Теперь они рысили меж темных старых стен. Покинутые аббатства тянули к путникам руки-деревья, их тени хватали за ноги лошадей, навязчиво, но не злобно. Так цепляются луговые вьюнки и ежевика, в Торке много ежевики, и в Черной Алати тоже. Может, забраться в какое-то из аббатств и переждать?
Поворот, уколовшая луну колокольня, одинокий всадник едет навстречу. Человек. Дворянин…
– И не боится, – удивляется Дювье, и Робер понимает, что они с сержантом держатся голова в голову. – Шастает по ночам. Мало ли…
Всадник пришпоривает коня и машет рукой. Дракко ничего против чужака не имеет, Мэтр Жанно тоже.
– Какая приятная неожиданность. – Маркиз Салиган приподнимает шляпу. – Я, знаете ли, собирался к Капуль-Гизайлям и позорно струсил. Это я-то!
– Не переживайте. Мы тоже струсили. Вместе с лошадьми.
Салиган привычно стряхнул с плеча невидимые в ночи, но, вне всякого сомнения, существующие перхотинки.
– Плохо дело, – сказал он. – Конечно, мы можем сыграть в кости прямо здесь, но город перестает мне нравиться, а ведь я почти нашел убийцу.
– Да? – переспросил Проэмперадор, понимая, что на покойного конхессера ему плевать.
– Прошлым вечером в меня стреляли, но оглоеды Джаниса вылезли прежде времени и спугнули мое помилование, впрочем, я не слишком уверен, что оно мне понадобится… Вы сейчас куда?
– Вперед.
– Значит, я назад. Возможно, чистые души или чистое белье его спугнут.
– «Его»? – переспросил охрипший Иноходец, чувствуя глупейшее облегчение от того, что не «ее».
– Надо же как-то назвать то, что сейчас бродит по богоспасаемой столице. Нет, я его не видел, и это меня удручает. То, что видишь, можно при необходимости зарезать, как милейшего Гамбрина…
Они ехали, Салиган чистился и болтал, Робер почти ничего не понимал, хоть и пытался. Мешали детские вопли, словно вцепившиеся в путлища и бежавшие рядом с лошадьми.
– Слышите?
– Что? – не понял Дювье.
– Деточку? – уточнил Салиган. – Это к полулунию, завтра замолчит.
Полулуние… Ночь кого? Точно не Флоха, а прочие гоганские боги забылись вместе с золотоглазой девочкой и разбудившим беду достославным. Добрался ли старик до Агариса? Спасся ли, и как зовется вторая из ночей Луны? Почему этими ночами надо сидеть по домам, уж не потому ли, что по городу бродит хныкающая погибель? Ерунда! В Доре никакой луны не было, там просто умирали, зато висельники видят обгорелую девчонку и ничего, живут. Как могут…
– Салиган, вы имели дело с гоганами?
– Собирался, но ваш Окделл поймал меня раньше.
Отряд благополучно подходил к перекрестку; Робер хотел свернуть вправо и добраться до Капуль-Гизайлей в объезд, но на перекрестке лошади встали. Протяжно присвистнул Салиган, ругнулся Дювье. Впереди лежала площадь с фонтаном. Другая, глаза не могли обманывать, но Эпинэ казалось, что они вернулись к сбросившим удавленников каштанам.
Первым на съедение отправился столь же безропотный, сколь и хранимый, видимо все же Создателем, Пьетро. Арлетта спорить не пыталась, она слишком хорошо знала мужчин, чтобы понять – просто так ее в зелень не отпустят. Немилосердно щурясь, графиня следила, как секретарь его высокопреосвященства повторяет путь покойных танкредианцев.
– Я забыл узнать ваше мнение о Габетто.
– Достойный офицер, и это не комплимент. Недостойных я тоже видела.
– Габетто будет вас сопровождать.
– В Эпинэ?
– К Капуль-Гизайлям. Эскорт в Эпинэ возглавит Мэйталь. Кроме того, при вас с завтрашнего дня будет Пьетро.
– Мне не нужен секретарь.
– Вам, как и всякому дыханию, нужен ходатай и заступник. Молитвы Пьетро угодны Создателю.
