– А мне неочевидно первое, а тем более второе, – с достаточной (на мой взгляд) степенью равнодушия отозвался я. – Если вы прибыли для переговоров, то следует сначала представиться – имя, звание, должность, кем и на что именно вы уполномочены, после чего переходить к сути дела. Иначе… Иначе мы по-прежнему воспринимаем вас как неприятеля, только что предпринявшего очередную неспровоцированную агрессию, ответственность за последствия которой целиком ложатся на вас. И оставляем за собой право…

Какое именно, я уточнять не стал. Сказано достаточно, теперь пусть выкручивается.

– Вы должны прежде всего отпустить этого юношу, – будто не услышав моих слов, сказал этот самый, сохраняющий инкогнито.

– Не вижу оснований. Он вполне попадает под категорию военнопленного, ибо появился на «поле боя», каковым тогда, несомненно, являлась площадь, с неизвестными, но едва ли дружественными целями. Мы только что отразили налет, явно имевший целью наше уничтожение, так что руки у нас развязаны. Тем более «юноша» сам только что подтвердил, что и раньше принимал участие в вооруженных вторжениях на Землю.

– Он сказал неправду. На вашей Земле он не был ни разу…

– Слушай, дядя, – перебил нашу забуксовавшую беседу Шульгин. – Хватит трепаться, если ты понимаешь, что я имею в виду. Или мы начинаем деловой разговор, исходя из текущего стату-скво, как высокие договаривающиеся стороны, со всем протоколом и политесом, или мы покидаем это малогостеприимное место, прихватив с собой вашего паренька. А можем и вас за компанию. Иных вариантов ноль. Так чтобы мы погибли, а вы выжили. Нам терять, сами понимаете, нечего. Можем и ядерное оружие применить… Вы хорошо улавливаете смысл моих слов? Переводчик не требуется?

Это Сашка уже вчистую блефовал. Но им-то откуда знать пределы нашей безбашенности? Кое-какие демоверсии уже видели.

– Хорошо, – не меняя интонации, представитель «высочайших» легко сменил позицию. – Давайте разговаривать на ваших условиях. Не думаю, что это что-то изменит, но давайте…

Русским он владел превосходно, если только не выхватывал словесные конструкции прямо из моей памяти, причем именно такие, что должны были показаться мне самыми подходящими и уместными.

Возможно, для походных «Записок о галльской войне»^[6] я сейчас уделяю внимание слишком уж незначительным деталям или демонстрирую собственную способность к углубленным рефлексиям в столь напряженный момент? Нет, я отнюдь не стараюсь в своих заметках показать себя в выгодном свете, мне это просто ни к чему: посмертная слава меня интересует мало, а публиковаться прижизненно намерений нет.

Другое дело, для последующего анализа случившегося, выявления очередных нестыковок и прорех в ткани реальности тщательная фиксация незначительных на первый взгляд деталей очень даже необходима. Не могу не вспомнить путешественников и естествоиспытателей прошлого. Их методичность, скрупулезность и внимание к подробностям внушают уважение, хотя порой навевают скуку. Взять хотя бы тот же «Фрегат “Паллада”» Гончарова. Конецкий, к примеру, гораздо увлекательнее, но в точности и обстоятельности описания деталей, казалось бы – самоочевидных, наверняка проигрывает. Такие книги хорошо читать в одиночном заключении, чтобы соседи не мешали и на работы вертухаи не выгоняли. Поскольку в Шлиссельбург меня не заточали, лично у меня терпения хватило продираться через авторское многословие и многомыслие только до второй сотни страниц.

Но это тоже к слову.

Я обратил внимание, с каким интересом вслушивается в наш диалог Скуратов. Ну и правильно, он – специалист по нечеловеческим логикам, наверняка уловит что-то такое, чему я, скорее всего, не придам значения.

– Тогда, пожалуй, нам лучше будет перейти вон туда, – вступил Антон и указал рукой на некое подобие «китайского павильона» по правую сторону от полуразрушенного «Дома Советов». Там началось какое-то шевеление аборигенов. Разбор завалов, поиски пострадавших и все сопутствующие обстоятельствам телодвижения. А сам павильон или беседка располагался очень для нас удобно. Во-первых, в тени громадных пробковых дубов, в несколько раз превосходящих высотой и толщиной те, что я видел на нашей Корсике в предыдущей жизни. Кое-какая прохлада гарантируется без всяких кондиционеров, а на открытом месте стоять было не только жарко, но и глупо, с какой угодно точки зрения.

Во вторых, там мы окажемся целиком в поле зрения нашей группы прикрытия и достаточно удалимся от места, где в зарослях скрывалось то, что выбрасывает щупальца. Оно, конечно, может, и безвредное, не более чем транспортное средство, но лучше держаться подальше от всего, что внушает опасение. Сработает еще раз и высадит с той же скоростью взвод «монстров» или стаю инсектов. Не успеем и стволы вскинуть.

