7

Старые стены не хотели сдаваться. Замшелые глыбы держались друг за друга, как бы их ни рвали голодные корни и ни мучила вода, но подползшего оврага они боялись…

– При Раканах эта руина торчала на границе владений Окделлов. – Карваль задрал голову, и Ричард невольно последовал примеру коротышки. – Всё, парни, пришли. Дювье, смотри в оба. Гашон, стань-ка у обрыва. Тератье, к стене…

Сейчас Карваль договорит, и они уйдут. Враги, чесночники, люди уйдут, а он останется между провалом и полудохлой стеной. Даже без лошади. Дикон отдал бы что угодно за эскорт, но просить Карваля?! Коротышка хочет именно этого, потому и устроил ночное представление. Мелкая, подлая месть и неожиданно страшная. Обнаглевший ординар не представляет, каково остаться один на один с вечностью, он просто угадал. С ночью, жующим тропу оврагом, развалинами, только коротышка этого не узнает никогда. Люди Чести не просят, они поворачиваются и уходят, как живут, не оглядываясь и не опуская головы. Главное – не сбиться с шага, не обернуться, а потом… Святой Алан, пусть убираются прямо сейчас! Стоять под этой луной, скрестив руки, и улыбаться все невозможней, лучше сразу… Собраться, бросить через плечо что-то дерзкое, исчезнуть за грудой настороженных обломков… Только бы Карваль не догадался столкнуть бревно, по которому они перешли овраг!

– …Занха на лбу написана!

Хриплый, полный злобы выкрик. Черные резкие тени. От стены, от деревьев, от солдат. И вкрадчивый, издевательский шорох осыпающейся земли. Овраг не спит, овраг слушает, овраг ждет…

– Нетушки, хватит с Монсеньора седых волос!

– Верно говоришь…

– Чтоб еще из-за…

– Какого кота драного мы его тащили?! Надо было…

– Тихо! – Злость человеческая и злость вечная, злость и напряжение… – Что делать с ним, ясно. Что Монсеньору знать про это ни к чему, тоже. Только не все так просто, ребята, это вам не Мараны, гори они в Закате!

– Разрублен…

– О как!

– Я знаю, что говорю. Таракан спутался с гоганскими колдунами и надул их. Рыжие ему поверили, потому что за обман на шестнадцатый день прилетает, а как – вы в Надоре нагляделись. Только Таракан оказался поддельным… Видать, прабабка какая еще той шлюхой была, зато Окделл, своим на беду, – настоящий. Тихо, я сказал! По всему выходит, Надор угробил он. Мы сейчас поговорим, а вы послушайте. Ну и смотреть не забывайте. Если что – не церемониться.

– Какое там, капитан! Да мы…

– Помолчи, Колен! На нем клейма ставить негде, хотя какие на дерьме клейма! Будь моя воля, я б голубчика возле Штанцлера уложил, но Окделл не такой, как мы. По нашу душу, что бы мы ни учудили, разве что королевские драгуны заявятся, а знать, старая знать… Леворукий знает, что они такое, но, если надурят, тем, кто рядом, не жить. Эта гадость, она же ползет, за ним ползет, и Окделл, тварь такая, знает это! Я говорил с ноймаром, что письма Монсеньору привез… Окделл всю дорогу дергался, а уж как назад чесанул…

– Ложь! – Ложь, безумие, бред! Что может знать чесночник о том, чего ждет, чего требует Кэртиана?! – Альдо не имел дела с колдунами… Я…

– Заткнись! – оскалился Дювье. – Выродок…

– Карваль! Верни мне шпагу и говори… Если рискнешь…

– Шпагу ему? Ах ты ж…

– …нашу Катарину…

– Вояка… против баб!

– В суде еще… Законник свинячий!..

– И какого… мы его в Доре не хлопнули?!

– Молчать! – Лязгнуло. Огрызнулся уставший камень. Лунный свет отскочил от чего-то… Рукоять… Знакомая! Кинжал вонзился в землю у самых ног! Тот самый, что отняли.

– Оружие хочешь? Будь по-твоему!

