Глава 3

1

Чего-чего, а того, что мельничиха заявится на пасеку, да еще и не одна, Барболка не ждала. Принесли закатные твари! Девушка хмуро цыкнула на путавшуюся в ногах Жужу, обтерла руки передником и вышла встречать незваных гостей. Голова так и не прошла, в горле першило, знакомые лица казались жуткими харями, да еще в доме шаром кати. Ни закуски путной, ни выпивки!

– День добрый, Барболка, – яблонский староста Ласло поднял шляпу, – и что ты такая бледная?

– Побледнеешь тут, – огрызнулась Барболка и опомнилась: – День добрый, дядька Лаци. Проходите, только не ждали мы гостей.

– Оно и видать, – влезла вездесущая Ката, – небогато живете, хоть порядок бы навела.

– Помолчи! – цыкнул на толстуху староста. – Тут дело такое, Барболка. Феруш пропал, говорят, к тебе он собирался.

– Был он здесь, – чего запираться, папаша выползет, все одно разболтает, – да больше нету.

– Нет, говоришь? – осклабилась Ката. – А не врешь? Парень он видный, мог и задержаться.

– Мог, да я ушла, – отрезала Барболка. – В лес. Уж лучше кабан, чем ваш Феруш.

– Зенки твои бесстыжие, – завопила молчавшая до этого Магна, – подстилка господарская…

– От подстилки слышу! – К глазам подступили слезы, но Барболка не дала им ходу и даже уперла руки в боки не хуже мельничихи. – Свою рубашку продала, за мою взялась, да не вышло! Я – девушка честная, любовь на серебро не сменяю!

– Да вы послушайте! – Магна подняла толстые руки вверх, блеснул дутый золотой браслет. – Вы только послушайте, люди добрые, что эта стервь несет?! Совсем совесть потеряла. На чужом коне в Яблони въехала, все видели!

– Уж лучше на чужом коне днем, чем на вештской мельнице ночью! – хохотнула Барболка. – А задаром ты мужу своему и через порог не нужна была!

– Что ты сказала?! – мельничиха поперла грудью вперед. – Змеюка лупоглазая!

– Я-то лупоглазая, а твои зенки днем с огнем не разглядишь!

– Та замолчите! – рявкнул староста и тут же убоялся собственного рыка. – Тут дело такое… Барболка, ну ее, мельницу, Феруш-то пропал. Куда?

– Нанялась я козлов пасти. – Девушка перевела дух и утерла рукавом пылающее лицо, только что было холодно, теперь стало жарко. – Я побежала, а он с папашей остался.

– Ой, а Гашпар-то где? – пропела Ката. Так вот с чего ее принесло! Отец пьяница-то пьяница, да вдовец, а Кате мужик до зарезу нужен. Вот бы и впрямь спелись, а их бы с Жужикой в покое оставили!

– Спит он. – Барболка медово улыбнулась: – Сейчас разбужу. Да вы на двор заходите. Под вишню, лавка там. Что в воротах торчать?

Дядька Лаци важно вступил в скрипнувшую – с осени не мазали – калитку, Ката сунулась следом, мельничиха трошки промедлила, но вошла, брезгливо закусив толстую губу и подобрав цветастые юбки. Дура, сухо же!

– Что ж ты, Барболка, хотя б курей не заведешь? – заныла Ката, у которой на дворе петух на гусака наступал да по уткам топтался.

– Чтоб пчел не поклевали, – отрезала пасечница. Эх, были ведь у них куры. И козы были, и кобылка, да все в кабаке потонуло.

– Кого Леворукий принес? – папаша уже стоял в дверях хибары и яростно скреб кудлатую голову. – Чего надо-то? Меда нет!

– Гашпар, – староста почуял, что надо брать дело в свои руки, – не скажешь, куда Феруш подевался?

– Феруш? – Отец зевнул, показав крепкие зубы. – Какой такой Феруш?

– Мой Феруш, – Магна тиснулась вперед, морда белая, а шея красная, как у сыночка, кошки б его разодрали, – был он здесь, девка твоя призналась.

