Когда на тебя вот-вот навалятся превосходящими силами, нужно точно знать, что творится за спиной. В этом генерал Ариго был полностью согласен с командующим. Неудивительно, что свой теперь уже чисто конный корпус Жермон вел к Мариенбургу так быстро, как только мог себе позволить, не подвергая излишнему риску лошадей. Генерала подгонял приказ и – в куда большей степени – собственные страхи. Пока шла осада Доннервальда, Бруно не спешил отвлекаться на другие цели и не поддавался на уловки талигойского маршала. Если называть вещи своими именами, «гусь» переигрывал фок Варзов по всем статьям, и старик уже не был столь уверен, что быстро и правильно разгадает намерения дрикса. В отличие от Бруно, раскусившего уже второй маневр фок Варзов, пытавшегося отвлечь врага от добычи.
Варзов знал местность. Знал, где «гуси» могут остановиться, если решат ждать противника на выгодной для себя позиции. Но нет – фельдмаршал не остановился, а быстрым маршем двинулся навстречу. Спасибо «фульгатам», предупредили вовремя. Варзов понял, что враг настроен решительно. Численное преимущество, и приличное, было за Бруно, вот он и стремился к сражению, в котором не без оснований рассчитывал на успех. Варзов попробовал обойти противника, увести в сторону, но не получилось: маневр раскусили. Теперь уже Бруно грозил обойти Вольфганга и прижать к Хербсте, что попахивало катастрофой… Пришлось талигойцам устраивать себе затяжной марш, возвращаясь на удобные для обороны тармские холмы. Бруно к Тарме не пошел, атаковать там ему было неинтересно, и все вернулось на исходные позиции.
Три недели маневров прошли практически без толку. Осадные работы затормозить не удалось, отвлечь дриксов от Доннервальда и утянуть за собой куда подальше – тоже, а уж теперь…
Жермон приподнялся на стременах, из-под руки всматриваясь в чуть холмистую, радостно зеленую даль. Никаких сюрпризов не ожидалось, просто напряжение требовало хоть какого-то действия.
– Мой генерал, труба.
У Жермона имелась собственная труба, не заметить этого Арно не мог. Просто парню захотелось поговорить.
– Давай! – Ариго навел окуляр на видимый безо всяких приборов то ли холм, то ли курган, намеченный для короткого полуденного отдыха. – Никогда не думал, что в Придде столько курганов… Когда мы уходили от Печального, нарвались на целую россыпь… С подвохом. Будет забавно, если и тут вспугнем каких-нибудь «Забияк».
– Прикажете проверить?
Юный герой, надежда Талига, рвется вперед. Ничего, обойдется.
– Баваар проверит, – безжалостно пресек поползновение Жермон. – Тебе нравится, когда проверяют тебя?
– Нет!.. мой генерал.
Ойген сумел бы развить мысль должным образом, сделав ее незабываемой, Ариго подобными талантами не блистал. С Валентином было проще, наверное, потому что Придд был там, где хотел, а вот малыш Арно… Он в самом деле показал себя неплохим разведчиком, Давенпорт ему не мешал, а потом пара генералов и один маршал загнали парня в штаб.
– Мой генерал, разрешите спросить.
– Валяй!
– Я хотел бы узнать, что вы думаете… Не о полковнике Придде, – Арно старательно улыбнулся, – о вашем последнем рейде. Вчера вы заметили, что он вышел пустым.
Решил заняться стратегией. Неплохо. Теньенты должны обсуждать генералов, только тогда они станут таковыми, а Савиньяк-негенерал может быть только маршалом.
– Мы опоздали, Арно, а вот «гуси» сработали быстро. Мы нашли на месте переправы оставленный лагерь… Так что зря я удивлялся дриксенской запасливости и количеству подготовленных понтонов.
– А другие?
– Что другие?
– Другие ничему не удивлялись? Им как будто так и надо, да? Я же не слепой… Вы не хотели уходить на Язык и не верили, что Бруно будет воевать по Пфейтфайеру!
Так, похоже, малый штаб в лице трех теньентов и одного полковника не дремлет.
– Бруно воюет по Павсанию, – проверил догадку Ариго.
– Простите! По кому?
– Есть такой стратег, – туманно объяснил Ариго и внезапно хихикнул, вспомнив явившегося в бреду ежа.
Арно сдвинул брови и поправил обреченную шляпу. Значит, Придд молчит. Это Арно соизволил убрать в мешок субординацию и выпустить на волю фамильную дружбу. Как прошлой осенью на дороге в Вальдзее.
