Зато мама Надеждой очень довольна была. И без ропота раскошеливалась на косметическо-парикмахерские всякие изыски. Дочка-то на глазах менялась! Такой красавице гораздо легче будет непьющего да адекватного себе в мужья сыскать. И Надежда тоже жила этой ее радостью, тем более что Виктор маме сразу понравился. Потому что тем самым и оказался, единственным, который ее тест с ходу прошел. То есть отказался от первой же предложенной рюмки из запотевшей бутылки. И даже «для аппетиту» отказался. Нет, говорит, извините, не пью, спортом занимаюсь… У мамы аж дух зашелся от такой удачи. Еще бы – парень не пьет, не курит, работу постоянную имеет. И не какую-то там модную и непонятную вроде менеджера или дилера, а настоящую, основательную. После экономического института грамотно подался он сразу в главные бухгалтеры и сидел себе припеваючи в женском почти коллективе небольшой, торгующей дешевой мебелью фирмы. Зарплата в фирме была не ахти, конечно, зато место спокойное. Очень, очень хороший парень. Правда, бросаться в омут семейного устройства этот хороший парень благоразумно спешить не стал, снимал с Надей квартиру за «бешеные просто деньги», как говаривала мама, тихо возмущаясь такой расточительностью. Очень хотелось маме Надю за Виктора замуж выдать, сердце свое материнское успокоить. Да и то – к тому времени засиделась в девках ее дочь порядочно. Пока в институте еще училась, она и не возражала против свободного ее состояния, диплом-то тоже в жизни пригодится, еще как. Да еще такой хороший, юридического института. А когда этот диплом в руках Надеждиных оказался, вот тут уж тревога в ней поселилась намертво. Чего же это – двадцать три года уже девушке, а семьи никакой нет! Вовсю пора уже свое «гнездо вить» к такому возрасту. Поэтому явлению в Надиной жизни Виктора мама очень обрадовалась и поначалу отнеслась к их гражданскому сожительству довольно мирно. И потихоньку учила Надю вопреки ненадежному гражданскому браку все-таки гнездо потенциальное помаленьку обустраивать. И всячески намекала Виктору при редких встречах, чтоб он обратил внимание на Надины по этому процессу старания. Смотри, мол, какая у меня дочь молодец: и съемно-чужой дом в чистоте держит, и еду вкусную тебе готовит, и сама как конфетка выглядит. Так выглядит, как тебе нравится, худой да белобрысой.

Виктор долго ее намеков не понимал. А может, только вид делал, что не понимает. И тогда Надина мама решилась на отчаянный шаг – пообещала для них квартиру свою трехкомнатную разменять на две однокомнатные, да еще и оформить причитающуюся им однокомнатную на Надю с Виктором в равных долях. Так и заявила им: вы ж муж да жена будете, чтоб все поровну у вас было… А чего, мол, бешеные деньги за съемные углы платить? Живите себе пока в однокомнатной, в своей, в собственной, гнездо свое вейте… Вот тогда они свадьбу и сыграли. Почти год назад. И в эту вот квартиру свою собственную, в равных долях мамой оформленную, и переехали. И впрямь начали гнездо вить. Поначалу и правда очень старались. Приносили старательно в клювике в общий семейный бюджет все заработанное. Надя даже забеременела счастливо и, как ей казалось, совершенно ко времени. Пора ведь и птенцов, по всем природным и маминым приметам, заводить! Да только не тут-то было. Не захотел Виктор никаких птенцов. Уговорил ее на аборт под предлогом того, что не стоит пока заводить детей в однокомнатной. Вот подкопят деньжат, поменяют это гнездо на большее, вот тогда уж… Ей бы его не послушать, по-своему сделать, а она не осмелилась. Да и мама посоветовала: не гневи мужа. Потому что грех непьющих мужей гневить, они и так на дороге не валяются. Да и прав он, в общем, говоря, что для птенцов большее по размеру гнездо требуется. Разумно рассуждает. Очень адекватно, очень трезво, что и говорить.