Какие у них лица! Бледные, ощерившиеся, хуже, чем у выходцев. Звери почуяли кровь… Думают, их взяла? Зря. Окделлы всегда умели охотиться!

– Ты здесь не для дуэли, мозгляк. Ты заигрался с Альдо и разворотил какую-то сволочь. Вашу, надорскую. Похоже, она уймется только с твоей смертью, значит, тебе пора умирать. Лучше, если ты это сделаешь сам, своим кинжалом и на земле, что была за Окделлами.

– Хоть какой-то толк будет…

– Сделает он, как же!

– Не сделает, помогу. Окделл, я считаю до шестнадцати. На Создателя ты плевал, обойдешься без молитвы. Раз…

Поднять кинжал, проверить острие.

– Два.

Всех кинжалом не перебить, ну и кошки с ними… Даже с Карвалем! Главное – вырваться, потом он спросит… Со всех! За всё!

– Три. Четыре.

Спокойно! На Винной было две дюжины… И не отребье – дворяне. Стена наполовину обвалилась… С той груды допрыгнуть до верха и сразу же на ту сторону… В темноту… Да, именно так! Сбить Тератье – и на стену! Полшага вправо, чтоб наверняка. Скалы видят… Кэртиана испытывает избранников? Кэртиана предала?

– Семь.

Главное – шпага… Добыть шпагу и пистолеты…

– Восемь!

Упор на правую… Святой Алан, вперед!

Южный ублюдок. Думает, загнал Окделла… Повелителя! Ну нет! Прыжок! Слева вспыхивает нехорошая звезда. Раздается глухой рокот, похожий и не похожий на рев обвала, налетевшая волна или не волна сбивает с ног, тащит сквозь холод, тьму, странные, резкие звуки, как тащила в Сагранне. Скалы взорваны. Озеро мертво. Его смерть порождает песню. Песня становится селем, великим, неукротимым, справедливым. Багряные горы пронзают золото облаков, нестерпимо горят ледники, смеются летящие с гор камни, быки вечности, они тоже стремятся вниз, в долину, они исполнят свой долг, исполнят приказ… Горы за спиной колышутся, рушатся, обращаясь в серую мертвую пыль, что забивает рот и глаза. Песня камней делается глуше, отрывистей, но они еще бегут, они есть бег, они есть смерть…

Ричард понимал все меньше, не телом, душой ощущая стремительную мощь движения, которое убыстрялось и убыстрялось. Последней осознанной мыслью было, что он не промахнулся и все это – грохот, яростный бег, жар и холод – на самом деле не более чем дорога, у которой есть начало и нет, не может быть конца.

Часть вторая
«Императрица»^[2]

Все, что посылает нам судьба, мы оцениваем в зависимости от расположения духа.

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1
Граница гаунау и бергмарк
400 год К.С. 1-й день Летних Ветров

1

Чарльз не помнил, за что именно его похоронили заживо, но точно знал, кто отдал приказ, – Леворукий. Разодетый в красное и черное, он сидел на сером в яблоках лебеде и крошил изумруды; их требовалось клевать, но от проклятых камешков жгло во рту, на глаза наворачивались слезы, предвещая погибель. Те, кто унизился до подачки, издыхали в страшных мученьях. Реддинг, Сэц-Алан, Шлянгер, фок Лауэншельд со своими офицерами… Всех их под заунывные песни уносили в Закат, Давенпорт это видел и вновь не мог ничего поделать, потому что стал каменным обломком. То, что некогда было головой, раскололось, давая дорогу воде. Над новорожденным источником вился пар, в клубах которого бродила короткохвостая лошадь и рассуждала о кабаньей охоте, затем лошадь стала розовой, потому что «крашеные» понесли большие потери от артиллерийского огня. Тут-то Хейл и навалился всей мощью… Дриксы побежали, в центре линии образовалась дыра, только лезть в нее было нельзя! Чарльз пытался это объяснить, но кто станет слушать какой-то родник?!

