Мама же поняла ее состояние по-своему. Однажды пришла к ней в комнату, села рядом на диван, помолчала, потом вздохнула:
– Прости меня, Зайчик… Я ж не предполагала, что ты все это так сложно воспримешь… Я думала, ты у меня совсем взрослая…
– Я взрослая, мам. И я абсолютно нормально все воспринимаю, поверь.
– Но я же вижу, Зайчик… Вижу, как ты сама с собой борешься. Нет, я понимаю, как тебе трудно, конечно… Мы всегда были с тобой вдвоем, ты привыкла меня ни с кем не делить, а тут… Наверное, это нормальный здоровый эгоизм, и ничего тут из ряда вон выходящего нет… Но мне все равно как-то тревожно, Зайчик. И если ты скажешь, что… Чтобы Саша и я… То есть я смогу ему все объяснить… И все будет по-прежнему…
– Ты хочешь сказать, что можешь ради меня отказаться от личной жизни, мам?
– Ну да… В общем…
– Да что ты! Как ты могла такое подумать, мам! Мне ведь и впрямь не пять лет, чтобы капризничать и ставить условия! Ну, ты вообще… Даже обидно как-то…
– Прости, Зайчик. Не обижайся на меня. Просто ты очень замкнулась, и я подумала…
– Да не замкнулась я! Просто… Просто с Ромкой поссорилась.
– И в этом все дело?
– Ну да…
– Уфф… А я уже всего себе надумала… Выходит, зря…
– Зря, мам. Все у нас хорошо, правда. Я очень рада за тебя. Ты такая счастливая стала, никогда такой не была! Просто женщина-праздник, честное слово!
– Да ну тебя, скажешь тоже… – смущенно опустила глаза мама и даже покраснела слегка. – Какая там женщина-праздник, если возраст к полтиннику подступает…
– А празднику все возрасты покорны, что ты! – смеясь, обняла она маму. – Как и у самого праздника нет возраста! Я так за тебя рада, мам!
– Спасибо… Спасибо, Зайчик. Прямо от души отлегло. Я ведь понимаю, что тебе и впрямь трудно принять меня новую… Но я не перестала любить тебя меньше, поверь!
– Ну вот… Опять объясняешь мне очевидные вещи, как маленькой…
– Не обижайся, Зайчик! Ты ж для меня всегда будешь маленькой, потому что я очень, очень тебя люблю!
– Я знаю, мам. И я тебя тоже люблю.
– И ты разрешишь мне быть счастливой, правда? И попытаешься принять Сашу? Он ведь хороший, очень хороший… Он умный и добрый… Он очень интересный человек… Конечно, у нас с тобой такого опыта нет, в нашем доме никогда не жил мужчина… Но мы ведь вместе постараемся, правда?
Чтобы всем было хорошо…
Впрочем, особо стараться никому не пришлось, все как-то наладилось само собой. Все ненужные оттенки были так надежно спрятаны, что она и сама о них не вспоминала. Просто плыла по волне чудесного и каждодневного домашнего праздника, и не чувствовала себя третьей лишней, и даже охотно ходила с мамой и Сашей в походы, до которых он оказался большой охотник и их с мамой заразил этим нехитрым делом. Нет, правда, это было прекрасно – взять и махнуть дикарями на природу! С палаткой, с котелком, с гитарой… Сидеть вечером у реки, смотреть на огонь костра, на звезды и слышать, как плещется в заводи рыба… И думать про себя – пусть, пусть так будет всегда. Пусть мама будет счастливой, пусть они с Сашей тихо поют свои песни… Те самые, которые все пели во времена их молодости. Сначала они казались ей немного допотопными, а потом прислушалась – и ничего… Очень даже душевненько…
Ей нравилось. Даже иногда подпеть хотелось, да слов не знала. А мама знала. Но пели они с Сашей не для нее – для самих себя пели. И лица у них были такие молодые… Такие грустные и счастливые…
А однажды она спросила:
– Что это за песни ты поешь, Саш? Вроде знакомые, и вроде я не знаю таких…
– Да все просто, Заяц… – задумчиво проговорил Саша, откладывая гитару. – Песню можно и не знать, но так получается, что душа ее знает… У каждого поколения есть своя потребность в песенном движении души. Мы вот Визбора без ума любили и пели, вы что-то другое поете, но родом из той же душевной потребности…
И Саша пропел куплет из «Сплина».