– Молитвы об Алве, вне всякого сомнения, угодны, – Арлетта сощурилась на его высокопреосвященство, – а молитвы об Оноре?
– Оноре был слишком свят для чужих молитв, вы – другое дело.
– Мне будет спокойней, если Пьетро станет… молиться о вас.
– Он будет. Сопровождая вас к Кольцу. Теперь смотрите.
Пьетро был уже по ту сторону площадки, у входа в затопленную часовню. Кардинал кивнул, и монах медленно двинулся к зеленой колонне.
– Видите? – спросил Левий.
Арлетта видела. Для нее ночные странности были очевидней, чем для кардинала. Близорукость и темнота превратили Пьетро в размытую тень, зеленый свет возвращал фигуре четкость. Только фигуре, стены и небо вели себя, как и прежде, а вот человек… Арлетта могла разглядеть даже перебиравшие четки пальцы. Каким-то образом монах умудрился отыскать центр призрачного костра, где и остановился. Благочестивая статуэтка, созданная продавшим душу Врагу гением.
– Плита помечена, – объяснил Левий и махнул рукой, разрешая секретарю к ним присоединиться. – Это удалось не сразу. Оказавшись внутри свечения, перестаешь его видеть.
– Вы говорили. Что ж, теперь моя очередь.
– Подождите. Что там, сын мой?
– То же, что и всегда. – Пьетро смиренно поклонился Арлетте: – Госпожа графиня.
Опираться на руку годящегося ей в сыновья и почти столь же светловолосого эсператиста не хотелось. Идти не хотелось. Видеть непонятный свет и тем более нырять в него не хотелось еще больше. Воссияй подобное над Святым градом, графиня Савиньяк только приветствовала бы морисков, но в Агарисе, если верить Левию, ничего не зеленело. Ни-че-го!
– Благодарю. – Женщина с улыбкой приняла предложенную помощь; молодой скромник был сильным, Арлетта почувствовала это еще в Лаик. – Я не хочу в обход.
– Как вам угодно.
Половинка луны, летнее тепло, купола, шпили и цикады. Так благостно. Так страшно.
– Я уже спрашивала… Альдо погиб не совсем здесь?
– Немного дальше.
– Вы ведь ездили в Тарнику?
– Тело предали земле в присутствии его высокопреосвященства, – твердо сказал монах. – Крышку гроба поднимали, покойный находился внутри в должном виде. Сударыня, входим.
Уже?! Мгновение назад зеленый луч был почти далеко, а теперь погас. Разом. Только у ступеней своей резиденции сиял серебряной головой Левий. Такой маленький и такой одинокий. Нет, не одинокий – на кардинальской террасе блеснул металл, да и дальше…
– Охрана, сударыня, – пояснил Пьетро. – Мы сейчас в самом центре. Видите метки?
Графиня честно посмотрела под ноги, метки – семилучевые эсператистские звезды – были аккуратно нанесены светлой краской. Что ж, пометить еще не понять – но уже не шарахаться. Женщина медленно повернулась и обнаружила у стен еще нескольких часовых. Все они, как и Левий, отбрасывали четкие тени, все казались фигурками из коллекции Коко, а вот каменная кладка и стволы деревьев лучше видны не стали. Нет, ни в каких маревах они не тонули, просто сливались в единый темный фон, как на эсператистских иконах… Неужели она открыла церковную тайну? Первый иконописец забрел в зелень, взглянул из нее на людей и ночь, а потом вышел и нарисовал? Очень может быть, но тогда в Гальтаре тоже… светило?
Арлетта вспоминала Иссерциала. Стоящий рядом Пьетро терпеливо ждал, глядя в землю и не забывая теребить свои жемчужинки, это заставило женщину взглянуть на небо и сдавленно охнуть. Нет, небеса не стали ни зелеными, ни кровавыми, просто над самой головой висела огромная луна. Яркая и целая, как в Излом. Целая?!
– Пьетро, Данар!..
Кажется, монах проследил за ней взглядом, потому что понял сразу и правильно. Вдвоем они разглядывали стоящий в зените серебряный щит, по которому змеились красноватые трещины, будто три реки норовили слиться в одну.
