Глава 5
Талиг. Придда. Оллария
400 год К.С. 21–22-й день Летних Скал

1

– Я вижу, ты доволен. Я не имею в виду наше военное положение, я имею в виду твое положение в седле.

– Доволен, – подтвердил Ариго, понимая, что сейчас воспоследует важный разговор. Ойген был слишком занят своим корпусом, чтобы предложить послеобеденную прогулку просто для удовольствия. – Если хочешь спросить про отца и… про наше семейство, не стесняйся, но там никаких загадок больше нет.

– Мне так не кажется. Я согласен, что допустил ошибку, сосредоточившись исключительно на Манриках и Колиньярах, но твои неприятности остаются камнем, стронувшим обвал, а при обвалах порой обнажаются золотые жилы. Манрик увидел таковую и начал действовать, только я хочу говорить о не столь давних событиях. Ты согласен, что молодой Окделл представляет опасность для тех, кто считает его другом? В первую очередь я имею в виду младшего Арно.

– Откуда Окделлу здесь взяться?

Барон поморщился, словно у него болели зубы, но такие зубы не болят.

– Герман, у меня складывается впечатление, что исходить из здравого смысла в некоторых случаях – ошибка. Я крайне удивлен тем, что Окделлу удалось бежать. Его удаче, а я основываюсь на собранных мною об этом человеке сведениях, можно найти три объяснения. Ему помогли, только я не вижу никого, кто бы на это пошел, кроме Эпинэ, но, исходя из моих представлений уже об Эпинэ, в это не верю. Разве что кузен написал тебе прежде, чем поймали Окделла. Второе объяснение более вероятно. Окделл убит, скорее всего мародерами, ведь при нем было значительное количество ценностей. Я не возражал бы, окажись это так, но существует третья возможность – убийца твоей сестры скрылся, выбрав дорогу, на которой его не стали искать, исходя все из того же здравого смысла. Одна из подобных дорог ведет в расположение нашей армии.

– Это чересчур мудрёно. Графиня Савиньяк считает Окделла свихнувшимся на чести и Раканах дурнем.

– Куры неумны, но, удирая от кухарки, могут влететь в любую дверь. Не думаю, что Окделлу позволят долго разгуливать в расположении наших частей, но он может назвать имя виконта Сэ, а виконт Сэ, не зная некоторых обстоятельств, может попытаться ему помочь. Как другу. Кстати, Герман, Окделл мог отправиться на северо-запад вполне осознанно, имея в виду перейти к Бруно. Перебежать на сторону дриксов и гаунау собирался еще его отец. В этом случае доверие виконта Сэ может сыграть с ним дурную шутку. Не думаю, что риск велик, но он есть.

– Есть, – эхом откликнулся Жермон. – Что будем делать?

– Виконт Сэ поступает под твое начало. Я говорил с Давенпортом, он согласен, но предварительно надо прояснить ситуацию вокруг Придда. Ты к нему пристрастен, что вполне объяснимо, но ты умный и честный генерал. Что ты можешь сказать о своем полковнике?

– Кошки его разберут… Парень – отличный офицер, для своего возраста, конечно. При этом у обормота в башке есть… граница, за которой он начинает творить то, что считает нужным. Где эта граница проходит, мне не ясно, так что за Валентином надо присматривать, хотя… Когда меня свалило, он решил, что присматривать нужно за мной.

– И присмотрел. – Райнштайнер не издевался, просто делал выводы. – Сперва я счел возможным поверить данным в присутствии виконта Сэ объяснениям, но сейчас вижу, что Придд недоговаривает. Он, безусловно, заботится о своих людях и своих родственниках, но исполнять фамильный долг можно по-разному. Я склонен считать твоего Заразу не расчетливым подлецом, а человеком с прописанным в костях, но при этом осмысленным представлением о том, кому и чем он обязан. Расчетливый подлец не встанет между выходцем и девушкой. Я осознанно опускаю то, что Придд делал, находясь под твоим началом. Здесь он мог зарабатывать репутацию, там – нет.

– Ты меня убеждаешь? Не надо ломиться в открытую дверь.

– Я тебя убеждаю лишь в том, что нельзя закрывать глаза на молодую запальчивость. Полковник Придд вряд ли способен на поступки, которые мы называем бесчестными, но теньент Савиньяк обвиняет его именно в таковых. Я прошу твоего содействия в расследовании.