– …Это ты знаешь, Заяц?
– Да, знаю…
– Нравится?
– Нравится. Это же «Сплин». Хотя они сейчас не такие популярные… Мы с Ромкой недавно ходили на их концерт, и мне уже не так понравилось. Первый альбом у них лучше был. Но это дело вкуса…
– Да, вот именно. Дело вкуса. Лишь бы душа музыки требовала. Хоть какой, не важно, главное, чтобы она с тобой совпадала. Даже и такая, к примеру… Погоди, сейчас вспомню, как это звучит…
И он запел немного насмешливо, немного гнусаво, но вовсе не обидно, а как-то даже и с уважением к знакомому до боли речитативу: «Я помню белые обои…»
– И это я знаю! Тоже известная группа! – откликнулась Зоя, пропев вместе с ним последние строчки.
– Ну вот, я ж говорю… У вас теперь свое, а у нас тоже было свое. Содержание примерное то же самое, только формат подачи другой. И души одинаково откликаются. Кто слышит, тот знает. Кто не слышит, тот злится на тех, кто слышит.
– Так все слышат, по-моему!
– Не скажи, Заяц, не скажи… У одних душа много этого ультразвука требует, у других поменьше, а третьим вообще слышать не дано…
Мама молчала, слушала их диалог. Потом подняла глаза, улыбнулась, пояснила тихо:
– Саша всегда хорошо пел под гитару, всегда был душой компании… И мы в те времена все любили Визбора. И от Высоцкого были без ума.
– Ну, ты-то, допустим, больше «Пинк Флойд» слушать любила, помнишь? – немного ревниво спросил Саша, с улыбкой глянув на маму. Потом перевел взгляд на нее, спросил быстро: – А ты, Заяц, слышала когда-нибудь музыку «Пинк Флойд»?
– Не-а… – непринужденно улыбнулась она. – Я даже не знаю, кто они такие…
– Боже мой, Таня! Она не знает про «Пинк Флойд»! – нарочито трагически проговорил Саша, обращаясь к маме. – Как ты плохо воспитала свою дочь, Таня!
– Да вот… Что получилось, то получилось… – тоже нарочито виновато развела руки в стороны мама. – Уж извините за ради бога…
– Ничего, извиняем. И за то спасибо, что получилось. Будем перевоспитывать, что ж…
– Не надо меня перевоспитывать, Саш! – смеясь, замахала она руками. – Лучше спой еще что-нибудь… Что там еще у Визбора было?
– О, так это в один поход не управиться, что ты… Песен у него много…
– И ты все их знаешь?
– Ну, все не все… Но знаю и помню много…
Так они и жили, будто втроем одну общую песню пели. Немного насмешливую песню. С легким припевом. И очень душевную. Через какое-то короткое время ей казалось, что Саша жил с ними всегда… Он вел себя абсолютно непринужденно, и она отзывалась легко и весело на эту его непринужденность… И ей даже нравилось, что он не особо с ней церемонится и не старается быть хорошим. И даже ворчит иногда.
– Заяц, не будь поросенком, а? Поела – убери за собой. Прислугу в доме не держим.
– Хм… – поднимала она на него глаза, послушно вставая к мойке, чтобы вымыть тарелку. – Представляю себе зайца, ставшего поросенком… То еще зрелище, ага?
– Ну, так и я о том же, Заяц…
А однажды, когда она окрасила пряди волос в разные цвета – малиновый, сиреневый и фуксию, – Саша, глянув на нее, чуть поморщился и проговорил насмешливо:
– Ты ведь рыжая… Это совсем не твое. Не будь обезьяной, Заяц… Будь собой…
– Собой – это просто зайцем, да?
– Лучше быть зайцем, чем гибридом зайца и обезьяны. То еще зрелище, согласись.
– Кем хочу, тем и буду!
– Не злись, Заяц. Не будь змеей…
– Бедный, бедный заяц! Ни в поросята ему нельзя, ни в обезьяны, ни в змеи… Куда ж можно-то?