В дыре замерцало, оттуда выбежал Уилер, вскочил на розового коня и ускакал по гулкой, как барабан, земле в сплетенные из лебедей и сердец ворота, тоже розовые, Ворота вели в Рассвет, он переливался и блестел, от него тошнило. Давенпорт зажмурился, тут-то его и закопали, забив глотку сухой мелкой пылью… Пыль, вот и все, что осталось от перевалов, которые штурмовали веками, всё становится пылью – серой, холодной, отвратительно мертвой… Защищать ее нет смысла, как и завоевывать! Пыль – это и есть конец всему.

Обрушившийся сверху холод был внезапен. Что-то вспороло курган, под которым лежал Чарльз, и повлекло наверх, к свободе! Капитан облизнул шершавые губы и приоткрыл глаза – в клочковатом тумане медленно кружил огромный гаунау. Вроде бы капрал, вроде бы с ведром… Давенпорт сел. Схватился за голову, по которой, казалось, проскакал кавалерийский полк. Хуже, конная артиллерия! Во рту пересохло, но в горле стояло что-то кисло-студенистое и рвалось наружу.

– Леворукий! – прохрипело рядом. – Леворукий и все его подлые твари… Зачем тут дерево?

Плеснуло, зарычало, опять полилась вода. Чарльз сглотнул несколько раз, мимо один за другим шли гаунау с ведрами, но Давенпорт точно знал, что в плен его не брали.

– Гхде? – провыл хрипатый сосед. – Гх-х-х-хде эта дрянь алатская?!

Чарльзу было плевать где, лишь бы стало тихо, но до страданий Давенпорта никому дела не было. Вокруг кашляли, бурчали, ругались, главным образом по-гаунасски, а вот рядом точно бранился талигоец. Реддинг! Живой и серо-зеленый, как замшелая каменюка.

– Тюрегвизе! – словно выплюнул он. – Это тюрегвизе… Где Уилер?! Убью…

– Уилер ускакал, – брякнул Чарльз и понял, что Уилер на розовом коне был бредом, и не только Уилер… Они не клевали изумруды, они пили тюрегвизе…

– Уехал?!

– Наверное, – вывернулся Давенпорт, выуживая из памяти обрывки разговоров. – Маршал велел ему явиться… С самого утра…

– Сволочь! – начал столь же зеленый, что и Реддинг, Шлянгер и вдруг сменил тон: – Прошу простить… Я про…

– Это мои извинения… – Лауэншельд тоже держался за голову и тоже был мокр до нитки. – Вас следовало… вернуть в расположение… талигойских… Приказ… его величества выполнили бездумно…

– Что еще за… приказ?

– Отливать спящих не в своих палатках офицеров водой… невзирая на звания и заслуги… Солдаты исполняли, не… приняв во внимание, что вы… любезно… согласились воспользоваться гостеприимством моего полка… не являетесь подданными… Проклятье! Моя голова…

– Гостеприимством… – пробормотал Реддинг. – Мы были под соснами… у нас… То есть все равно у вас… Проклятье…

– Мы пошли в гости. – Теперь Давенпорт вспомнил вчерашний вечер, с ночью было хуже. – Нас пригласили, мы пошли… Мы с вами, Сэц-Алан, Уилер, бергеры Вайскопфа. Они не хотели, но вы приказали.

Под соснами пили вино, сладкое… Потом Уилер брякнул на стол первый бочонок, его прикончили и со вторым пошли в гости. К Лауэншельду – у ронсвикцев стыло мясо, к которому до прихода врагов не притрагивались, и темное пиво… Много пива. Море, океан…

– Нужно выпить пива! – Лауэншельд тяжело поднялся на ноги, загородив половину неба. – Мы выпьем пива, и все будет намного лучше. Прошу прощения…

О чем докладывал полковнику бледно-зеленый адъютант, не владевший гаунау Давенпорт не понял, зато понял Реддинг.