– Мой генерал, кто поведет армию, если… если маршал заболеет? Вы?
– Фок Варзов здоров, теньент Савиньяк!
– У него давно плохо с сердцем, и он проигрывает. Мой генерал, я ни с кем об этом не говорю, но я… Я именно что Савиньяк… В нашем доме… невозможно не разбираться в некоторых вещах! Бруно прет вперед, мы пятимся. Нас обманули с переправой, застали врасплох и чуть не разгромили, хорошо, Ансел подоспел. У нас ничего не вышло с Доннервальдом, мы же гарнизон… просто бросили. Вас погнали в рейд. Без толку, теперь опять… А если Бруно что-нибудь еще выкинет, а вас при основных силах не будет?
– Не делай из меня Алву.
– Я не делаю! Маршал Алва другой… Он лучший из всех, но его здесь нет. Есть вы. И вы тоже под дудку Бруно не пляшете.
– Пляшу, потому что дриксов больше и у них есть резервы. Ты про рейд спрашивал… У нас едва не вышел бой с дриксенским отрядом. «Гуси» подходили с востока и явно нацелились прижать нас к реке. Я заподозрил, что это не все вражеские силы, и от боя уклонился. Раз переправы нет, не будет и прущих через нее, значит, и рисковать смысла нет. Я попятился в Тарму и считаю, что правильно. Как и фок Варзов.
– Вы правы, – уперся большой стратег, – это маршал просчитался… Сейчас другое время. Я не про возраст, Бруно такой же…
– За Бруно вся Дриксен, – устало объявил Жермон. Спорить не тянуло, тянуло ссориться, вернее, орать и затыкать рот.
– Мой генерал…
– Приказать тебе за… молкнуть? – Вот ведь радость – днем затыкать таких вот «умников», а ночью таращиться на карту, пытаясь найти нечто не найденное Вольфгангом. Не находить, но чуять, что оно есть. Есть, кошки его раздери!
– Мой генерал, – другой тон, теньентский, – опять драгуны Гаузера. Трое и «фульгат».
Курган послужил ориентиром не только для кавалеристов Жермона. Всмотревшись, генерал узнал Бабочку. Значит, Кроунер, и с ним чужаки. Очередные новости из Мариенбурга?
– Ты прав. – Ариго натянул поводья и поднял руку, давая знак старшим офицерам. – Вряд ли стоит ждать хорошего, впрочем, не привыкать!
Не привыкать, это да, но тревога, возникшая при виде приближающихся всадников, удивляла. Даже не тревога, то напряжение, что накатывает перед боем. Словно не курьер навстречу рысит, а трубач, уже собравшийся трубить «Атаку».
– Мой генерал, от Маллэ.
Сержант. Еще молодой, лицо хмурое, неприветливое. С такой миной только гадости и возить.
– Кто такой?
– Сержант Натти, господин генерал. С письмом к командующему, маршалу фок Варзов.
– Что в Мариенбурге?
– У нас пока ничего, господин генерал. Все дриксы – у Ойленфурта.
– Не взяли пока?
– Когда мы уезжали, держались. – В глазах сержанта мелькнуло некое сомнение, но понять, по какому именно поводу, Жермон не сумел. – Господин полковник Гаузер говорили, недолго осталось. Может, уже и взяли…
– Давай-ка подробней.
– Так, господин генерал, я же сержант. Планов начальства не знаю. Вчера утром чуть не всех подняли, велели готовиться. И нас – тоже. К чему, зачем, не скажу, я раньше уехал.
– Донесение давай. Давай, я сказал, сейчас я тут вместо командующего.
Письмо было коротким: в городе и вокруг него спокойно, но, по данным из Ойленфурта, гарнизон сможет его удерживать не более трех дней. Генерал Маллэ принимает решение собрать лучшие свои силы и помочь осажденным пробиться из окружения. О результатах предприятия и добытых во время его проведения сведениях будет доложено незамедлительно.
Так, сигнал «Атака» чудился не зря. Будет и атака, и все, что полагается… Пожалуй, к самому прорыву не успеть, разве что Маллэ решит денек повременить, но это вряд ли – там внезапность важна. Значит, завтра к вечеру выйти к окрестностям Ойленфурта…
– Баваар, как по-вашему, до Ойленфурта мы в два дня доберемся?
– Если напрямик и гнать, можем и добраться… Но можем и с ходу напороться на «гусей». Ближе к реке, если с востока идти, совсем голые места.
Не можем напороться, а напоремся…
– Сержант, донесение я запечатаю, и скачите дальше. Заодно прихватите и мое. Господа, полчаса на отдых, и выступаем.