– Был да сплыл, – папаша снова зевнул, – накостылял я ему, паршивцу, чтоб к Барболке не лез. Не про него товар.

– Да что ты такое несешь? – взъелась мельничиха… Пасть! У нее такая же пасть, как у Феруша… И луком из нее наверняка так же несет. – Совсем стыд пропил!

– Что пропил, не твоего ума дела, – набычился папаша, – а у тебя стыда отродясь не водилось. Замуж шла, брюхо на нос лезло!

Магна кинулась вперед, выставив скрюченные лапы в позолоченных кольцах. Ката повисла у нее на спине, староста сплюнул, папаша захохотал и подкрутил все еще темный ус. Жужа на всякий случай забилась под покосившийся стол и неуверенно тявкнула.

Мельничиха билась в объятьях Каты и дядьки Лаци, проклиная пасечника, его дочку, Жужу, пчел, дом и мало что не крапиву у забора. Она вопила, а Барболка смотрела на беснующуюся бабу, которая никогда не станет ее свекровью, и не понимала, как взяла по осени этот проклятущий браслет. Уж лучше сдохнуть в этой развалюхе, чем жить с Магной и Ферушем под одной крышей. Да какое там под одной крышей, на одной улице и то тошно.

Порыв ветра сорвал с веревки старый фартук и швырнул в лицо мельничихе. Где-то вдали зазвенели колокольчики, с вишни взметнулось облако белых лепестков и осыпало Барболку с ног до головы. Гашпар захохотал, тыча коричневым пальцем в сторону топающей ногами Магны, голову которой облепила рваная тряпка. Ката тоненько прыснула, прикрыв рот ладошкой, усмехнулся в усы дядька Лаци, а Барболке стало муторно. Так муторно, словно ее не цветами засыпало, а дохлыми мухами. Захотелось все бросить и бежать, бежать, бежать до заветной поляны, упасть лицом в ландыши, уснуть, увидеть Пала Карои и никогда не проснуться.

– …твою за хвост и об стенку! – рев отца слился с тявканьем Жужи. – Да ни гроба мне, ни могилы, если знаю, что с твоим отродьем!

– Пошли, Магна, – Ката вновь всей тушей повисла на мельничихе, – видишь, нет его тут!

– Если с Ферушем что не так, я тебя и твою девку под землей найду! – Магна вырывалась, на верхней губе блестели капельки пота. Барболка во всю ширь распахнула завизжавшую не хуже мельничихи калитку.

– Здоровьечка всем, а у нас работы немерено. Дядька Ласло, по осени заглядайте, мед будет. Ката, и ты заглядай, а вас, гица вештская, не прошу. Нечего вам тут делать!

2

Гости убрались, следом двинулся отец, за которым увязалась Жужа. И то сказать, дома – хлеб да каша, а в кабаке нет-нет да косточка перепадет. Папаша еще и десяти шагов не сделал, а Барболка ухватила растрепанный помазок и бросилась к треклятой калитке, словно кто-то после сегодняшнего к ним сунется. Петли перестали скрипеть, но девушке этого было мало. Барболка засучила рукава и взялась за приборку. Злость то ли на весь белый свет, то ли на себя, дуру такую, сотворила чудеса, к вечеру дом и двор было не узнать, но пасечница уже не могла остановиться. Девушка побросала в корзинку белье, выгребла из печки золу и побежала на речку. Пересыпала золой рубашки и занавески, сунула в корзине в воду отмокать и заметила, что ночь на пороге.

От разбухшей после недавних дождей речки тянуло холодком и белой водопляской, у берега что-то плеснуло. Наверняка рыбина. Надо поставить пару верш, мяса нет, хоть уха будет. Барболка на всякий случай привязала корзинку с бельем к ивовому кусту и побрела домой, только сейчас поняв, как устала.

