В первых двух примерах из книги Чуковского схема такая: «в радио и телефоне сидят люди, поэтому голоса и музыка». В данном случае Маша сама изобрела схему, но часто подобные схемы ребенку предлагают взрослые. Например, на вопрос, откуда берутся дети, родители отвечают: нашлись в капусте, появились из маминого живота, были принесены аистами и т. п. (именно этот тип коммуникации – вопрошающий ребенок и отвечающий взрослый – наиболее распространенный). В третьем примере схема – выражение «свинья-то склеилась» – позволяет понять, почему свинья целая, хотя Зоря видела ее разрезанной. Наконец, в последнем примере схема «шишки на дерево полезли» объясняет, почему шишки оказались на дереве, хотя мальчик видел их на земле.

Подчеркнем, что схема не просто нарратив (или графическое построение), а семиотическое образование, выполняющее три функции:

– воспринимается как разрешение проблемной ситуации;

– задает новую реальность и понимание;

– создает условия для новых действий.

Второй план доличностного вопрошания, как сказано выше, коммуникационный: помощь от взрослого поступает в форме ответа. В двух последних примерах мы видим, что вопрос не всегда формулируется, а часто только подразумевается (такой тип вопрошания можно назвать латентным), и все примеры ясно показывают, что ответ не всегда поступает от Другого.

Нередко в качестве Другого выступает сам вопрошающий – такой тип коммуникации можно назвать автокоммуникацией. В случае автокоммуникации одна из «персон» человека (речь не о личности, а скорее о самоощущении)²⁹, которая выдает ответ, как бы наделяется авторитетом. Например, когда Зоря задавала латентный вопрос «Почему свинья целая, хотя ее разрезали?», она выступала в роли вопрошающей персоны, а когда закричала «Свинья-то склеилась!» – в роли авторитетной персоны.

Теперь скажем о личностном вопрошании. Главное его отличие от доличностного вопрошания в том, что личность, вопрошая, во-первых, сама разрешает свое затруднение или проблемную ситуацию (на то она и личность, чтобы действовать самостоятельно); во-вторых, не столько хочет разрешить проблему, сколько использует отвечающего в плане помощи и ради отклика на свои переживания.

Так, Северин Боэций в своем сочинении «Утешение философией», написанном в тюрьме в ожидании возможной казни, спрашивает Бога, почему тот допустил несправедливость в отношении него, Боэция, живущего праведно, и не выходит ли так, что Бог потворствует злу. Боэцию отвечает Философия: «Тебе кажется, что на земле много зла, но если бы ты смог увидеть замысел Провидения, ты бы понял, что зла нет нигде»³⁰. Понятно, что непонимание, которое артикулировал Боэций, он же сам и разрешает, но используя Философию для поддержки своих аргументов и как авторитетную инстанцию.

А вот пример из личной практики. Мой друг Аркадий Липкин, которому я по мере сил помогаю как методолог, периодически задает мне непростые вопросы, а, получая ответы, спорит со мной донельзя. Сначала я думал, что он просто не согласен, поскольку на все имеет свое мнение. Но потом понял: Аркадий использует мои разъяснения, чтобы самостоятельно решить вставшие перед ним проблемы, а также получить от меня отклик.

Откликом является и подтверждение, и иное мнение; другая роль отклика – совместное доброжелательное обсуждение проблемы. Как писал Платон:

Все это нужно считать чем-то единым, так как это существует не в звуках и не в телесных формах, но в душах…

<…> Лишь с огромным трудом, путем взаимной проверки – имени определением, видимых образов – ощущениями, да к тому же, если это совершается в форме доброжелательного исследования, с помощью беззлобных вопросов и ответов, может просиять разум и родиться понимание каждого предмета в той степени, в какой это доступно для человека³¹.

В личностном вопрошании можно различить несколько типов. Рассмотрим здесь четыре:

– вопрошание, вызванное непониманием, когда к тому же неясно, в каком направлении искать ответ (назовем его исходным);

– вопрошание, предполагающее разрешение проблемы в рамках естественно-научной онтологии (назовем его физикалистским);

– вопрошание, при котором разрешение проблемы достигается за счет схемы (традиционное);

– вопрошание, нацеленное на создание проблемы для Другого (отвечающего на вопрошание) или изменение его представления. (Это вопрошание, как бы перпендикулярное предыдущим типам, назовем проблематизирующим.)