Они глянули друг на друга, рассмеялись. Чувство единения, выросшее из глупого, в общем, диалога было таким сильным, что у нее почему-то перехватило горло. Ни с кем никогда не было у нее такого душевного единения… Даже с мамой… Просто необъяснимое какое-то чувство. Будто крылья за спиной выросли. Будто один только Саша видит эти крылья, больше никто. Наверное, так и живут счастливые полные семьи, как в облаках летают…
И у них тоже была семья. Да, все было бы замечательно, если бы не одно «но»… Забыть бы о нем, уничтожить к чертовой матери! Проснуться однажды утром и почувствовать – нет ничего! Мама любит Сашу, Саша любит маму, и она этому ужасно рада. И ни о чем запретном не думает. Потому что даже думать нельзя. Стыдно. Да, если бы так…
Но не получалось. Иногда то, что было внутри, вырывалось наружу и становилось неуправляемым. И трудно было находиться с Сашей рядом… Сидеть с ним рядом на диване, когда он смотрел футбол по телевизору, ловить его эмоции яростного болельщика, вдыхать запах его парфюма… И опять сильно сжимал горло страх обнаружить себя, и внутри начиналось что-то бесстыдно невообразимое…
Тут был один только выход – встать и уйти к себе в комнату. Что она и делала. И чувствовала, что он смотрит ей вслед. И самое страшное, что понимает… Или догадывается…
А может, и не понимает. И не догадывается. Скорее всего, ей кажется, что он понимает. Или хуже того – ей очень хочется, чтобы понимал. И в то же время не хочется, чтобы понимал!
А сны… Черт бы побрал эти сны! Она иногда такое в них видела, что просыпаться было стыдно! Так и лежала, не шевелясь и натянув на голову одеяло, пока из кухни не слышалось мамино удивленное:
– Зайчик! Ты что, сегодня решила в институт не ходить? Вставай, вставай, Зайчик! Глянь в окно, какое утро чудесное! Хватит валяться, вставай…
Веселый и ласковый мамин голос еще больше погружал в чувство вины, и потом она ходила весь день в дурном настроении, и прятала глаза ото всех, будто в них можно было эту виноватую досаду разглядеть… Или обрушивала эту досаду на бедного Ромку, если он попадался ей под руку. А он таки попадался, потому что все время норовил встретить ее после занятий. Даже ребята из группы давно привыкли к тому, что Ромка ходит за ней тенью, и приходится приглашать его вместе с ней на стихийные студенческие посиделки – или в кафе, или у кого-нибудь дома…
Ромка после школы даже в политехнический поступил потому только, что он находится недалеко от юридического, в десяти минутах ходьбы. Поступить-то поступил, да только учебы не осилил. Отчислили на втором курсе за неуспеваемость. Аккурат перед весенним призывом… Ромка тогда очень испугался. Не того, что в армию пойдет, а того, что она его не дождется. Заглядывал ей в глаза, повторял по десять раз одну и ту же фразу:
– Это ведь всего один год, Заяц… Всего какой-то год… Это ведь совсем ничего по сути, правда?
Она отвечала сердито:
– Правда, правда… Только не называй меня Зайцем, ради бога! Мы ж договаривались, что хоть ты не будешь…
– Но ведь мамин муж называет тебя Зайцем, и ничего! Тебе даже нравится! По крайней мере, ты ему этого не запрещаешь!
– А вот это уже не твое дело, понял? Ему не запрещаю, а тебе запрещаю!
– Хорошо, я не буду… Как хочешь… Только скажи – ты ведь подождешь меня, правда? Это всего один год…
– Господи, да куда я денусь, Ромка! О чем ты говоришь!
– А к маме моей заходить будешь? Заходи, пожалуйста, хоть ненадолго… Она так тебя любит, Зой…
– Хорошо. Я буду заходить к Анне Константиновне.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Он снова ловил ее взгляд, а она сердилась. Вот же зануда, а? Скорей бы уж проваливал в свою армию… Нет, за любовь и преданность спасибо Ромке, конечно. Она ж все понимает, в чем вопрос… Любовью оскорбить нельзя, это и дураку ясно. Но иногда пристанет с ножом к горлу, и поневоле хочется переступить через это нельзя, ей-богу…
Ромкина мама Анна Константиновна звала ее доченькой. Часто звонила, зазывала в гости. Была она дамой сентиментальной, говорила с придыханием, умильно заглядывала в глаза. Поила зеленым чаем с домашним печеньем, расспрашивала про учебу, делилась тревогами о сыне. И так же, как Ромка, глядела на нее преданно. Почти заискивающе. Иногда Зое казалось, что был бы у нее хвостик, то и хвостиком бы помахивала от радости. Даже неловко как-то становилось и хотелось быстрее уйти…
Дома тоже эта версия прижилась, что она ждет Ромку из армии. Мама и Саша все время шутили по этому поводу, и это ее ужасно раздражало. Но чем больше она сердилась, тем больше, кажется, они веселились… Например, когда приходило очередное письмо от Ромки (а он ей письма писал, как дурак, хотя была возможность просто кликнуть на мобильнике ее номер и просто поговорить!), Саша как бы невзначай начинал напевать себе под нос песню про солдата, и мама так же задумчиво подхватывала.