Хата встретила темными окнами и тишиной – папаша с Жужей еще не вернулись, совсем сдурели на старости лет. Барболка с сомнением глянула на стоявший черной стеной лес. До «Четырех петухов» путь неблизкий, а обратно в обнимку с распевающим или сквернословящим родителем и того дольше. Да и зачем? Пьяный дорогу везде сыщет, а свалится в лопухи, так ему и надо. Делать ей нечего, старого бугая пасти всем на потеху! Мать хотя бы вещи спасала, а ей и спасать нечего.

Девушка со злостью захлопнула замолчавшую калитку и подперла полешком. Солнце село, небо на западе было ржаво-красным, и по нему неспешно ползли длинные полосатые облака, между которыми высовывал рог умирающий месяц. Смотреть в закат – дурная примета, но Барболка все равно залюбовалась. Чего ей бояться? Хуже не будет, потому что некуда.

– Мяу! – Это еще откуда? Девушка огляделась – никого. Неужто кошка забежала? Если так, она ее оставит. Та хотя бы по кабакам шляться не станет.

– Мяу, – послышалось совсем близко, – мяу, мяу, мя-яяу!

Это не кошка, кошки орут иначе. Человек это. Нашел время дурачиться!

– Мяу!

– Гей, – прикрикнула Барболка, – не дури, ты не кошка.

– Мяу-мяу! – Мяуканье перешло в хихиканье, сзади раздалось какое-то шуршанье. Барболка обернулась – пусто.

– Мяу! – теперь справа. – Мя-яу!

Охотнички вечные, где ж оно? Тут и впрямь только кошке спрятаться.

– Мяу! Дай молока!

– Да где ты, ни дна тебе, ни покрышки!

– Мяу! Хи-хи… Молока хочу!

– Нет у меня молока, выходи!

– Мяу! – Барболкина коса за что-то зацепилась… За щербатую доску! Девушка кое-как высвободила угодившую в трещину прядку, и тут ее дернуло за юбку. Раздался тоненький смех. Словно колокольчики зазвенели.

– Мяу! – Кто-то легонько шлепнул по плечу.

– Мяу! – Со стола упала и разбилась кринка. Старая, старше Барболки, пустая, с облупившимся рисунком. Мать в ней ставила на стол молоко, тогда у них еще были козы.

– Собери черепки, Барболка, – сказала мамка, – негоже дом запускать. Что ж вы тут без меня все прахом пустили, словно и не люди.

Мать давно умерла, но девушка послушно бросилась собирать осколки. Сгребла в кучку, взяла веник и вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками. Из-за разбитой крынки, пропавшей Жужи, горьких материнских слов, подлой Магны, пьяного отца и… из-за седого гици, который и думать забыл о пасечнице, а зачем-то снится.

– Ты чего? – Теперь тоненький голосок казался знакомым. – Глупая! Плакать плохо.

Теплые пальчики сжались на запястьях, отдирая ладони от лица.

– Не надо плакать, – светлые глазища, взлохмаченные кудри, только в волосах на этот раз не ландыши, а цветы рябины, – надо петь. Всегда петь…

– Это ты мяукала? – зачем-то спросила Барболка. – Ты зачем пришла?

– Я забыла, – надула губки девочка, – ты меня рассмешила, и я забыла.

– Ты хочешь здесь жить? – Почему она голенькая? Только волосы до земли.

– Ты глупая, – малявка погрозила Барболке пальчиком, – жить здесь нельзя. Совсем нельзя… Я вспомнила! Пойдем.

– Куда?

– Где их нет, – гостья глянула на поднявшуюся над домом луну, – за живую воду, к живому огню… Идем, а то поздно будет.

Это сон или нет? Гаснущий закат, голышка с эсперой, мамин голос, разбитая крынка. Если сон, может, за ним придет другой сон. Про гици.

– Идем, – торопила девчонка, – не бери ничего, здесь все умерло.

– Как это? – Уйти из родного дома страшно. Даже если знаешь, что это сон. Даже если собиралась уйти наяву – вот так, сразу…

– Ты живая, – гостья склонила головку к правому плечу, – ты поёшь, не трогай мертвое. Брось…

Мертвое? И в самом деле… Пчел вечером не было, даже муравьи с комарами куда-то подевались. И все-таки уходить с голым ведьменышем на ночь глядя…

– Сейчас отец придет, – зачем-то сказала Барболка, – его кормить надо.

