рук, приговаривая при этом уверенно каждый раз: «Будет, будет динамика… Не может не быть… Чувствую, что будет…»

Василиса, слушая ее бодрое бормотание, про себя тоже проговаривала каждый раз, как молитву, как заклинание какое: «Будет… Будет динамика… Не может не быть…» И свято верила, что будет обязательно. И верила, что не может не быть.

Только вот оплачивать услуги Лерочки Сергеевны становилось с каждым днем все труднее, на это уходили практически все заработанные в кафе у Сергунчика Василисины деньги. Мало того – еще и с бабушкиной пенсии приходилось иногда прихватывать… Василисе даже сны страшные снились на эту тему: вот Лерочка Сергеевна пришла, а у нее и денег нет, и вот она уходит, так и не сделав очередной массаж, и уносит с собой последнюю надежду…

Хотя Лерочка Сергеевна, надо отдать ей должное, в их тяжелое положение всегда входила и разрешала с расчетом подождать денька три-четыре до Василисиной зарплаты. Чего уж бога гневить…

– Доброе утречко, Василиса-красавица! – ввалилась в прихожую со своим обычным приветствием Лерочка Сергеевна. – Ух, как холодно сегодня! Еще и зимы нет, а уже снегом пахнет…

– Здравствуйте, Лерочка Сергеевна, проходите в комнату! Сейчас я бабушку туда привезу, мы только-только позавтракали. А может, кофе хотите?

– С удовольствием, Василисочка. С холоду кофе – это хорошо. И руки согреются.

– Сейчас, сейчас, Лерочка Сергеевна. Да вы проходите, проходите, сейчас все будет… – суетилась вокруг нее Василиса, стараясь изо всех сил улыбаться поприветливее, потому как сегодня опять придется просить об очередной отсрочке, потому как зарплата у нее будет только послезавтра, и то в лучшем случае, а о худшем и думать начинать страшно…

Пока Лерочка Сергеевна, напившись кофе, упорно старалась всеми силами пробиться к вожделенной мышечной динамике Ольги Андреевны, Василиса, трясясь от страха, спешно репетировала про себя очередную униженную просьбу подождать, войти в положение, не бросать их на полпути… И все же, когда Лерочка Сергеевна вышла к ней из бабушкиной комнаты на кухню и вопросительно посмотрела в глаза, перезабыла все придуманные пять минут назад проникновенно-жалостливые слова и встала перед ней пеньком, тупо уставившись в краснобокое большое яблоко, нарисованное Петькой «для красоты» на белой кухонной столешнице.

– Ну что, опять денег нет? – только и вздохнула Лерочка Сергеевна тихо.

– Вот послезавтра… Уже точно… Зарплата должна быть… – неловко пожала плечами Василиса и покраснела отчаянно, будто заранее хотела обмануть терпеливую Лерочку Сергеевну.

– Василисочка, так вы мне уже за три сеанса должны… Вы помните?

– Да, Лерочка Сергеевна, конечно же, я помню! – проглатывая концы слов, в отчаянии прошептала Василиса. – Вы не бросайте нас, Лерочка Сергеевна!

– Ну конечно, что ж… Я понимаю… Я все понимаю, Василисочка. Только позволь мне один совет тебе дать. Можно?

Василиса молча кивнула, продолжая упорно рассматривать Петькино яблоко на столе и боясь поднять на Лерочку Сергеевну глаза. Господи, да она сейчас не один, она тысячу советов от нее выслушает, миллион советов и миллион упреков – все что угодно выслушает, только бы она их не бросила…

– Я понимаю, как тебе трудно, Васенька. И понимаю, что бабушку на ноги ставить все равно надо, потому что иначе вам с Петей ну никак нельзя. Не потянете вы такой груз. Его и взрослые люди, бывает, с трудом тянут – и в моральном, и в материальном плане… Неходячий инвалид в доме – огромная, огромная проблема, знаешь ли. Бывает, для его близких эта проблема многое в жизни и определяет не в лучшую сторону, чего уж там говорить… А ты еще и сама на ноги не встала, и брата не подняла. Нет, нет, Васенька, обязательно надо тебе бабушку на ноги поднимать!

– Так надо, конечно… – уныло вздохнула Василиса и непонимающе взглянула на Лерочку Сергеевну: странно, чего это она… И без того ясно, что надо…

– Это я вот к чему, Василисочка, веду. Ты ж сама понимаешь, бесплатно я тоже работать не могу. Если начну всех подряд жалеть, так и сама без копейки останусь.

– Лерочка Сергеевна! Я заплачу! Вы не думайте, Лерочка Сергеевна, я обязательно, что вы! – перебив женщину на полуслове, отчаянным шепотом заговорила Василиса, косясь глазами на дверь бабушкиной комнаты.

– Да погоди ты, Васенька, дай сказать… Чего ты перепугалась так? Я ж не отказываю, что ты. Я вот чего тебе предложить хочу… У вас, я смотрю, квартира-то трехкомнатная?

– Да… – опешила Василиса и удивленно уставилась на Лерочку Сергеевну. – Да, трехкомнатная… А что?