Она уходила в свою комнату, хлопнув дверью. Наверное, со стороны ее поведение и впрямь смешно выглядело, и можно было найти к нему любое подходящее объяснение – стесняется, мол… Скромничает… От того и сердится. Не будешь ведь кричать на весь свет, что никакой Ромка ей вовсе не нужен! Да и вообще – никто не нужен! Кроме… Да, вот именно. Кроме! А что за этим «кроме» стоит, никто и не догадывается. И никогда не догадается. Мало ли, какие ужасные тайны может прятать в себе человек! Это его личное дело, между прочим! Тем более когда эта ужасная тайна касается самого близкого на свете человека – мамы!
А мама была счастлива. Расцвела, похорошела, похудела, истончилась в талии, как девчонка. Никому ж не пришло в голову связать эту внезапную худобу с болезнью… И маме тоже не пришло в голову. Когда человек любит и счастлив, его всякие дурные мысли и опасения не посещают, все сжигается в костре новых эмоций.
А новых эмоций было много. И всяких событий тоже. Например, однажды к ним в дом пришла в гости Сашина дочь Вика – Зойкина одногодка. Позвонила с вечера, напросилась на воскресный обед. Мама почти всю ночь не спала, волновалась… А с утра на рынок поехала, чтобы купить к обеду все самое свежее и лучшее. Расстаралась, как умела…
А эта Вика повела себя так, будто ее в гости силой затащили. Как только ступила на порог, сразу обдала презрением и маму, и Зойку, и Саше тоже досталось. Молча прошла в гостиную, села на диван, огляделась. Потом произнесла насмешливо:
– Да уж, не Версаль…
Саша молчал, глядел на нее со спокойной улыбкой. Не заводился, не хамил в ответ. А Вика снова проговорила с вызовом:
– И что? Тебе здесь лучше живется, да?
– Вопрос не корректен, дочь. Давай сменим формат разговора. Обедать будешь? У нас на обед твоя любимая солянка…
– У вас? У вас на обед?
– Ну да…
– Ну, если у вас, тогда сами и обедайте. Я тут при чем?
– Но ты же в гости пришла… Или я что-то неправильно понял?
– Да, папа. Ты в последнее время все неправильно понимаешь. Абсолютно. И все неправильно делаешь. И вообще, я не собираюсь выяснять с тобой отношения при посторонних…
Она косо взглянула на Зойку, которая сидела в кресле и вежливо улыбалась. Так вежливо, словно сию секунду готовилась к переходу от простой вежливости к искренней дружбе с этой Викой. Хотя и без того уже понятно было, что никакой дружбы не получится.
Из кухни выглянула мама, проговорила с улыбкой:
– Пойдемте обедать, у меня все готово… Заяц, покажи Вике, где руки можно помыть…
– Не надо мне ничего показывать, спасибо! – звонко и с вызовом проговорила Вика, подскакивая пружиной из кресла.
– Ну, не надо так не надо… Можно и так… – растерянно проговорила мама и указала приглашающим жестом на кухню.
Но Вика ничего не ответила, лишь скользнула по маме презрительным взглядом. Потом вышла в прихожую, открыла дверь и, не прощаясь, быстро начала спускаться вниз по лестнице.