– «Накормлю его телом розовым, – вдруг запела девчонка, – напою его кровью алою, кровью алою, горячею».

– Замолчи! – прикрикнула Барболка. – Это гадкая песня.

– Песня? – Голышка ухватилась за калитку и принялась на ней раскачиваться. – Песни поют, мясо едят, от беды бегут. Беги, Барболка, беги!

Шустрая тень отделилась от леса и покатилась вперед.

– Жужа! – крикнула Барболка, первый раз обрадовавшаяся возвращению родителя. – Жужика!

Собака проскочила сквозь забор – сколько ж в нем дыр! – и молча бросилась к хозяйке. Хвост зажат между ног, глаза закрыты. Сбесилась?! Барболка завизжала и помчалась к дому. Жужа молча потрусила следом. Она не лаяла, не рычала, но от этого было только страшнее. Девушка влетела в сенцы, дрожащей рукой закрыла дверь и вспомнила о девчонке на дворе. Кем бы малая ни была, оставлять ее с взбесившейся Жужей не по-людски.

Барболка схватила кочергу и толкнула дверь, за ней не было никого – ни собаки, ни длинноволосой ведьмочки. Только рогатая луна и пляшущие тени.

3

Может, это и было сном, но не тем, который она ждала. Совсем не тем. Барболка стояла на пороге, не зная, что делать. Вернуться в дом было так же страшно, как выйти на двор. Девушку окутала странная вязкая тишина, все казалось чужим, покореженным или мертвым. Но разве забор, вкопанный в землю стол, сарай, дом могут умереть? Хоть бы летучая мышь пролетела, и то стало бы легче. Барболка отступила за порог, в холодную, заплесневевшую затхлость. Как же так? День был жаркий не по-весеннему, дом прогрелся, а тут как в сарае по осени! Девушка схватилась за огниво, но огонь высекаться не хотел. Уж лучше на улицу, там хотя бы луна.

Бледный свет, осколки крынки, мокрые, покрытые мерзким налетом пятна на столе. Откуда они? Еще вечером их не было. И сарай… Когда у него просела крыша? Зиму пережила, а сейчас просела. Барболке отчего-то захотелось подпереть дверь сарая ломом, но там, где он всегда лежал, было пусто. Под ногу подвернулось полено – гнилое, мягкое, расползающееся в труху. Все мертвое, все! Дом, двор, луна… За забором чернел лес. Он живой, в нем деревья, комары, птицы!

Девушка опрометью бросилась к калитке, но та не поддалась. Барболка изо всей силы толкнула сырое, осклизлое дерево, ничего! У поленницы зашевелилось что-то темное. Жужа! Спящая собака медленно и неровно, словно ей отдавили лапу, побрела к хозяйке, хвост исчез между ног, уши обвисли. Рука девушки метнулась к эспере, но мертвой собаке не было дела до отвращающей зло звездочки. Жужа тихонько хромала к Барболке. Мимо завалившегося набок стола, увядшей крапивы, черного вишневого ствола. У вишни была тень, у собаки не было.

Спину Барболки покрыл холодный пот.

– Мама, – прошептала девушка, – ой, мамочка!

Она помнила, что мать умерла, но это была ее единственная молитва, единственное заклятье, которое смогли произнести губы. Сжав бесполезную эсперу, Барболка пятилась к прогнившему сараю, отступая от спящей Жужи.

– Мамочка!

Что-то теплое зацепило ногу, не теплое – горячее! Уголек жизни среди мертвого пепла! Барболка сама не поняла, как ухватила рябиновую ветку. Запах зелени отбросил душную гниль, в небе мелькнуло что-то крылатое. Цапля? Какая большая!

– Вот ты где! – девчонка ухватила Барболку за руку. – Вот ты какая! От меня прячешься, а с ними играешь!