На этом уступе могли жить боги. Богам в горах самое место, особенно в таких. Рассеченный облачными ожерельями дальний хребет, рев потока, заступившие дорогу отвесные скалы – багряные, черные, золотистые… Стену стерегут причудливые обломки; усыпанные розоватыми ягодами деревца, нарядные, будто служаночки из хорошего дома, провожают гостей до порога, чтобы препоручить нацепившему двойную радугу водопаду… Да, боги могут здесь жить, но не живут, иначе б кошки с две сюда пускали Премудрую Гарру.
Старуха напоминала о столь любезной дуракам и дурочкам нелепице – дескать, женская мудрость идет рука об руку с уродством. Чушь! С уродством никто на прогулку не отправится. Премудрая должна быть такой, как Франческа, если ее одеть по-бакрански и посадить на черного козла с золотыми рогами. Такой Премудрой не только приятно являть свою волю, но и гадость возвещать не захочется, а бакраны посылают к богам старых грымз, вот и допрыгались до Полвары.
– Обалдел? – Коннер гордился бакранами и Бакрией, как овчарка – отарой. – Тут обалдеешь… О чем думаешь?
– О том, что розовое с зеленым пóшло на людях, но не на деревьях. Эти ягоды едят?
– Абехо-то? Тергачи здешние клюют за милую душу, а люди – кто как… Яги, пока их бириссцы не перерезали, из падалицы винишко гнали. У них оно навроде святой воды было. А бакраны, жабу их соловей, абехо сушат и на свадьбах заваривают для молодых, ну и суд у них ягодный… Слыхал?
Политес требовал сказать, что не слыхал, но это было бы слишком наглым враньем, и Валме просто полюбопытствовал, чего ждать сейчас. Оказалось, ничего страшного. Рокэ наберет у водопада воды и выльет на алтарную плиту. Опасным это не казалось, но кто этого Алву разберет? Когда грозился, не упал, а теперь возьмет и свалится. Богобоязненные бакраны, чего доброго, решат, что так и надо… Ни Гарра, ни морисский старик маршала не удержат, зато Валмон для особых поручений – вполне.
Марсель подмигнул Коннеру и полез за Вороном. Сперва к водопаду, а потом назад, по вырубленным в скале преотвратным ступенькам. Будь цело пузо, виконт проклял бы все сущее уже на середине лестницы, но пузо хозяину изменило, и тот благополучно достиг алтаря.
Черное обсидиановое зеркало смотрело в глаза небу. На нем не резали козлов и не возжигали огонь. Не было даже цветов, хотя дрожавшие над пропастью алые и белые колокольчики словно просили, чтоб их куда-нибудь возложили.
– Уходи! – бросил Алва.
– А что я буду рассказывать Коко?
– Тогда не уходи.
Солнце коснулось дальней острой вершины, только коснулось… Гарра воздела руки и завопила, Бакна Первый и его наследник приложили ладони к щекам и отшагнули назад, оставляя у алтаря Алву с мориском и ведьмой. И Марселя.
Ведьма крикнула еще раз, позади грохнуло и зазвенело – почетный бакранский караул колотил мечами о щиты. Рокэ, держа в руках кожаное ведро с довольно приятным узором, слушал неожиданно звонкие вопли. Марселя не гнали. Он стоял и смотрел. Не на Гарру и не на Алву – на окружавшие алтарь козлиные черепа, что казались совсем не козлиными. Они, их жабу и даже рыбу кто-нибудь, словно выросли из земли вместе со своими шестами и теперь таращились на уходящее солнце. Очень неприятно таращились.
Несмотря на изысканное общество и яркий свет, стало неуютно, куда неуютней, чем в полночь в Нохе. Валтазар был чем-то привычным и законным, о нем даже в трактатах писали, надорскую трагедию Валме лично не наблюдал, а тут со всех сторон лезло нечто древнее, то, над чем они с Франческой пытались смеяться, то, что спало в озерах Гальбрэ…
Алва шагнул к алтарю, Марсель не отстал. Плеснуло. Упало на щебень пустое ведро, зашуршало каменным ящером. По черной плите растекалась вода. Мокрый обсидиан злобно блестел, отражая солнце и четыре смутные фигуры. Валме покосился на небо – светило расселось на вершине, как на троне или… на зубцах треклятой башни, спасибо, вокруг никто не вился. Птичек бы Валме не перенес.