– Нет! – отрезал Жермон. – Сколько можно… расковыривать! Скоро нам всем в огонь, увидят друг друга в деле – помирятся!

– Расковыривать нужно, пока в ране есть гной, а он есть. Пока сын маршала Савиньяка обвиняет сына супрема Придда, он повернется спиной не к нему, а к Окделлу.

– Что ты хочешь от меня?

– Нужно расспросить бывших унаров в присутствии друг друга. Будет очень хорошо, если ты посоветуешь Придду отвечать на мои вопросы откровенно.

Есть вопросы, на которые не ответишь, из каких бы благих побуждений ни спрашивали. Потому что не знаешь ответа. Потому что слишком хорошо знаешь ответ.

Жермон натянул поводья.

– Хорошо. Поговорим после ужина, но только все вместе, и если Валентин не захочет…

– Герман, ты меня удивляешь. Неужели ты думаешь, что я стану при посторонних говорить о Юстиниане? И что я не позову тебя? Я сегодня еще не спрашивал, как ты себя чувствуешь?

– Отлично.

– Тогда нашу прогулку уместно закончить фехтованием.

2

Робер с трудом высидел бесконечный концерт и еще более бесконечный ужин. Из гостей были лишь Мевен и пара щеголей, кажется, ардорских дипломатов, но хватило и этого. Снявшая траур Марианна смотрела на всех, кроме Робера; барон трещал о малых скульптурах, скулили и возились собаки. За месяц дом успел стать чужим, возвращаться было поздно, возвращаться было не нужно.

Подали восьмислойное желе. Мевен, хоть его никто не просил, откланялся и утащил с собой ардорцев. Коко извинился и тоже исчез в кабинете – его ждал Умбератто. Эвро свернулась кошачьим клубком на коленях хозяйки и уснула, согнать левретку Робер не отваживался, а Марианна не считала нужным. Пустота становилась вязкой, словно Ренкваха, и столь же безжалостной.

– Вы хотели меня видеть? – Проклятое «вы» сорвалось с языка, отрезая все дороги, кроме одной. К двери.

– Нет.

– Значит, я неправильно понял Констанса…

– Возможно. Я не знаю, что он вам сказал.

– Он… – А что, собственно, говорил барон? Что не мог не нанести визит и что желает видеть дорогого Робера в гостях, только гостей здесь перебывали сотни. – Барон пригласил меня на концерт.

– Коко гордится своим последним сочинением, но птичницы мало понимают в серьезной музыке. Я предпочитаю романсы, пусть их и считают пошлыми.

– Я прошу передать Констансу мое восхищение. Он так быстро ушел…

– При виде антиков он теряет рассудок. Спасибо, я обязательно передам ваше мнение. Для Коко это очень важно.

Для Коко, не для нее!

– К сожалению, я не могу вернуть ваш жемчуг. Его у меня больше нет, но я пришлю вам рубины.

– Это будет лишним. Статуэтка, которую принес Коко, много дороже.

– К несчастью, я не могу распоряжаться этой вещью, она принадлежит герцогу Придду. Я ему напишу…

– Коко будет вам признателен.

– Благодарю вас за маки. Не думал, что их можно найти в Олларии. Именно такие…

– Это было нетрудно. Они растут у нас в садике.

– Я не знал…

– Когда вы здесь бывали, маки еще не зацвели. Это поздний сорт.

– Сорт?

– Они только кажутся дикими. Не стоит верить тому, что кажется.

– Я хотел бы увидеть, как они растут.

– Вы опоздали. Позавчера Коко приказал срезать все.

И здесь Коко! Сколько раз нужно убедиться, что твои полгода истекли, и плевать, кто виноват. Ты больше не нужен, изволь подняться и выйти. Если сможешь, без прощальных речей.

– У вас был трудный день, баронесса, у меня тоже. Разрешите…

– Это невероятно! – Дверь только открывалась, а барон уже говорил. – Невероятно! Мой друг, я в полной растерянности! Я нашел письмо; оно на первый взгляд не имеет адресата, но вы должны прочесть его первым. Именно вы!

– Коко, – Марианна даже не шевельнулась, зато Эвро насторожилась и уселась, как готовый пуститься вскачь заяц, – герцог Эпинэ устал, не нужно его задерживать.

– Но это очень важно! – Барон уже водружал на стол найери. Отчищенный кончик хвоста загадочно мерцал, подчеркивая удручающее состояние всего остального. – В ней тайник… Удивительная работа, я едва его не пропустил, а вот и письмо. Оно запечатано. Разумеется, я не мог себе позволить…

– Зря. Впрочем, я отошлю это письмо Придду.