«Хозяева», переглянувшись, но не обменявшись ни словом, через несколько секунд утвердительно кивнули. Не из болгар, значит, те, как известно, в случае согласия вертят головой слева направо и наоборот.

В беседке было довольно мило, это свидетельствовало о том, что аборигены не чужды эстетических изысков, тяги к дизайну и комфорту. Все деревянное, точнее – растительное, причем явно живое, не из мертвых досок сколоченное – восьмиугольный низкий стол, плетеные кресла неповторяющихся форм, арки, образованные лианами с листьями всех оттенков зеленого, я даже затрудняюсь эти оттенки назвать, многие видел первый раз в жизни.

Сразу вспомнилась давняя, шестидесятых годов повесть Мирера «У меня девять жизней», где наши тогдашние современники тоже попадают в параллельную реальность со стопроцентно биологической цивилизацией. Я читал ее в «Знание – сила» на первом курсе института. Воистину, или хорошие фантасты действительно провидцы, или прав Ефремов и число вариантов прогресса, биологического и социального, крайне ограниченно. Природа, как мы ее воображаем, или нечто совсем другое, но носящее то же имя, манипулирует набором стандартных элементов, из которых при всем желании не соберешь ничего принципиально нового.

Тот же и Лем, если разобраться, даже в своем «Эдеме» не ушел сильно далеко от того, что и на Земле вполне возможно, пусть и под несколько другим соусом. А уж как старался. Относительно оригинальными у него только «двутелы» получились.

Воистину прав Екклесиаст: «Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас».

Расположились с возможными удобствами. Ростокин посадил стокилограммового «ангелочка» у дальнего торца павильона, спиной к лесу, чтобы Аскольду или кому-то из офицеров было удобнее держать его, да и обоих парламентеров на мушке. С их позиции наше местоположение должно быть видно, как на ладони. Сам Игорь сел, отстранившись метра на два, чтобы не мешать снайперу, положил автомат на колени, стволом в бок пленнику, палец на спуске.

«Высочайшим» предложили места напротив, тоже в зоне, максимально открытой для обстрела, не знаю уж, догадались они об этом или нет. Возможно, тактические навыки на уровне инстинктов у них отсутствуют за ненадобностью, и нашим ухищрениям они значения не придали.

Артем занял позицию прикрытия метрах в десяти от беседки со стороны площади, получив идеальные сектора обстрела во всех угрожаемых направлениях.

Мы, то есть Сашка, Антон, Скуратов и я, разместились у боковых граней стола, ближе к аборигенам, попарно «одесную и ошую»^[7] от них.

Специально не спеша разложили перед собой курительные принадлежности, как это было принято в старые времена, когда в присутственных местах и даже институтских аудиториях дымить не возбранялось. Не студентам, конечно, преподавателям и вообще начальству. На экзаменах, например. Тем более что небрежно открытый портсигар и как видеокамера работает, и в качестве оружия весьма неплох.

– Ну-с, приступим, наконец? – полуспросил-полупредложил я, щелкнув зажигалкой. – Повестку вы предлагаете?

– Для чего все это? – неожиданно спросил второй парламентер, до того молчавший. Чем-то он показался мне несколько симпатичнее своего коллеги. Может быть, выражением глаз?

– То есть? – тут же осведомился Скуратов. Я ему одобрительно кивнул. Мол, контролируй беседу и вмешивайся, если сочтешь нужным. У нас тут субординация ни к чему, сплошная коллегиальность.

– Вы очевидным образом разыгрываете какой-то спектакль. Рассчитываете таким образом воздействовать на нашу психику? Сколько времени потратили, а ни на шаг не продвинулись…

– Вас время лимитирует? – быстро спросил Сашка, и сразу после него Антон:

– А у вас тоже существует театр, драматургия, спектакли? И что обычно ставите?

– Это вы старательно воздействуете на нашу, – добавил я. – С самого момента встречи. Мы привезли вашего сотрудника, с его помощью довели до сведения господина Суннх-Ерма свои исключительно мирные намерения, и что получили взамен? Я искренне надеюсь, что никто из ваших людей не пострадал во время нашей вполне правомочной необходимой обороны…

Оба парламентера сразу сделали рукой одинаковый жест, вполне понятный, очевидно-пренебрежительный, хотя в нашей системе невербальных коммуникаций и не существующий, – нечто вроде «О чем вы говорите? Судьба этих нас ни в малейшей степени не интересует».