Приведем пример исходного вопрошания.

В своей работе «Витгенштейн: смена аспекта» Владимир Бибихин пишет:

Переводчики пользуются попеременно словами предложение, высказывание, пропозиция, пытаясь угнаться за простым немецким Satz. Его сила в том, что это короткое корневое слово, и наше предложение как выкладывание-перед-всеми-на-виду его не вычерпывает. <…>

Мы оказываемся тут беспомощны и вынуждены плестись путем комментария и нанизывания пунктов, которых оказывается тем больше, чем короче немецкий жест: 1) слово, 2) предложение, 3) тезис, 4) норма, закон, правило, 5) набор, партия, сет, тур, игра, 6) помет, приплод у зайцев, кроликов, 7) отстой, осадок, 8) ставка в игре, ⠀ ⠀ 9) скачок, прыжок, 10) музыкальная фраза. <…>

Можно было бы в рабочем порядке, как делают некоторые англоязычные авторы, оставить немецкое Satz без перевода, тем более что в русском уже есть тоже слово с приставкой (абзац, Absatz, уступ, ступень, каблук как отступающий от подошвы, расхватывание, осадок, отстой, отложение). Всего ближе к немецкому Satz, однако, наша фраза, особенно если вспомнить об исходном смысле этого слова³².

Я читаю этот фрагмент и не понимаю: с одной стороны, Бибихин показывает, что Satz имеет десять разных значений, не сводимых друг к другу, с другой – он почему-то заменяет их одним словом «фраза», тем самым обрезая все остальные значения. При этом я не знаю, как разрешить это затруднение: не будешь же, переводя Satz, каждый раз указывать одно из десяти значений; кроме того, я не понимаю, почему так поступил Бибихин, который сам сначала продемонстрировал несводимость этих значений друг к другу.

Физикалистское вопрошание можно проиллюстрировать через представления о явлениях мира архаическими обществами. Их объяснения природных явлений, как правило, строились на основе схем. Так, «на языке тупи солнечное затмение выражается словами: „ягуар съел солнце“. Полный смысл этой фразы до сих пор обнаруживается некоторыми племенами тем, что они стреляют горящими стрелами, чтобы отогнать свирепого зверя от его добычи»³³.

Современный же человек, отвечая на вопрос, что такое затмение, основывается на теории Кеплера-Ньютона, которая не только дает физическое объяснение явления, но и позволяет рассчитывать наступление затмений. Таким образом, система уравнений Кеплера-Ньютона представляет собой не схему, а физико-математическую модель. Человек, мыслящий в рамках естественно-научной онтологии, вопрошает в интенции, что и ответ он получит соответствующий, то есть удовлетворяющий принципам естествознания. Формируется подобная интенция в ходе образования, в котором естественным наукам отводится почетное место.

Пожалуй, наиболее распространенным является традиционное вопрошание, предполагающее построение новых схем или использование уже созданных. Другое дело, что обычно эти схемы или опускаются, или их нужно специально реконструировать. Если в незнакомом городе или районе вы спросите у прохожего, как найти нужный вам объект, ответ будет представлять собой описание движения в пространстве по схеме, хотя вы его воспримете как рассказ.

Проблематизирующее вопрошание. Этот тип я широко использую в своей преподавательской практике. Читая студентам первого курса лекции по введению в философию, в начале семестра я выясняю, что они мыслят почти по Ленину, то есть считают мир неизменным, а науку – простым его отражением. Меня это не устраивает, я хочу привести их к пониманию, что явления, о которых говорит наука, да и знания о мире в целом представляют собой культурно-исторические образования.

У меня самого по отношению к студентам нет вопросов, но есть образовательная цель. Тем не менее я спрашиваю их: «Скажите, что такое тепло?» Порывшись в своей памяти, припомнив школьную программу, кто-нибудь мне правильно отвечает, что это форма энергии, движение частиц (молекул).

Это, конечно, правильно, – отвечаю я, – но в середине XVIII века победила другая теория – теплорода (невесомой тепловой жидкости), позволявшая рассчитывать тепловые явления. Если бы вы спросили образованного человека того времени (вплоть до второй половины XIX столетия), что такое тепло, то он уверенно бы ответил – теплород. Однако в 1798 году английский ученый Бенджамин Томпсон, наблюдая за сверлением каналов в орудийных стволах, был поражен выделением в этом процессе большого количества теплоты. Он придумал такой эксперимент: в металлической болванке, помещенной под воду, высверливалось отверстие с помощью тупого сверла, которое приводилось в движение силой двух лошадей; примерно через два с половиной часа вода закипела. Томпсон вспоминал позже, как были изумлены окружающие, увидев, что огромная масса воды закипает без огня. В результате он пришел к выводу, что теплорода не существует, а причина теплоты заключается в движении.