За спиной опять грохнули мечом о щит, на этот раз расстарался кто-то одинокий. Ведьма вытянула сухие лапки над плитой и заголосила пуще прежнего. Алва четко произнес нечто непонятное и, преклонив колени, положил ладони на камень. Зрелище было еще то… Вцепившийся в гору сверкающий шар, рогатые черепа и глядящий в черное никуда мужчина. Их здесь торчало четверо, но камень теперь видел лишь одного. Ни Гарры, ни мориска, ни собственной физиономии Марсель в зеркале не наблюдал, хотя стоял совсем рядом, а из-под рук Рокэ… из-под левой руки… расплывалось багровое пятно. Темное, с алыми прожилками, как сгорающее письмо, оно захватывало алтарь, и тот исчезал и при этом оставался, будто в каменные границы кто-то загнал вечерние облака. Облака клубились, наползали друг на друга, но черные ребра, единственное, что еще оставалось от плиты, не давали им расползаться, а потом в закатном вареве что-то возникло. Похожее очертаньями на козлиный череп, оно пыталось вырваться из-под кипящих туч, а те все сильней наливались кровью, темной, уже неживой. Черно-красная мешанина вызывала головокружение, но Валме не отводил взгляда, пытаясь запомнить пожирающие друг друга тени. Облачная собака… Что-то вроде фельпского «ызарга»… Бык с небычьей головой… Сова или очень толстый орел… Непонятная птица взмахнула крыльями и развалилась надвое, давая волю черному пятну, медленно открывавшему золотые глаза…
– Рожа! – брякнул, наплевав на все ужасы и ритуалы, язык виконта. – Опять Рожа… У, мерзость!
Красная капля на белом притягивала взгляд. Она была единственной и яркой, как драгоценность. И еще непонятной. Что-то кольнуло запястье, недовольно пискнул копавшийся в своих коржиках Клемент, Робер поднес руку к глазам, и на едва начатое письмо капнуло. Иноходец вытащил платок и вытер руку. Подождал. Ранка, хоть и открылась, кровоточить раздумала. Клемент вылез из хлебницы и подошел поближе, но на письмо не полез. Робер на всякий случай обвязал запястье все тем же платком и понял, что работать не может. И говорить не может, и думать. Нужно было ехать. Немедленно! Скакать. Нестись. Лететь.
В приемной чего-то ждали кавалерист и пара негоциантов. Кажется, Робер их приглашал. Или не их? Вскочивший адъютант принялся напоминать, Робер, почти не соображая, бросил: «Потом» – и выбежал. Дракко стоял в конюшне, и Эпинэ изменил полумориску, вскочив на топтавшегося у стены жеребца Сэц-Арижа. Адъютанта видно не было.
– Разыщите Жильбера! – велел Робер открывшему рот часовому. – Пусть приведет Дракко к Капуль-Гизайлям.
Часовой что-то крякнул, и Эпине вылетел за ворота. На улице было людно, пришлось придержать коня. Что он едет в Ноху, Эпинэ сообразил, лишь проскочив Ружский дворец. Дворец, из которого увозили Алву. Дворец, где слишком многое встало на свои места…
Впереди звонили колокола, напоминая о вечерней службе. В распахнутые ворота аббатства вливался хилый людской ручеек – эсператистов в столице не прибавлялось. Караул пропустил Проэмперадора во Внутреннюю Ноху, и не подумав расспрашивать. Помнящая смерть Альдо и кровь Айнсмеллера площадь была чисто выметена и залита еще не красным солнцем.
– Его высокопреосвященство на террасе, – объявил вновь обретающийся у Левия Пьетро. – Кормит малых сих.
Малые сии с писком и урчанием вырывали хлеб свой у ближних своих. Голуби лезли друг на друга, то и дело пуская в ход клювы и крылья. Между ними прыгали воробьи. Эти просто пытались ухватить кусок и упорхнуть. Альбину на богоугодное дело его высокопреосвященство, само собой, не взял.
– Что-то случилось? – Левий щедро одарил крылатую паству крошками и улыбнулся.
– Случилось?
– Вы выглядите встревоженным. Хотите шадди?
– Не откажусь. Если вы не заняты… Сам не знаю, зачем приехал. Это было какое-то наваждение… Я опомнился в седле, у Ружского дворца, и решил, что еду к вам.
– Мои покойные собратья сочли бы вас одержимым, а меня – чернокнижником. Не желаете покормить птиц? Это смешит и успокаивает… Тот, кто определил голубя в символы ордена Милосердия, был преизрядным шутником или никогда не видел голубей. Невежество так трудно отличить от удачной шутки… Вы не находите?
О проекте
О подписке