Вообще мама Витю очень уважала. И в жизнь их семейную не вмешивалась, только любила понаблюдать за ней будто со стороны. В редкие свои наезды в гости садилась где-нибудь в уголке и наблюдала тихо и умиротворенно, словно многосерийную мелодраму по телевизору смотрела. Семейную сагу. Из серии в серию – все одно и то же, все тихо, все достойно, все до глянцевого блеска положительно. Вот пришел Витя с работы – совершенно трезвый. Одному этому факту до слез умилиться можно. Вот он выходит из ванной с мокрыми после душа волосами, вот садится на кухне ужинать… А Надя хлопочет-суетится вокруг него в коротком шелковом халатике, перехваченном поясочком на тонкой талии. А что? В таких вот именно халатиках артистки в кино и суетятся вокруг своих непьющих положительных мужей. Иногда Надежде начинало казаться, что мама вот-вот возьмет в руки пульт и запросто погонит пленку назад, чтоб еще раз пересмотреть понравившийся ей кусочек, и Витя снова войдет в дверь, совершенно трезвый, и снова выйдет из душа с мокрой головой, и она будет хлопотать туда-сюда над ним в коротком халатике. Насмотревшись, мама уезжала домой очень довольная, оставляя в душе Надежды чувство неизгладимой за все это киношное хозяйство ответственности. Очень сильное чувство, не позволяющее взять и порушить тихое течение их брачного бездетного пока благополучия. Хотя, если уж честной быть, она очень тяжело пережила тогда свой поход в больницу. Нет, по медицинским всяким показателям все прошло довольно удачно, Виктор на оплату этой процедуры не поскупился. Просто внутри у нее что-то перевернулось, будто выключилась кнопочка какая-то. Или, наоборот, включилась. Вышла Надежда из больницы и поняла, что глупость сделала. И не глупость даже, а убийство. Убийство своего ребенка, которому поначалу так обрадовалась. Правда, Виктор тут же ласково обсмеял все ее переживания, но она чувствовала, что вышла из больницы другой. Что-то ушло из нее прежнее, легкомысленное, окончательно и навсегда. А может, появилось что-то новое, заставившее горько жалеть о содеянном. Может, это женская мудрость и есть? Которой ей так не хватает? Хотя нет, не похоже это на мудрость. Другое это что-то. Потому как если б была это мудрость, она бы сейчас не металась по квартире в растерянности, а быстренько бы сообразила, как ей правильно встретить загулявшего мужа. Какой правильный тон взять при этой встрече. Чтоб было достойно, чтоб умненько, чтоб без лишнего самоуничижения. Чтоб не дать самой себе возможности спросить прямо в лоб: с кем, мол, время вечернее проводил, сволочь адекватная?

Взгляд ее уперся в этот момент в кухонную стену, куда ее занесло в круговерти бесполезного шатания туда-сюда по пустой квартире. Вернее, даже не в стену, а в расписной под хохлому подарочный наборчик, висящий на той стене мирным символом кухонного уюта. Такие, наверное, на каждой кухне висят – разделочная доска, толкушка, скалка… Точно, скалка! Смешно же, как в анекдоте: жена встречает мужа со скалкой в руке! Мило и забавно, и можно еще и пошутить на эту тему. И озорно улыбнуться, блеснуть глазами, скалкой смешно в воздухе потрясти. Вроде того – ужо я тебя сейчас! Они посмеются, и он все поймет, и все лобовые вопросы сразу отпадут сами собой. О! Уже вон и ключ в дверях тихонько шуршит! Как здорово она это со скалкой-то придумала! И главное, вовремя как…

Схватив со стены расписное украшение, Надежда пролетела ветром в прихожую, успев по пути заглянуть в зеркало и проверить на лице наличие озорной улыбки. Улыбка была, конечно, но совсем не озорная. Жалкая какая-то улыбка была, с трудом будто оскаленная. Ну да ладно, нет времени репетировать. Раньше надо было. Вставляемый Виктором с той стороны в дверь ключ все никак не мог попасть в заветную скважину-щелочку, все шуршал и шуршал чего-то в ее районе пугливо и нерешительно. А она уже стоит со своей скалкой, уже сотрясает ею в воздухе, как идиотка… Ну же!