Представьте, – говорю я студентам, – что ученые или инженеры когда-нибудь столкнутся с такими тепловыми явлениями (например в космосе или глубоко под землей в магме), которые обрушат и современное понимание тепла. Ведь сверление стволов подорвало теорию теплорода, почему невозможно повторение?

После этого я задаю провокационный вопрос: так что же такое тепло на самом деле – теплород, форма энергии или что-то третье, четвертое, пятое, десятое, о чем мы еще не догадываемся? Как правило, студенты молчат, но по их лицам видно, что идет мыслительная работа; они не понимают, как это объяснить: тепло вроде бы есть, но сущность его разная, более того, каким образом можно понимать тепло вне его теоретического объяснения.

И тут я прихожу на помощь, подсовывая своим слушателям новые объясняющие схемы. Развожу «вещи в себе» по Канту (тепло как объективный феномен) и изучаемые явления (тепло, заданное в той или иной научной теории). Сравниваю явления и мир как уже объективированные и социально ангажированные сущности (понимание тепла, как оно сложилось, устойчиво существует в сознании общества) и явления и мир, конституируемые в определенных практиках (например, в изготовлении пушек), а также в научном познании, где, кстати, изобретаются схемы и модели, позволяющие эту практику научно осмыслить.

Вот этот тип вопрошания я и называю проблематизирующим; вопросы здесь инструмент инициации мысли другого, способ проблематизации его сознания.

Можно указать по меньшей мере на два условия такого вопрошания. Во-первых, сталкиваясь с ситуациями непонимания излагаемых идей, нужно реконструировать, каким образом студенты мыслят, что у них за вмененности (например, они мыслят в рамках теории отражения). Ф. Бэкон, как мы помним, называл такие вмененности «идолами» ума:

Что же касается опровержения призраков, или идолов, то этим словом мы обозначаем глубочайшие заблуждения человеческого ума. Они обманывают не в частных вопросах, как остальные заблуждения, затемняющие разум и расставляющие ему ловушки; их обман является результатом неправильного и искаженного предрасположения ума, которое заражает и извращает все восприятия интеллекта. <…> Идолы воздействуют на интеллект или в силу самих особенностей общей природы человеческого рода, или в силу индивидуальной природы каждого человека, или как результат слов, т. е. в силу особенностей самой природы общения³⁴.

Во-вторых, проблематизирующий (в данном случае я, лектор) продумывает ситуацию вопрошания с точки зрения того, каким образом в мышлении человечества и истории культуры происходили интересующие его события (см. изложенную здесь историю относительно уяснения сущности тепла). «Продумывает» не совсем точное слово, следовало бы говорить об особой реконструкции, методологически и дидактически ориентированной.

Таким образом, в отличие от других типов вопрошания, проблематизирующее предполагает специальную подготовку. Чаще всего проблематизирующее вопрошание относится к одному из видов методологической работы.

Впрочем, нужно учиться и другим типам вопрошания; многие участники обсуждений, даже ученые, не умеют задавать правильные вопросы. Мой учитель Г. П. Щедровицкий часто говорил: не бывает неправильных вопросов – неправильны некоторые ответы. Однако я убежден: овладеть практикой правильного вопрошания непросто. Достаточно послушать научную полемику или обсуждение, чтобы это понять: одни путают вопросы с ответами или изложением собственного мнения, другие не могут сформулировать вопрос так, чтобы он был понятен аудитории (да и самому вопрошающему), третьи вообще молчат, когда нужно спрашивать или признать непонимание. Почему молчат? Вероятно, потому, что не пытаются самостоятельно решать проблему, о которой говорит докладчик; не понимают логику выступающего и не умеют ее анализировать. Недостаточный потенциал мышления (в том числе методологического) тоже не способствует вопрошанию.

В целом для развитой личности, помимо самостоятельности и выстраивания своей жизни, свойственно позиционирование по отношению к другим. Оно реализуется в разных формах, но одна из основных в ситуации коммуникации – вопрошание.