– Беги, – Барболка попробовала отпихнуть малышку за спину, – тут… тут…

– Глупая, – ведьмочка тряхнула черной гривой, – я ж тебе говорила…

– А Жуж… – Горячая ладошка зажала Барболкин рот.

– Жужжу, кружу, никого вам не рожу, – запела голышка, кружась вокруг старой вишни, и вместе с ней вертелась ее тень, показавшаяся Барболке крылатой, хотя на самом деле это были волосы. Девушка воровато глянула туда, где в последний раз видела собаку. Никого. Малышка остановилась – белые ровные зубки, блестящие глаза, белые цветы в черных прядях.

– Плохо тут, – девочка сдвинула бровки, – бежим!

Больше Барболка не возражала. Приблудившееся создание было странным, но не страшным. И у него была тень, голос, глаза. Девчонка прикусила губку, босая ножка ткнула калитку, та рассыпалась в труху.

– Бежим!

И они побежали сквозь замерший лес вслед за ускользающей луной. Меж ветвей мелькали какие-то тени, ветер отбрасывал назад спутанные волосы, под ноги стелилась мокрая трава, о чем-то шумели листья.

– Барболка! – ее зовут; какие тяжелые ноги, как она устала. – Да куда тебя несет, дура малохольная!

– Отец, он там… вернулся!

– Молчи! – Кто это сказал? Девчонка? Мать? Гици? – Молчи и беги. Не оглядывайся, не думай, просто лети за луной. Луна выведет, луна и весна. Они есть, они с тобой.

– Барболка, сдурела совсем?! Родного отца не признает! Да стой же!

– Лети, забудь обо всем, лети! У тебя есть крылья, крылья и ветер. Четыре ветра не дадут тебе упасть.

У нее есть крылья? Есть, и она летит к шаловливой луне. Луна пляшет и мяучит, у нее голубые кошачьи глаза… Как она близко!

– Барболка, стой… Не то прокляну… Да стой ты, … твою.

Лунный прыжок, лапы-лучи с серебряными когтями, дикий, надсадный визг за спиной и ветер, пахнущий медом, горячий и ласковый.

– Мы еще станцуем. Ты не забыла? Ты обещала мне песню, я подарю тебе танец. Танец с ветром!

Шум реки, рванувшаяся вверх луна, земля под ногами. Что это за за́мок? Высокие башни, свет, тепло…

– Ты хотела сюда, тебя сюда звали, я тебя привела. Ты будешь здесь жить! Тебе будет весело, а я к тебе приду.

Она сюда хотела? Это Сакаци?! Конечно… Река под горой, двойная башня, и здесь нет другого замка.

– Я не хочу сюда, не хочу!

– Ты не хочешь, куда хочешь, – длинноволосое создание взмахнуло ночной гривой, – и хочешь, кого не хочешь… Зачем думать? Ты танцуй. Живи и танцуй. День еще растет, иди в замок… Иди радоваться, а я приду… скоро приду.

– Я не пойду туда, – выдохнула Барболка, – там…

– Там живут, ты живая, иди туда. – Слетевшиеся светлячки кружились вокруг головки девочки, словно звездный снег. – Иди к живым. Ты не хочешь к ним? К тем, за воду?

За воду? Лунная река, темный мост и трое на дальнем берегу. Отец, Феруш, Жужа… По колено в тумане. Там есть туман, а здесь – нет. Какой сильный ветер… Жужа спит. Отец опирается о лом. Так вот почему она его не нашла! А Феруш без шляпы, и лицо у него наполовину в чем-то черном.

Резкий рывок, острые коготки, впившиеся в запястье.

– Ты – живая!.. Забудь!

Скрип ворот, топот, голоса, факелы в руках, удивленные усатые лица.

– Девка, как есть девка!

– А хороша!

– Точно!

– Видать, гнался за ней кто!

– Ой, дак мы ж ее до Яблонь везли!

– Держи! Падает же!

– Ох ты ж, горюшко…

Звездный туман, запах рябины, метнувшаяся к луне крылатая тень и теплый, мирный покой. Она живая, она дошла. Все будет хорошо, ведь здесь ее гици…