Не вытерпев, Надежда схватила с тумбочки свою связку, быстро сунула нужный ключ в замок, быстро провернула, потянула на себя дверь…

За дверью стоял вовсе не Виктор. Что-то большое, шатающееся и откровенно мужское тут же уперлось руками в косяки, но отчего-то не удержалось и начало неумолимо заваливаться прямо на Надежду. Она и сама не поняла: то ли она закричала от испуга, то ли захрипела просто. Почувствовала только, как поднятая вверх рука со скалкой со всего размаху опустилась прямиком на голову этого чудовища, после чего раздался противный глухой звук. Довольно сильно опустилась скалка на голову незнакомому гостю, так, что в руке даже зазвенело что-то и прокатилось к предплечью навроде судороги. Потом едва успела отскочить в сторону – незнакомец рухнул в ее прихожую, только ноги в грязных ботинках остались лежать за порогом. Так и застала ее с дурацкой скалкой в руке, с застывшим от ужаса лицом выскочившая на шум соседка по площадке, прелюбопытнейшая особа Роза Геннадьевна. Не потому прелюбопытнейшая, что как особа интересна чем-то была, а потому, что любознательна была до крайности и такой интересный случай в Надеждиной бытовой жизни просто никак пропустить не могла.

– Ой, кто это, Наденька? Это что, Виктор твой так напился, да? Так он же совсем не пьет вроде?.. Ни разу не видела. А ты его скалкой по голове огрела, да? И правильно, Наденька! И правильно! Это чтоб и впредь неповадно было! Вот я своего мужа тоже, бывало…

Роза Геннадьевна тут же пустилась в пространный и подробный рассказ о трудностях своей семейной когда-то жизни, с годами безвозвратно утраченной, но Надя ее не слышала. Так и стояла, не подавая признаков жизни, потом подняла на соседку тяжелые глаза… Ничего в этих глазах для себя хорошего не увидев, Роза Геннадьевна предпочла ретироваться в свою квартиру, обиженно хлопнув за собой дверью. Она вообще эту молодую соседку недолюбливала. Гордячка. Себе на уме. Никогда не остановится во дворе, не поговорит, ни о ком не спросит… Уже год живет в их доме, а ни с кем так и не подружилась по-соседски. Ни за солью, ни за спичками не зашла. Вот теперь пусть сама разбирается. А она, Роза Геннадьевна, даже и помогать ей не будет пьяного мужа в квартиру затаскивать. И вообще, там шестьдесят седьмая латино-американская серия по телевизору заканчивается.

Вздрогнув от хлопка закрывшейся соседской двери, Надя моргнула и с удивлением уставилась на зажатую в руке скалку. Потом испуганно отбросила ее в сторону, и скалка покатилась в сторону комнаты. Шагнув к телефону, Надя автоматически набрала Веткин номер и, услышав ее сонный голосок, проговорила в трубку трагически:

– Ветка, я человека сейчас убила.

– Это какого человека? Виктора своего, что ли? – спросила Ветка так, будто речь шла о чем-то очень обыденном. О чем-то таком, из-за чего не стоило и будить ее, уставшую, в такое позднее время. Отчаянно пискнув – она всегда зевала очень интересно, как котенок, издавая короткий и пронзительный звук на выдохе, – еще и добавила мстительно: – Так твоему Вите и надо. Не будет по ночам шляться да женскими духами вонять. Давно надо было ему за это треснуть!

– Вет, ты не поняла… Я не Виктора, я человека убила.

– Какого человека? – уже более заинтересованно спросила Ветка. – Откуда у тебя там еще человек, кроме Виктора? Или я не знаю чего-то интересного?

– Ой, ну откуда я знаю, что это за человек! – начала сердиться Надя, одновременно приходя в себя и косясь на распластанное по прихожей тело. – Мужик какой-то посторонний. Ветк, приходи, а? Я не знаю, что мне теперь делать.

– Ладно. Сейчас приду. Ничего без меня не предпринимай, – решительно произнесла в трубку Ветка, и тут же полились в ухо гудки отбоя. Надя положила на рычаг трубку, прижалась к стене и стала ждать, где-то краешком сознания понимая, что толку от Ветки в данной ситуации не будет, конечно же, никакого, но все же.

