II

Справа от почти полной луны догоняли друг друга две звезды – красноватая и ласково-голубая. Смерть и Жизнь. Дочери Времени Всемогущего. Сестры никогда не ссорятся. Смерть берет то, что не может удержать в горстях Жизнь. Жизнь собирает то, что потом отдаст Смерти. Завтра они поделят пришедших к Линдеям, а пока здесь властвует луна. И мешает спать. Тимезий ткнулся лицом в верный мешок, но ни плотно прикрытые веки, ни потёртая овчина не спасали от настырного светила. Копейщик сдался, перевернулся на спину и открыл глаза.

Луну медленно рассекало узкое облако, единственное на небе. Выше звёздные Кони рвались из рук Колесничего, в ногах его валялся никому не нужный Венец. Ночь перевалила за половину, но до рассвета было неблизко. Последняя ночь перед последним штурмом… Тимезий слишком хорошо знал титанов, чтобы не понимать: бой будет страшным. Сломать церемониальные ворота, пусть и замурованные, для коняг – игрушки, но дальше придётся туго.

Стараясь не шуметь, человек вытащил копьё и кусок козьей шкуры – протереть наконечник. Это хоть как-то отвлекало от лезущей в душу луны и неуместных перед схваткой мыслей, а жить хотелось всё сильнее. Отчаянно, исступлённо, как, наверное, никогда раньше. Клионт тоже не спал, но иначе. Мальчишка и так ждал штурма, словно совершеннолетия, а тут его ещё Идакл заметил! Как же после такого завернуться в плащ и засопеть? Как вообще спать под такой луной?!

– Тимезий, – прошипело у самого уха, – ты чего не спишь?

– Не хочу. А вот некоторым не мешало бы…

– И я не хочу. – Клионт перешагнул через Матрея, зацепился за мешок и почти свалился у погасшего костра, чудом не отдавив ноги спящему Арминакту. – Какое оно у тебя всё-таки…

– Такое, – усмехнулся копейщик, – только не больно-то хватай. Грани – хоть брейся!

– Сам не порежься!.. Хорошо тебе, а моим плащ не сразу пробьёшь… Слушай, ты белобрысого вместе со щитом к дереву пришпилишь?

– Я тебе не коняга! Пробить панцирь сил, пожалуй, хватит, но лучше изловчиться руку или ногу подрезать… Ты Невкра спроси, он – лучший.

– Брата вождя?!

– А что? С Идаклом вы теперь приятели…

Замолчал. Думает… А луна все пляшет. По плащам спящих и мраморным восьмиугольным плитам. По краю разбитого фонтана, в былые годы поившего паломников. По наконечнику отложенного в сторону копья… Тимезий видел, как в руках опытных воинов-колесничих копья с такими наконечниками рубят людям руки и головы не хуже тяжёлых секир, а при колющем ударе пробивают тела насквозь… Те, кто перемолол под Ионнеями две фаланги, наверняка теперь в Линдеях. За смешной стеной… За истончающейся ночью… В лабиринте колесницам не развернуться, но мечеглазам они не нужны, да и «краснолапых» вряд ли всех выбили. Это только говорится «последний штурм», а после него ещё добирать и добирать.

– Тимезий!

– Чего ещё?

– А как ты у Ионней? Как ты того белобрысого?..

– А то ты не слышал! – Вспоминать о поражении перед боем – дурная примета. Перед боем вспоминают о победах, но… Но ведь ты, именно ты, тогда победил. Любой ценой выносить отбитые копья – приказ вождя. Прежде всего – оружие и раненые, а мёртвые уже мертвы. Земля одна на всех, это титаны, пока могли, волокли покойников, что познатней, в свои некрополи, людям довольно памяти и победы.

– Расскажи… А то Арминакт всего не видел.

– Арминакт и не мог, он в это время пытался нашу полусотню к холму отвести… А получилось так – когда в первой же схватке удалось «краснолапого» прикончить, мы было решили, что белобрысые прыти-то поубавят, остановятся, мы их на топкое место и загоним. Только не срослось. То ли вёл их кто другой, то ли всё у них навыворот, но озверели они совсем и так врезали, что коняги наши и те сплоховали, да… Не все, но нам хватило. Я с краю стоял, ну кентавры нас, удирая, и задели, человек пять с ног сшибли. Меня тоже. Пока поднялся, фаланга отступила, а белобрысые уже близко… Хорошо, Пифар, вожак, последним шёл, вот я ему на спину и сиганул. Коняги такого не любят, но тут не до ссор было. Он за своими помчался, чтобы вернуть, ну а мне куда деваться, держусь. А тут белобрысый сбоку, и откуда только взялся?.. Меня в расчёт не принял, на Пифара копьём нацелился. Ну, я с ходу со спины Пифаровой и прыгнул. Повезло, как раз в жизни везёт, – мечом прямо в горло попал. Копьё подхватил, Пифар ржёт, довольный, сам меня на спину забросил, и вперёд.