– Но оно от Придда! По крайней мере, судя по печати… Возможно, оно касается Умбератто. Нет, вы должны прочесть!

– Хорошо. Давайте.

«Сим подтверждается, что находящийся в тайнике фигурки работы Умбератто, именуемой «Память песней», документ – подлинное письмо Бланш Ракан, урожденной графини Маран, собственноручно написанное оной дамой в Агарисе и отосланное ею вдове герцога Эктора Придда герцогине Гертруде. Руководствуясь чувством приличия, я вкладываю в тайник наиболее пристойную из одиннадцати находящихся в моем распоряжении сходных по содержанию эпистол, дабы нашедший передал оную потомку означенной Бланш, известному ныне под именем Альдо Ракана. В случае, если документ постигнет участь содержимого найденной в гробнице Франциска шкатулки, оставшиеся десять писем окажутся в распоряжении столь достойных доверия лиц, как Его Высокопреосвященство Левий, герцог Ноймаринен, командующий Северной армией граф Савиньяк, нынешний дуайен Посольской палаты граф Глауберозе, посол дружественной Талигу Кагеты доблестный казарон Бурраз-ло-Ваухсар и великий герцог Ургота Фома.

В прибрежных тростниках до сих пор слышат песни и плач найери, они помнят многое, и они будут говорить.

Валентин, герцог Придд

400 год К.С.

Ночь с 18-го на 19-й день Зимних Скал

P.S. В случае, если упомянутый выше потомок Бланш исполнится смирения и покинет пределы Талига, равно как и в том случае, если он наложит на себя руки от стыда и печали или же иным путем лишится возможности приносить вред, письма останутся там, где они находятся ныне. Полагаю, впрочем, первые два предположения маловероятными и упоминаю о них лишь из уважения к последней воле герцогини Гертруды, завещавшей предать эпистолы Бланш огласке лишь при крайней на то необходимости».

Почерк был Роберу знаком, то есть оба почерка. Первый Робер видел лишь дважды, но запомнил на всю жизнь, как и ночь, когда отбили Алву, второй… «Поучения королевы Бланш», почитаемые Альдо как величайшее сокровище, теперь хранились у мэтра Инголса вместе с другими бумагами. При желании можно было взять и сравнить, только зачем? Мерзкое, полное базарной злобы письмо написала королева. Та самая. Жена Эрнани Последнего. Любовница маршала и мать его ребенка, сбежавшая в Агарис. Уж не тайну ли Раканов раскрыл свихнувшийся астролог…

– Я был прав! – с гордостью объявил нависавший над Робером барон. – Это Умбератто, но какое восхитительное название! «Память песней»… Герцог, с вашего разрешения я его присвою! Я никак не мог подобрать название концерту, который вы слушали, и вдруг такое открытие… Это судьба, мой друг! Та самая судьба, которой придают столь большое значение дикие народы…

– При чем здесь судьба и при чем здесь я?

– У вас дурное настроение. Конечно, бранящаяся женщина всегда удручает, но утешимся тем, что эта вульгарная Бланш мертва. Нет, я не могу ждать! Я немедленно впишу название… Пожалуй, в переводе на гальтарский оно будет звучать еще лучше. Как вы думаете?

– Вероятно, – быстро сказала Марианна, и Коко убрался. Роберу следовало выйти вместе с бароном, но, задержавшись, уйти трудней, чем сразу.

– Сударыня, о чем вы думаете?

– О ненависти… Маршал не любил королеву, он хотел стать регентом, и только… Она все поняла, потому и ненавидела герцогиню и ее детей. Любимые нелюбимых не ненавидят, а жалеют. Победители любят жалеть.

– Вы так думаете?

– Я могу только думать. Знают те, кого любят или любили. Я не из их числа… Я никого не жалею.

Будь Робер каким-нибудь Валме, он бы нашел что ответить, а не стоял столбом. Зазвенело – за спиной что-то разбилось. Робер торопливо оглянулся. На ковре среди золотистых осколков белела лилия. Не пытайся бежать от песни, слушай, чувствуй, и ты воскреснешь…

– Что ты сказал?

Разве он что-то говорил?

– Я не уйду, Марианна. Не смогу…

Бессильные слова царапали горло не хуже рыбьих костей, но она поняла. И простила.