Вскоре она услышала, как на первом этаже аккуратным тихим щелчком закрылась дверь Веткиной квартиры и вверх по лестнице зашуршали быстрым ветром ее тихие шаги. Она вообще была очень быстрой на ногу, ее соседка. И еще она была маленькой и худенькой, как несформировавшаяся еще девочка-подросток. Надя удивлялась только, как ей удалось при такой худосочной комплекции родить двоих довольно крупных детишек, Артемку, которому сейчас было уже шесть лет, и Машеньку, которой только-только исполнился год. И еще, она очень жалела ее, потому что Ветка взращивала своих детишек одна, без всяческой какой бы то ни было помощи со стороны. Их дружба в основном и строилась на этой Надиной жалости – все она норовила их подкормить да приобуть-приодеть. И детей, и Ветку. Все время ей казалось, что живет на первом этаже их дома странное семейство, состоящее из трех заброшенных детей. Хотя Артемка и Машенька заброшенными ну никак не выглядели – упитанными были и розовощекими, а вот Ветка… Ветка, их мать, и впрямь смахивала на несчастного детдомовского недокормыша военных лет с грустными голодно-печальными глазами на пол-лица и худенькими, будто сведенными судорогой, плечиками. Надя только удивлялась: вот же природа! И изводить себя никакими диетами не надо. А когда выяснилось при ближайшем знакомстве, что Ветка была брошена подлецом мужем аккурат в день Надиной свадьбы, как раз накануне рождения Машеньки, прониклась к несчастной соседке еще больше. И даже ответственность какую-то за нее ощутила, будто виновата была в том, что день ее свадьбы совпал с роковым и самым тяжким для Ветки днем. И в самом деле, представить же такое невозможно: женщине в роддом вот-вот идти, а ее муж бросает. Подлец, настоящий подлец. Да еще и от алиментов скрывается.

– Ого! Надь, а это кто? – осторожно перешагивая по очереди через ноги мужчины, протиснулась в прихожую Ветка. – Ты его знаешь?

– Да откуда? – в отчаянии махнула на нее рукой Надя. – Откуда я его знаю? Я услышала, как ключ в замочной скважине шуршит, думала, это Витя пришел. Открыла дверь нараспашку, а там этот стоит! И уже вроде как в квартиру войти хочет! Ну я его и огрела по башке со всей дури… Господи, ужас какой! Сроду ни на кого руки не поднимала!

– А чем, чем огрела-то?

– Скалкой…

– Почему скалкой? Ты что, стряпала, что ли? В такое время?

– Да ничего я не стряпала! – От волнения коварная буква «р» в Надеждином голосе уже не слышалась милой картавостью, как обычно, а совсем будто проваливалась куда-то, и выходило со стороны, наверное, совсем смешно, совсем по-детски. – Говою же, думала, что Витя идет! Вот и пошла встъечать.

– Со скалкой?

– Ну да. Понимаешь, я так пошутить хотела. Ну, чтоб не спрашивать, где был да с кем… И в то же время показать хотела так ненавязчиво, что мне обидно.

– А почему ненавязчиво-то? Что в этом такого, если ты нормально спросишь, где был? Мудришь чего-то, сама не знаешь.

– Ой, отвяжись, а? Посоветуй лучше, что мне с этим делать? – уныло качнула она головой в сторону лежащего на полу мужчины.

Словно услышав ее вопрос, он вдруг дернулся слегка и застонал-замычал тихо, пытаясь чуть приподнять с линолеума голову. Надя с Веткой тут же порскнули в кухонный проем, как две испуганные птицы, и выглянули оттуда спустя уже минуту. Мужчина снова лежал в прежней позе, не подавая больше признаков жизни. Ветка первая подкралась к нему на цыпочках, склонилась над головой…

– Фу-у-у… – помахала она перед носом своей худосочной ладошкой и сморщилась отчаянно. – Надь, да он же пьяный в стельку! Он, наверное, сам по себе в прихожую к тебе свалился, а вовсе не потому, что ты его скалкой огрела! А может, ты его и не била вовсе? Может, тебе показалось с перепугу?

– Ой, да какая теперь разница, била, не била. Главное – живой! А то я уж, грешным делом, статью Уголовного кодекса начала в памяти воспроизводить да вспоминать лихорадочно, в чем тут субъективная сторона заключается, в чем объективная… Я ж юрист все-таки по образованию!

– Ой, да какой ты юрист! Не смеши! Сидишь, бумажки на своей фирме перебираешь. Я вот тоже экономист по образованию, а экономить только в последний год научилась, когда одна с детьми осталась. Вообще на мне теперь можно специальный курс изучать – как правильно сэкономить на расходах, когда практически нет приходов…

– Да ладно, чего ты… Прорвемся, Ветка! Не будем о грустном. Скажи лучше, что с этим будем делать? Не стоять же у двери, не караулить всю ночь, когда он изволит выспаться! И Вити, как назло, нет…

– Ну, тогда давай рассуждать здраво, – уткнув кулачки в худые бока, проговорила решительно Надина соседка. – Давай исходить из имеющихся наших дамских возможностей.