Это хорошо. Значит, культурно-цивилизационные различия между нами и здешними «высочайшими» не зашли слишком далеко. То, что они могут осмысленно говорить по-русски, – одно, а вот то, что жестикуляция, обычно непроизвольная, конгруэнтна, можно сказать, – гораздо более значимый факт.

В принципе это нас тогда обрадовало – ну, значит, пресловутые дуггуры все-таки люди, как бы далеко мы с ними ни разошлись на протяжении скольких-то тысячелетий. А все наши конфликты с их «эффекторами» – именно что «эксцессы исполнителей». Отправь, что называется, дурака богу молиться… Не вникали просто ребята в то, что там их итакуатиара, тапурукуара, урарикуэра и прочие вытворяют на сопредельных территориях. Ну, к примеру, как руководство метрополии, послав сатрапа с вооруженным отрядом в отдаленную колонию, интересуется только результатом, доводимым в письменном виде и в виде добытых материальных и культурных ценностей. Если претензий не возникает, то какая разница, что там на самом деле происходит?

Такое вот самоуспокоительное объяснение. Весьма свойственное русскому человеку. Государь в творящихся на местах безобразиях неповинен, и если ему все правильно доложить, он тут же наведет порядок. Хорошо хоть, мы подавали свою «челобитную» с позиции силы. Пока.

Похоже, это наконец дошло и до «принимающей стороны». Все ж таки мы очень показательно разгромили их «Дом Советов», разогнали насланные на нас темные, вернее, коричневые силы. И демонстрировали сейчас полную готовность не останавливаться ни перед какими предрассудками. В конце концов, между нашими реальностями не существовало никаких дипломатических отношений и уж тем более конвенций о правилах ведения военных действий и об отношении к военнопленным.

Очевидно, что эти вот господа, назначенные парламентерами, весьма глубоко знакомы с нашими порядками и образом жизни, раз свободно владеют языком и весьма специфической терминологией. Но в то же время это знание никоим образом не мотивирует их к установлению нормальных отношений с нашей Землей или хотя бы лично с нами как ее представителями.

То же самое понял и Скуратов, сказавший вдруг вполне в унисон с моими мыслями:

– Не обольщайся, Андрей. Они еще меньше склонны (или способны) видеть в нас равноправных партнеров, чем американцы в индейцах или британцы в зулусах. А знание языка совершенно ничего не значит. Сболтнул же этот «малец», что они воруют женщин с Земли для улучшения собственной породы. И очень может быть, что преимущественно русских. Гораздо ведь проще для общения с наложницами один раз выучить их язык, чем каждую заново обучать своему.

– Тем более что знание рабынями языка «господ» представляет собой определенную опасность, – добавил Сашка.

Этот обмен мнениями происходил, причем заведомо специально, в присутствии парламентеров. Я правильно понял идею Виктора. Еще раз подчеркнуть преимущества нашей позиции. Мы, мол, можем себе позволить не скрывать своих мыслей и не выбирать выражений, поскольку не допускаем иного варианта, кроме как безоговорочной капитуляции со стороны неприятеля.

– Слушай, Антон, а ты сумеешь продемонстрировать этим ребятам, – я подбородком указал на дуггуров, – свои способности «высочайшего»? Хоть на минутку их «оглушить», как Урха?

Парламентеры настороженно переглянулись. Похоже, знали, что имеется в виду, и слегка перепугались, не представляя истинных границ наших возможностей. Факт ведь имел место, что любую их выходку, направленную против нас, мы парировали с той или иной степенью превосходства. Так что опасаться еще какой-то пакости с нашей стороны имелись все основания. Да и наведенные стволы свое влияние оказывали. И гравипушка наверняка произвела впечатление, тем более что они не знают об исчерпанности нашего боезапаса. Зато наверняка знают о нашем боевом отряде, расположившемся всего в полукилометре отсюда. И хоть приблизительно, но представляют его боевой потенциал.

– Хорошо, мы согласны вести переговоры, как вы хотите, без предварительных условий. Но предупреждаем, что если вы причините нам вред, то и сами отсюда живыми не уйдете.

– Вас это должно утешить? – тут же съязвил Скуратов. – Насколько мы поняли, вы настолько дорожите своими конкретными жизнями, что абстракция посмертного воздаяния «обидчикам» никак не компенсирует их потери. Или вы верите в чудо воскрешения или хотя бы реинкарнацию? Если сия тайна вам известна, тем более – с сохранением памяти о предыдущем воплощении, мы готовы очень хорошо за нее заплатить. И воевать больше не придется…

Шульгин тут же чуть омрачил перспективы обозначившейся идиллии:

– А если с вашей стороны какое-нибудь хамство все же последует, вы перед собственной кончиной сумеете еще полюбоваться, что с вашим «мальчиком» сделает пулеметная очередь в упор. Ваши последние минуты будут весьма омрачены зрелищем его безвременной и бессмысленной кончины.