– А то! Чего вы, как графья, разжились-то тут, каждый в своей комнате? Вам что, на троих двух комнат мало, что ли? Или в самом деле графья?

– Как это? В каком это смысле – графья? – снова удивленно заморгала мокрыми ресницами Василиса.

– А в таком! Одну-то комнату вы вполне даже можете жильцам сдавать! А что? Доход не такой уж и большой, конечно, выйдет, а ситуацию вашу спасет! Долг, Васенька, это такая штука опасная, между прочим… Один раз не заплатишь, потом второй, а потом пошло-поехало…

– Да знаю… – обреченно махнула рукой Василиса. – У нас за квартиру полгода не плачено, даже и подумать страшно, сколько там уже набежало…

– Ну, вот видишь! А за комнату вполне можно долларов двести-триста взять, а то и все четыреста! Лишние они тебе, что ли?

– Правда? – радостно распахнула на Лерочку Сергеевну глаза Василиса. – Двести долларов?

– Ну да… А ты не знала? Хотя – откуда… Сама еще дите дитем. Вымахала вон под два метра ростом, а жизненного опыту – никакого! Так что давайте-ка вы теснитесь, да и сдавайте комнатку, которая побольше да получше, вот и выйдете таким образом из тяжелой ситуации. Бабушку тебе все равно надо, обязательно надо на ноги ставить, другого выхода у тебя, Васенька, никакого и нету…

– А как их сдают, эти комнаты, Лерочка Сергеевна? Я не знаю… Где жильцов-то найти?

– О господи, Василиса, ты что, в нашу жизнь с неба свалилась? – удивленно уставилась на нее Лерочка Сергеевна.

– Ну да, так и есть, наверное… С неба… – грустно пожала плечами Василиса и улыбнулась виновато, будто сквозь слезы. – Я как-то никогда этого вопроса не касалась, знаете…

– Ну ладно, что с тобой делать, – вздохнула грустно, глядя на нее, Лерочка Сергеевна, – помогу я тебе. У меня дочка одной клиентки как раз в квартирном агентстве работает, вот и попрошу ее подыскать для вас кого-нибудь поприличнее. Студентку какую скромную, что ли… Сегодня же прямо и попрошу. Только давай договоримся так: берешь аванс за месяц вперед и мне сразу долг отдаешь. Хорошо?

– Ой, да конечно, Лерочка Сергеевна! Обязательно! Спасибо вам, дорогая. Даже не знаю, как вас еще и благодарить…

– Ладно, ладно, сочтемся, Васенька. Ну все, побежала я. Значит, послезавтра с утра я у вас, как обычно. А комнатку ты прямо сегодня постарайся приготовить. Так, на всякий случай…

4

Сергунчик лихо подкрался к Василисе и от всей души шлепнул по ягодицам, и рассмеялся весело, наблюдая за ее очередным то ли смятением, то ли гневом, то ли испуганным удивлением. Он частенько так с ней развлекался: подкрадется сзади незаметно, шлепнет совершенно по-хамски изо всех сил и смотрит во все глаза, что она со всем этим будет делать. Только Василиса ничего особо с этим и не делала. Отворачивалась тут же к своим тарелкам и продолжала намывать их яростно, разве что спина ее становилась прямее да предплечья напрягались сильнее прежнего и разворачивались чуть назад, слегка вздрогнув, как от озноба или, может, от легкого омерзения… Как-то само собой получилось, что она научилась именно так себя вести: не реагировать, не обижаться, не злиться. Она даже и не уговаривала себя особенно на такую реакцию, а подсознательно, видимо, берегла эмоции: тратить их на Сергунчика почему-то до смерти жалко было…

– Ну что, коняшка, как работается? Всем довольна? – хохотнув и отскочив на всякий случай от нее подальше, бодренько спросил Сергунчик.

– Да. Всем довольна. Зарплата сегодня будет? – не поворачивая к нему головы, спросила Василиса равнодушно.

– Зарплата? А зачем тебе, коняшка, зарплата? На овес? – спросил Сергунчик и снова расхохотался весело, без злобы, будто и ее приглашал вместе повеселиться или улыбнуться хотя бы навстречу жизнерадостной своей игривости.

Она даже и на «коняшку» не обижалась. Пусть называет как хочет – его дело. Лишь бы зарплату вовремя платил. А то взял моду – задерживать. Нравится ему, видимо, когда все вокруг дергаются да смотрят на него вопрошающе – даст сегодня, не даст…

– Ага, на овес. Так будет? – переспросила Василиса и чуть повернула к нему от своих тарелок голову. – Или нет?

– А зачем тебе деньги, коняшка? На наряды, что ль? Так я смотрю, ты не сильно обряжаться любишь, зимой и летом одним цветом ходишь… А?

Василиса, ничего не ответив, отвернула голову и будто выключила его из поля досягаемости, только по плечам едва заметной волной прошла прежняя дрожь.