– Нет у них пива, – перевел он, – ни капли… Вчера выдули всё. Совсем всё. Сперва у нас, потом – у них…

2

Это никто не назвал бы похмельем. Просто было зябко и тревожно, будто война все еще висела над головой. Впрочем, завтрак с Хайнрихом после ужина с ним же с успехом заменял безнадежный бой в окружении. Маршал Савиньяк умилился сравнению и провел гребнем по волосам. От ночи варварской откровенности и варварской же попойки уцелел разве что туман в ущельях и опрометчивых головах, а утро сведет за столом хоть и договорившихся, но врагов, так что прощай, «Леворукий». Свое дело ты сделал, отправляйся к своим кошкам!

Лионель застегнул талигойский мундир и какое-то время разглядывал усыпанных отменными изумрудами лебедей, принимавших в объятья то Алису, то Манрика, то Фридриха. Странный путь от дриксенской королевы до дриксенского же болвана. Круг замыкался, в этом было что-то одновременно забавное и настораживающее.

Презент Лионель завернул в трофейный гвардейский шарф, что, будь он Хайнрихом, немало бы его развеселило…

– Ба! – развеселился Хайнрих. – Гвардия Фридриха не умирает, но удирает, теряя тряпки. Жаль, вы не подобрали подштанники!

Король был свеж и уже благоухал пивом. Лионель положил на стол флягу.

– Мне показалось, алатский напиток пришелся вам по вкусу. Говорят, если он не убивает сразу, то делает сильнее.

– Не откажусь! Я должен был взять в жены алатскую принцессу, но она решила стать бабкой вашего узурпатора… Ларс, расстилай здесь. Эти шкуры я добыл в горах. Отныне их место – у камина вашей матушки.

– Черные медведи за розовых лебедей… Готовая притча, а моя матушка балуется пером. – Мех был темным, темней, чем у алатских медведей, а вот зубы и когти отличались мало. – Варварский обычай позволяет снимать шкуру даже с герба?

– Двое медведей в одной берлоге не уживаются. Я каждый год это доказываю при помощи рогатины. Это удобней и дешевле тайной канцелярии, которую держит мой родич кесарь. То есть держал.

Пауза, которой позавидует сам дядюшка Рафиано. Излом щедр на сюрпризы.

– Его величество Готфрид проникся доверием к своим подданным?

– Напротив. Он стал настолько умен, что захотел придушить племянника. И настолько глуп, что отослал врача и канцлера, и готово. Удар. Талиг ждет большая и дурная война. Фридрих заслужит свое Золотое Дерьмо, но крови будет много. Сперва в Придде, потом в Эйнрехте…

– В Дриксен так любят проигравших?

– Проигравших любят коровы. Толстые коровы, которых доят. Принцесса Гудрун именем Создателя поклялась, что отец назначил Фридриха регентом, а сам Создатель молчалив, как малютка Ольгерд.

– Наследник до сих пор не говорит?

– Не говорит и не будет. Сейчас в Эйнрехте слышно только Фридриха и Гудрун.

Огромные руки откупоривают флягу. Тюрегвизе пахнет дымом, полынью и чем-то еще. Видимо, войной. Готфрида нет, есть Фридрих… Для подобной новости лучше бы подошла «пьяная» ночь, но Хайнрих предпочел не «проговориться», а сказать.

– Ваше величество, если рамку дополнить четырьмя коронами, она лишь выиграет.

– У моих ювелиров не будет времени. В Липпе меня встретит гонец. Фридрих станет требовать развода. Он его получит, если признает свою вину. Каплун паршивый, четыре года – и ни единого ребенка! В моем доме женщины умеют рожать, в доме Зильбершванфлоссе единственный мужчина – сестра Готфрида, но ее сыновья уже Штарквинды. Перемирие между Талигом и Дриксен заключат кесарь Иоганн и…

– Регент Талига, – невозмутимо продолжил Лионель.

Хайнрих сдвинул брови.

– Регентство – зло! – изрек он. – Корона не должна расставаться с мечом, особенно в дурной год. У Талига и Дриксен головы нет, у церкви тоже, а лето даже не перевалило за половину. Алва, если он жив, примет корону? Малолетний Карл – это смешно.

– Алва, если он жив, сделает то, что нужно Талигу.