И выразительно посмотрел в сторону Ростокина. Тот слегка пошевелил пальцем на спусковом крючке автомата, направленного в правый бок потерявшего весь свой недавний блеск «ангелочка». Выглядел он как в воду опущенный и, пожалуй, прикидывал, какие кары его ждут даже при благополучном разрешении текущей ситуации. Как говорится, не за то бьют, что воровал, а за то, что попался.

И черт их знает, что этому пацану может грозить. В царское, допустим, время за многие провинности блестящего гардемарина из «очень хорошей семьи» могли выгнать из Морского корпуса без права поступать в какие-либо привилегированные учебные заведения Империи. По тем временам – натуральная жизненная катастрофа, причем для всей фамилии.

Наша вызывающе нахальная тактика подействовала, и партнеры решили, что хватит валять дурака, пора переходить к конструктиву. Что-то там у них в мозгах переключилось, дошло наконец, с очень большим запозданием – не с теми связались. Им просто никогда раньше не приходилось контактировать с людьми на таком уровне. С позиции заведомо проигрывающей стороны.

Как и следовало бы с самого начала, парламентеры наконец представились. Одного звали Анказуабу, второго – Марувату. Их пацана – Анцухи. Тем самым подтвердилось предположение, что они и Шатт-Урх с братьями по страте принадлежат к совершенно разным расам или, хотя бы – к культурно-языковым группам. «Высочайшие», как мне показалось, могли бы происходить от каких-то южноафриканских, возможно – протомальгашских племен, тех же дагонов, а «мыслящие» или «полуразумные», по терминологии Удолина – это, скорее, что-то вроде протосемитов или даже древних египтян, настоящих, а не арабских. Хотя фенотипически тут выходила полная ерунда. Удостоившие нас внимания «высочайшие» больше всего напоминали, как я уже отмечал, без помех эволюционировавших древних греков или даже этрусков, описанных Ефремовым. Или – наше о них представление!

Впрочем, в тот момент это было не так уж важно, в деталях мы начали разбираться гораздо позже.

Но в целом классификация Константина Васильевича оказалась очень близка к истине. И тот и другой на самом деле были «настоящими людьми» в том смысле, как мы это понимаем, подлинными хозяевами, а также и творцами здешнего… не знаю, как лучше и выразиться – мироустройства, что ли. Потому что просто цивилизацией это назвать было трудно. Тот же Александр Мирер в своей повести назвал нечто подобное Равновесием. Можно еще назвать это особым типом биогеоценоза.

На всей «второй Земле» этих «высочайших» насчитывалось всего несколько миллионов. Далеко даже до «золотого миллиарда». Зато устроили они себе вполне комфортную жизнь. Хотя, на наш взгляд, до безумия скучную и бессмысленную. Но об этом – дальше.

А тогда разговор пошел таким образом.

Парламентеры принесли достаточно сдержанные извинения за случившийся «инцидент», так они представили устроенную нам «торжественную встречу». Их собственной вины или злого умысла, по их мнению, здесь не было. Все по-прежнему не более чем «эксцесс исполнителя». Рорайма, которые, в сущности, на самом деле были верховным органом здешней как бы «исполнительной власти» (так много кавычек приходится ставить, что все это очень приблизительные термины, достаточно условно отражающие подлинный смысл существующих учреждений и установлений), для всех низших, но обладающих какой-то «интеллектуальной составляющей» сословий отреагировали на наше появление в соответствии с заложенными в них инстинктами. Как мы и предполагали на основании имевшейся информации, полученной от дагонов, Шатт-Урха и собственных домыслов, система этих инстинктов была настолько разветвленной и почти всеобъемлющей, что полностью заменяла девяноста процентам человекоподобного населения планеты то, что мы называем разумом.

Это вообще очень интересная тема – соотношение приспособительной ценности разума и инстинктов. По сути – у себя, на своей Земле мы имеем почти то же самое. Особенно в странах ислама и так называемой западноевропейской (она же иудеохристианская) цивилизации.

Если разобраться – весь набор религиозных предписаний, обычаев, правил поведения, так называемого «права» во всей его широте, «понятий» в комплексе по степени воздействия на среднего индивидуума не сильно отличается, точнее – очень немного не дотягивает, чтобы получить право называться безусловными рефлексами и теми самыми инстинктами. Запреты, например, на употребление вина, свинины, запрет переходить улицу на красный свет светофора, схемы сексуального поведения, даже новомодная пока еще «политкорректность», вера в так называемую «демократию» и «права человека», адаты и законы шариата очень многими уже не рефлексируются, а реализуются почти бездумно.