– Вика, вернись! – позвал Саша, выходя следом за дверь. – Ну как ты себя ведешь, ей-богу… Ты же взрослый человек…
Зойка вдруг явственно услышала растерянность в его голосе. И, не отдавая себе отчета, быстро сунула ноги в кроссовки, тоже выскочила за дверь и понеслась следом за этой Викой, хотя совсем не представляла себе, что скажет ей, когда догонит… И догонит ли вообще…
И все же она ее догнала – уже на автобусной остановке. Встала рядом, пытаясь отдышаться. Вика стояла, смотрела прямо перед собой, к ней не повернулась даже. Отдышавшись, Зоя произнесла:
– Ну зачем ты так, Вика… Зачем ты маму мою обидела? В чем она перед тобой провинилась? Она с утра над этим обедом колдовала…
Вика, не поворачивая головы, бросила жестко и холодно:
– Ты это серьезно сейчас?
– Что – серьезно? – моргнула растерянно Зоя.
– Ты серьезно считаешь, что твоя мать ни в чем не виновата?
– А в чем она виновата?
Вика наконец развернулась к ней, глянула прямо в глаза. Зое даже пришлось отступить на полшага – показалось, что накрыло вдруг с головой исходящей от Вики злостью. Но глаз не отвела – с чего это ради? В конце концов, пусть и в самом деле объяснит, в чем провинилась перед ней мама.
– В чем виновата, говоришь? А сама не понимаешь, да?
– Нет. Не понимаю. Ты можешь обижаться на своего отца, что он от твоей мамы ушел, это да. Но ведь это его решение, Вика. Только его. Моя мама тут ни при чем.
– Да? Значит, моя мама должна за все отвечать? Отец будет жить счастливо, твоя мать с ним будет жить счастливо, а все несчастье и унижение одной моей маме достаться должно? Да за что? За какие такие грехи? Ты хоть понимаешь, каково моей маме сейчас? Какие чувства она испытывает? И что с ней происходит, ты знаешь?
– Нет… Нет, конечно. А что, она очень сильно переживает, да?
Вика усмехнулась злобно и снова от нее отвернулась, будто не собиралась отвечать на ее вопрос. Наверное, он и в самом деле был очень глупым… И зря она за Викой побежала, наверное. И, чтобы хоть как-то замять неловкую ситуацию, Зоя произнесла с настороженным сожалением:
– А я надеялась почему-то, что мы с тобой найдем общий язык… И даже подружимся… И телефонами обменяемся…
– Ну и зря надеялась.
– Ну почему же, Вика…
– Потому! Потому что мы можем быть только врагами, поняла? Потому что мне очень жалко свою мать! Потому что она страдает и переживает не самое лучшее время в своей жизни! Потому что это очень больно, когда тебя бросают… А ты стоишь тут и лепечешь всякие несусветные глупости – телефонами обменяемся, дружить будем… Ага, щас! Разбежалась! Да я видеть тебя не хочу, слышать тебя не хочу, поняла? И разговаривать с тобой больше не хочу, понятно?
– Понятно. Только если это все так… Зачем тогда ты в гости к нам захотела прийти?
– Ой, да просто посмотреть хотела, на кого отец мою маму променял… Просто ужасно интересно стало… И на тебя тоже посмотреть захотелось! Потому что не я теперь с папой рядом, а ты! Рыжая, конопатая! Хотя на тебя мне плевать по большому счету, не ты же папу из семьи увела. Да, я просто посмотреть на нее хотела…
– Ну что, посмотрела?
– Конечно. Между прочим, моя мама в сто раз лучше выглядит. И моложе. И красивее. Да если их поставить рядом – твою мать и мою… Да их и сравнить нельзя даже… И неправда, что мой отец всегда твою мать любил, это он все придумал! Он не мог ее любить, поняла? Он только мою маму любил… И квартира у нас в сто раз лучше, между прочим! У мамы моей вкус есть ко всему! А у твоей… Никакой фантазии, господи… Никакого стиля… И я не понимаю отца, хоть убей! Как он мог променять маму на все это безобразие?
– Слушай, хватит хамить, а? Сама ты безобразие, поняла?
– Да на себя посмотри, господи… Да если б я была такой ужасно рыжей, я бы хоть что-нибудь да сделала с собой, а ты… Да у тебя ж свободного места на лице нет от веснушек! Не лицо, а кукушачье яйцо! Неужели ты в зеркало никогда не смотришь, а?
От такого напора неприязни Зоя совсем растерялась. Сама того не осознавая, Вика ударила по самому больному месту – по внешности. Кукушачьим яйцом ее еще никто никогда не обзывал…
О проекте
О подписке