– Вы это уже видели? – Графиня изо всех сил сощурилась, но на собравшуюся расколоться луну сие не произвело ни малейшего впечатления. Щурься не щурься, полнолуние оставалось полнолунием, а трещины – трещинами.
– Нет, сударыня, не видел.
– Не видели или не смотрели?
– Сегодня не смотрел, но в прошлый раз небо казалось обычным.
Назад Арлетта шла, задрав голову, и все же не поняла, как жутковатый круг уступил небо уютному серебристому месяцу.
Девочка в ночной рубашке терла кулаками глаза и ревела. У нее не было тени, а на голове переливалась ярмарочными огнями корона Раканов. Та самая, что Робер оставил в тронном зале.
– Закатные твари! – Рука Дювье ринулась было за ворот рубашки, но замерла. Отчаянно даже не заржал, закричал враз покрывшийся пеной Дракко. Эпинэ сам взмок не хуже зачуявшей нечисть лошади, но теперь все хотя бы стало ясно. Был ясен и выход.
Маленькая, залитая лунным светом гадина топала босой ногой и орала, она еще не заметила… Или заметила, но, как вошедший в раж человеческий ребенок, не могла унять плач, давая шанс. Отряду, не Роберу Эпинэ. Иноходец оглянулся на заткнувший улице горло эскорт; медлить было нельзя.
– Дювье, – Проэмперадор заговорил негромко, спокойно, уверенно, будто успокаивал лошадь, – принять команду. Завернуть отряд. Ждать рассвета в старых аббатствах.
– А…
– Выполнять.
Тут ни верность, ни смелость не спасут, разве что заговоры, но он их не знает, а огненных кошек не напасешься.
– Монс…
– Не мешай. Я знаю, что делаю.
Он в самом деле знает, только пусть уберутся. От хныкающей гадины не сбежать, то есть всем не сбежать. Кто-то должен остаться, кто-то, кто нужен этой твари… Будь таковым кто-то другой, бросил бы ты его на съедение и сбежал? К Марианне? К Левию, спасать душеньку? Неважно. Щербатой девчонке нужен ты, и давно нужен, прятаться не за кого.
– Монсень…
– Хочешь, чтоб нас сожрало? – Поправить перевязь, пожать плечами. – Со мной ничего не станется. Забери Дракко.
Спешиться, на мгновенье прижаться к теплой гриве. С Моро тоже так прощались.
– Разрубленный Змей, вы уберетесь или нет?!
Дошло. Заворачивают, с трудом сдерживая коней. Девчонка продолжает реветь, мостовая то ли кажется тряской, то ли в самом деле готовится стать болотом и поглотить все, что не успеет удрать. Крысы вот успели…
Зеленая дымка липнет к камням, медленно, слишком медленно гаснет конский цокот. Ушли. Наконец-то.
Рыжий огонь рвет тьму. Выстрел. На мгновенье прервавшийся рев.
– Вы меня осуждаете? – Салиган сжимает пистолет и смотрит на ребенка без тени. – Без толку, как я и думал, но не стоять же как олухам?
– Фляхи! – Девчонка топает ногой в спущенном зеленом чулке. Нет, это не чулок, это туман. – Фу! Дядька фу!
– Что тебе, деточка? – кривится посеревший маркиз.
Новый вопль, непонятные, но грязные слова, хватающие каблуки камни. Коронованное чудовище лыбится щербатым ртом, вытирает лапу о натянутую на круглом животике сорочку.
– У болвана фульги нет,
Не видать тебе конфет!
– Деточка, – хрипло повторяет Салиган, – тьфу!
– Деточка-конфеточка…
– Уходите! – Робер хватает неряху за плечо. – Она за мной!
– Вы самоуверенны… Проэмперадор. А удирать от нее я уже пробовал.
– Дядька Фу сидит в шкафу!
Дядька Бе застрял в трубе!
Бе-бе-бе, вот тебе!
Она прыгала то вперед, то назад, дразнилась, кривлялась, приставляла к носу растопыренные пальцы. Звонкие, будто над водой, вопли, должно быть, разносились далеко, но дома, если в них кто и жил, молчали, а южане убрались. Удрали, сбежали, бросили… Он сам их прогнал, и все же это было предательством. Он не ожидал, что и Дювье, и Дракко…
– Дядька Фе сожрал трофей,
Дядька Бу наклал в гробу,
Бе-бе-бе, вот тебе!