Сергунчик ушел. Было слышно, как он громко отчитывает кого-то на кухне, как игриво-повизгивающе хохочет с девчонками-официантками, как радостно приветствует первых посетителей… Фигаро, в общем. И тут, как поется в известной арии, и там. Вообще Василиса против Сергунчика, по большому счету, ничего такого не имела и даже в глубине души – правда, в очень уж сильной глубине – уважала за эту его расторопность-пронырливость: у каждого, как говорится, свой способ для бизнеса. Он же не виноват, что она здесь, в его кафе, оказалась, как в той пословице, не пришей кобыле хвост. Они вообще здесь все такие, друг другу свойские. Уж по крайней мере, всегда найдутся, как пошустрее ответить на этот простой вопрос – зачем им деньги нужны… А она вот не может. Не хватает ей чего-то, чтобы запросто сесть и рассказать тому же Сергунчику про свою беду, про эту безысходно-непробиваемую зависимость под названием «массаж-деньги-массаж». И, наверное, зря. И даже скорее всего, что зря. Отец всегда говорил, что нельзя жизнь через гордыню свою пропускать…

Вспомнив об отце, Василиса вздохнула и тут же будто провалилась, полетела стремительно мыслями в беззаботно-счастливое детство с розовой девчачьей спаленкой, с широкой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж их большого дома в Сосновке, на которой она так любила посидеть с отцом на сон грядущий. А еще – с теннисным кортом на зеленой лужайке, с нагретыми полуденным солнцем белыми плитами вокруг маленького бассейна… Господи, каким все это казалось вечным, незыблемым и уютным, самим собой разумеющимся! И мама с дымчатым золотом летящих по ветру волос, и бабушка со своим яблочным вареньем, которого никто не хотел даже попробовать – вечно она на всех обижалась из-за этого, – и отец, в любую свободную минуту мчащийся к ним, туда, в Сосновку, к солнцу, к горячим яблочным запахам, к маминым милым капризам, к детям своим – Петру и Василисе… Именно отец ей и имечко такое необычное дал. Говорил, как принесли ее из роддома, да как глянула она на него первый раз внимательно, так у него внутри все и обмерло. Говорил, будто взгляд у нее тогда уже умным да осознанным был. Вот и назвал сразу Василисой, то бишь премудрой. Как в сказке. А потом все ее стали так звать – Василиса да Василиса, так потом и в загсе записали. Вот такое необычное получилось имя, не как у всех. И любил ее отец тоже, как ей казалось, не как всех. Не как малых детей любят с сюсюканьем всяким, а по-взрослому, как дорогого, очень близкого и бесконечно уважаемого друга, трепетно и сердечно. И разговаривал с ней как со взрослой, и даже советы ее детские выслушивал со всей серьезностью и вниманием, и понять пытался всегда. Хотя, казалось, чего там было понимать – вся ее жизнь, как на ладони, на долгие годы вперед высвечивалась: сначала школа хорошая, потом институт замечательно-престижный, потом работа интересная, происходящая параллельно со становлением крепкой женской личности, потом замужество – дети-внуки…

Вдруг спохватившись, она напряглась и разом заставила себя выпрыгнуть из опасных мыслей-воспоминаний. Испугалась. Знала потому что – засидишься в них подольше, потом уже и не выберешься так просто. Потому что отчаяние коварное подкрадется тут как тут и дверцу для выхода в реальное, здесь и сейчас существующее настоящее быстренько прикроет, и тогда уж берегись, Василиса. Отчаяние – штука неуправляемая. Не знает оно ни здравого смысла, ни уговоров взять себя в руки, ни покорного смирения перед обстоятельствами – ничего такого не признает. Так наизнанку всю душу вывернет, что мало не покажется. Из прошлого надо вовремя выпрыгивать, да и ходить туда надо с осторожностью, понемножку, балуя себя по малой капельке…

Она еще раз с силой тряхнула головой из стороны в сторону, да, видно, перестаралась от усердия: большая плоская салатница «из дорогих», как выражался Сергунчик, вдруг коварно выскользнула из рук и разбилась вдребезги. Василиса вскрикнула от неожиданности и замерла, с удивлением уставившись на синие мелкие стеклышки, красивой мозаикой рассыпавшиеся по желто-коричневым плитам пола. Несколько мелких и острых осколков пребольно впились в ноги, образовав на месте разрезов набухающие на глазах маленькие капельки крови, а она так и стояла, онемев, в ужасе подняв руки в толстых резиновых перчатках, смотрела на все это безобразие – впервые такая оплошность с ней приключилась…

– Ах ты, коняшка неповоротливая! – в тот же момент возник, будто из-под земли, пронырливый Сергунчик. – Ты чего это мне посуду бьешь, а? Учти, все из зарплаты вычту!

– Вычтите. Конечно же, вычтите, – быстро придя в себя, равнодушно-вежливо повернулась к нему Василиса. – Обязательно. Непременно вычтите…

– И вычту! – вдруг завелся с полуоборота Сергунчик. – Поговори у меня тут еще! Барыня нашлась, госпожа Свиристелкина! Ты кто тут есть вообще такая?