– А меч, ну, который с камнем?

– Так то не мечеглаз был, обычный копейщик, таким длинный меч не положен. А даже и был бы – зачем он нужен…

– Я бы не бросил.

– Ты ещё истукана с площади подбери! Ну выволок бы я эту красоту, а дальше что? Меч без своего мечеглаза хуже собаки без хозяина, та хотя бы сразу не дохнет. Уж не знаю, как белобрысые это делают, только в чужих руках меч до первой крови живёт, а дальше – всё! Полклинка – в пыль, рукоять, как из горна, а тебе – конец…

– Тогда ещё больше надо… Ну, набрать таких мечей… Может, их переучить как-то можно. Кровь им свою для начала дать или ещё что?

– А то без тебя никто не догадался! Нет уж, пусть сгинут вместе с хозяевами, а выплавлять железо не хуже мы научимся. Своё и по-своему!

– Тимезий?

– Ну?

– А почему они «краснолапые»?

– Наручи у них красные, – неохотно пояснил Тимезий, и дело было не в том, что не хотелось пугать мальчишку – Клионта нельзя было напугать. – Болтают, что первый «краснолапый» голыми руками разорвал кентавра в самом толстом месте. Царю белобрысых это понравилось, вот и стали лучшие мечеглазы «краснолапыми».

– Брехня! – убеждённо объявил Клионт. – Кентавр – та же лошадь, а лошадь не разорвёшь.

– Лошадь, может, и не разорвёшь, – поддел проснувшийся Матрей. – А тебя – запросто!

– А вот и нет! Ты его раньше заколешь!

– Эй, – хрипло пообещал разбуженный Арминакт, – заткнулись бы, что ли. Я вам не «краснолапый», но как раздеру!

Клионт прыснул первым, но полусотник с Матреем отстали ненамного.

* * *

Жрецов вывели ещё вчера, но храмовый огонь горел, а в священном бассейне журчала вода. Асон чуть разжал пальцы, и зерна пшеницы тоненькой струйкой потекли в пламенную чашу. Обычная жертва воина перед битвой, но Асон принёс ещё и сорванные у входа мальвы. Плоды – Солнцу и Пламени, цветы – Луне и Воде… В память И́нтис, которую он назвал бы женой, не пойди всё прахом. И́нтис нашла иной алтарь. Кто-то шепнул, что Небо ждёт настоящих жертв, и началось… Они это делали по доброй воле. Не все, разумеется, но делали. Женщины, старики, подростки убивали себя, чтобы те, кого они покидают, победили. Уцелевшие к тому времени старейшины не рискнули запретить жертвоприношения, возможно, тоже верили, что поможет. Не помогло…

Прощальные цветы тихо упали в священный бассейн, медленно, очень медленно закружились, отдаляясь от мраморной кромки. Война с людьми тоже была водоворотом: державу сносило к невидимому жерлу, но понимали это немногие. Ниалк их не слушал, а ведь можно было успеть… Выжечь, договориться, уйти, да что угодно, только не ждать грозы под деревом, заткнув уши. Время было – полыхнуло не сразу и не везде. Пока «звёздные» гоняли иклутов по северо-восточным лесам, те ударили по земледельческому востоку. Ударили так, что вскоре спасать там стало нечего и некого. Первыми это поняли горгоны и исчезли. Их осуждали, но не слишком: летунам было нечего защищать, и хорошо, что они просто убрались за море. Кентавры, те припомнили запрет на жизнь в двенадцати городах, лишение права на вход в храмы, скачки и бои, наконец… Обида слуг, слабость жрецов и старейшин, молчание Небес, они всё и решили.

Асон окунул пальцы в воду, смочил виски и поднялся к древней алтарной плите, узоры на которой вырезали ещё те, с кем говорило Небо. Принёсший жертву мысленно перечисляет тех, за кого просит. «Звёздный» пытался вспомнить нуждавшихся в его молитве и не мог. Они все ушли раньше – оказавшаяся в центре резни родня, погибший почти сразу наставник, Интис и её мать… Асон был согласен умереть, сражаясь, но прижать к груди слюдяницу, чтобы кто-то услышал и ответил?! Наверное, Интис любила сильнее. Наверное – потому что он её почти забыл, а ведь не прошло и двадцати лет!