– Это как? – непонимающе уставилась на нее Надя.

– А так! Поскольку основная часть туловища уже находится у тебя в прихожей, значит, легче затащить его сюда, в прихожую. Правильно?

– Ну, правильно… Только не хотелось бы, конечно…

– Да это понятно, что не хотелось бы. А только другого выхода нет. На лестничную клетку нам все равно его не вытащить. А если затащим в прихожую, то ты дверь в квартиру сможешь закрыть. И лечь спать спокойно.

– Ага, спокойно… Скажешь тоже…

– Ну, тогда стой над ним и карауль! Я-то ведь домой должна буду уйти, у меня там дети одни. Оно тебе хочется?

– Нет, не хочется.

– Ну, я не знаю тогда, – развела руками Ветка, словно удивляясь Надиной строптивости.

– Ладно, затаскиваем! – вздохнув, решилась Надя принять-таки Веткино предложение. – Сейчас перевернем его на спину, а ноги просто подогнем в коленках, и дверь тогда закрыть можно будет.

Кряхтя и вздыхая, они перекатили безвольное тело мужчины на спину и вздрогнули одновременно, когда голова его, завалившись вслед за плечами, глухо стукнулась затылком об пол, явив им молодое совсем, почти юношеское, красивое лицо, слегка искаженное болезненной судорогой и залитое синюшной бледностью. Бывают такие мужские лица. Как бы ни прорастала на них щетина, как бы ни искажала их злость, бледность или усталость, природная брутальность и чертовское обаяние так и прут из них всем своим естеством. Это всякой женщине для проявления своей красоты ухоженность некоторая надобна, а таким вот мужским лицам и нет в ней никакой потребности. А бывает и вообще – чем лицо мужское меньше ухожено, тем и красивше.

– Надьк, смотри, а он ничего себе, – тихо проговорила Ветка, разглядывая незадачливого ночного постояльца. – Уж по крайней мере посимпатичнее твоего Витеньки будет.

– Это ты к чему сейчас сказала? – сердито на нее уставясь, проговорила Надя. – Тебя послушаешь, так мой Витя хуже всякого первого встречного пропойцы.

Ветка и в самом деле Витю недолюбливала. Говорила, он ей мужа ее, подлеца, напоминает и поведением, и внешностью. И следуя этим аналогиям, предрекала Наде от ее замужества всяческие неприятности. Нет, не была она вовсе по-женски завистлива, просто за подругу так переживала. Чуялось ей везде предательство, и все тут.

– Да нет, он не хуже. Просто… Просто иногда мне кажется, что лучше бы уж твой Витя пьянствовал слегка…

– Ну уж нет, дорогая! Я этого удовольствия в детстве поимела столько, что на всю оставшуюся жизнь хватит! Насмотрелась на пьяного папеньку.

– Так в том собака твоя и зарыта, Надька… – тихо пробурчала Ветка, будто и не возражая даже, а беседуя так просто, сама с собой. – Для тебя теперь каждый непьющий мужик – идеал божественный, святой архангел… А что у этого идеала за сущность, тебе вообще фиолетово. Вот где он теперь, идеал твой? Ночь на дворе! Ты знаешь, где он и с кем сейчас?

– Нет, Ветка, не знаю… – грустно подтвердила Надя. – Да и знать как-то не хочу! Вернее, будто бы не хочу.

– Вернее, тебе надо сделать вид, что ты знать не хочешь. Прикрыться надо трусливым юмором со скалкой в руках, да? Такой вот декоративной женской мудростью? Вроде того: смотри, я простая какая, любящая да смешливая, ничегошеньки не понимающая добрая женушка.

– Ладно, Ветка, хватит! И без твоих психологизмов тошно! – оборвала ее на полуслове Надя. – Иди уже домой, не дай бог Машенька проснулась.

– Ладно, пойду. Не сердись, Надь. Ты же знаешь, я любя.

– Иди-иди. Все, пока. Спасибо тебе за помощь.