– Лэйе Астрапэ, заткнись!
– Ы-и-и-и!
Так мог бы завизжать под ножом мясника поросенок размером с церковь.
– Дурак! – Круглые, полные зелени и злобы глазенки вцепились в Робера клешнявыми раками. – Ты дурак! И тебя укусит рак! Ненавижу! Грязный дядька, дядька Фу!
Горная дорога и пустой город. Две дороги, один конь… Две ночи, две женщины или одна? Черные кудри, белые струящиеся пряди, клыкастая кошачья голова… Крылья, огонь, Молния! Сквозь расколотый кристалл…
– Пошел вон! У меня есть король! – Пухлая ручонка едва не ткнулась Эпинэ в нос, в зеленом мерцании черным бездонным оком раскрылся вделанный в браслет камень. – Вот! Мой король! Он ко мне придет! Это наш город! Наш, а ты грязный… От тебя воняет! Я тебя не хочу! Ты дурак! Иди вон! К своей рыбе-жабе!
Вон-вон, иди вон!
Вон-вон, иди вон!..
– Сударь, вы разве не слышите, вас… То есть, надеюсь, нас просят удалиться.
– Вон-вон, пошли вон…
– Идемте же!
Салиган. Ну этому-то чего нужно?! Под ногами чавкает зеленая топь, в ноздри, в горло лезет гнилой дым, душит, вызывает рвоту… Так не бывает: можно либо гнить, либо гореть… Но это сгнило и теперь горит.
– У меня есть мой король… – визжит луна. – Пошел вон!.. Ты дурак… Наш город… Король… Рак… Рак… Дурак…
Горы, огненная кошка, шум воды, лилии в водовороте, лилии в вазах, тишина, сон.
– Эпинэ! Поднимайтесь, нас прогнали.
– Салиган?
– К вашим услугам, но чистого платка у меня нет.
– Вы видели?
– А вы слышали? – Маркиз наклонился и что-то подобрал с изумительно твердых камней. Пистолет… – Она назвала вас грязным. Вас! В моем присутствии. Все, я уничтожен. О жалкий жребий мой!
Ветер играл цветной тряпочкой, будто котенок. Ветер, тряпочка и окруженная серыми гвардейцами карета – больше на Виноградной улице не было никого.
– Интересно, – графиня сощурилась на навязанного ей заступника, – что творится в других кварталах?
Улицы, которыми ехал кортеж, казались спокойными, хотя и слишком для этого часа малолюдными. Никаких приключений, никаких воплей с руганью, но и смеха не слышно, и зазывалы с уличными торговцами молчат.
– Человек генерала Карваля сообщил, что ночь прошла спокойно, – напомнил Пьетро. Это Арлетта знала и без монашка. Творись в столице что-то непотребное, ее из Нохи не выпустили бы даже с дюжиной Пьетро и сотней Габетто.
– Я плохо вижу, – призналась графиня спутнику, – посмотрите, какие лица у прохожих. Слава Создателю, здесь хотя бы есть люди.
Пьетро послушно приподнял занавеску. Смотрел он долго, дольше, чем это делал бы адъютант, которому поручили немолодую даму.
– Люди озабочены, – длинные пальцы вновь отсчитывали бусины, – озабочены, насторожены, но не злы. Будь я военным, я заверил бы вас в том, что причин для тревоги нет, но я монах и могу не скрывать опасений. То, что на улицах так мало горожан, меня пугает больше их лиц. Затишье перед грозой… Как ни банально это сравнение, я не могу подобрать другого. Сударыня, так ли вам необходимо видеть господина Капуль-Гизайля?
– Мы у барона не задержимся, – пообещала Арлетта, испытывая жгучее желание броситься назад, под защиту монастырских стен, – а курьера в Ноху отправьте прямо сейчас. Офицеры должны быть готовы.
К чему? К лезущим из катакомб чудовищам? Так в Олларии катакомб вроде бы нет, а все мыслимые распоряжения Левий перед отъездом уже отдал.
О проекте
О подписке