Он забывал, гоняя лезущие изо всех щелей людские стаи и убивая. Стоя на месте и убивая. Отступая и убивая. Хуже всего пришлось в осаждённых Ниннеях, городе тысячи лиловых колонн. «Звёздные» смогли вырваться и оттуда. И снова схватки, одна страшней другой, и все впустую… Когда в строю осталась едва ли треть, а пробиться к столице не удалось, командир, последний «краснорукий» их отряда, решил идти в Линдеи – там Стурнон, Благодатный и Небоугодный. Его надо защищать, а жрецы скажут, что делать. Пошли… На полдороге, у Ионнейского брода, угодили в ловушку. Копьё нёсшегося галопом кентавра пробило щит и бедро командира, а секиры людей, скопом накинувшихся на упавшего, довершили дело. Вспыхнувшая в уцелевших ярость позволила не просто прорвать окружение, а изрубить большую часть ненавистных иклутов в куски. Остатки врагов бежали, позволив титанам добраться до берегов Стурна.

Новости, которыми встретили Линдеи, убили и гордость от одержанной победы, и надежду. Столица пала, когда они подходили к Ионнеям. Величайший из городов превратился в величайшую из могил – живых люди не оставляли. Теперь полчища двигались к Линдеям, а отступать было некуда. Кто-то, услышав такое, кинулся на меч, кто-то побрёл куда глаза глядят, кто-то обрéзал волосы и поднял паруса в надежде найти приют у извечных врагов. Асон не осуждал никого, но самоубийство, бегство и плен были ему равно отвратительны. Он остался в Линдеях ждать последнего боя, и их, ждущих, было не так уж и мало. Достаточно, чтобы превратить знаменитый Лабиринт в ещё одну могилу. На этот раз для иклутов.

Вечный ветер Стурнона больше не холодил виски – вода высохла, теперь мысли паломника известны Всесоздателю. Отцу богов. Небу, которое лишь смотрит. Что ж, пусть знает… Прощаясь, Асон коснулся алтарной плиты и вдруг осознал всем своим существом: он в самом деле в Стурноне. Пустом. Ночью. Один. И это конец Эпокарийского царства и конец титанов, пусть разбежавшиеся и протянут по разным углам ещё не одну сотню лет.

Путь назад был недолог, но цветов в бассейне уже не было – водоворот не мешкал. Завтра, послезавтра, через неделю воды великого озера возьмут больше, много больше… От ворот Свитков до Стурнона паломники доходили за час, но они шли по цветам, а люди пойдут по собственным трупам. Ну и по трупам «звёздных», разумеется.

Последняя ступенька. Лунный прямоугольник двери, и чёрный силуэт на пороге. Сонэрг, и как же хорошо, что он здесь!

– Не думал, что ты станешь ждать.

– Не на своих же двоих тебе тащиться – рассвет на носу… И потом… Вот.

Гроздь чёрного винограда, недозрелая, ещё с листьями… Как же он пахнет, только что сорванный виноград!

– Отнеси туда… От меня и за всех наших.

– Но почему не ты сам?!

– Полускот, вошедший в освящённый храм. – Сонэрг хохотнул и резко стукнул копытом о камень. Брызнули искры. – Да не в какой-нибудь, а в Стурнон! И «звёздный» на карауле. Кому рассказать…

– Некому рассказывать. И мешать некому, нет там никого. Иди, я подожду.

– Не пойду! – Кентавр мотнул волосами, словно злющий жеребец – гривой. – Раньше, было дело, залезал. Служил тут один, за подсказку на ристалище не только полускота в храм пускал, сам бы кобылой стал… Я и стребовал бочонок ниннейского, чтобы выпить у бассейна. Ничего, приволок, выпили… А сейчас иди ты!

– Да почему, прибери тебя Время?!

– А потому! Одно дело – дурачить жрецов, другое – лезть в Стурнон, когда всё кувырком… Нет уж! Пока мне запрещали дураки, я на них плевал. Теперь запретить мне могу только я. И я запрещаю. Отнесёшь?

…Бассейн принял виноградную гроздь, как часом раньше мальвы. Асон не отрывал взгляда от закружившей добычу воды до самого конца. Мысли о прошлом постепенно уходили, словно их вымывало из гудящей головы. Мысли о будущем приходить не желали, и понятно – будущего просто не было. Оставалось лишь осознание настоящего и места его, Асона, в этом настоящем: он – «звёздный», и он будет защищать Линдеи и тех, кто не ушёл. Просто будет, и всё.