Враги повернули коней и скрылись за барханом оставив убитых валяться на песке. Перевалив через гребень холма, Кутергин увидел небольшой караван и скакавших навстречу казакам всадников в пестрых одеждах. Привстав на стременах, они крутили над головами саблями, раздирая рот в крике:
– Алла-а-а…
С лязгом и воплями конные сшиблись. Фон Требин тоже устремился в беспорядочную, как ему показалось сумасшедшую схватку. На миг рядом промелькнуло лицо Денисова с налитыми кровью выпученными глазами, и он услышал злой окрик:
– Не ломай строй, мать твою!..
«Какой строй?» – подумал Николай Эрнестович. Какой тут строй, если здесь рубят налево и направо, отражая удары и вертясь в седлах, как на карусели? Хрипели и кружились под взбешенными седоками взмыленные кони. Все смешалось: свои и чужие.
На поручика наскочил молодой азиат с тонкими усами на узком смуглом лице. Короткий замах саблей – и Николай Эрнестович ощутил тупой удар по голове. Боли не было, только солнце вдруг показалось черным и неестественно большим – оно неимоверно расширилось, стало величиной во все небо, а в середине его открылась мрачная бездна и помимо воли фон Требина втянула его в себя, словно всасывая, как невесомую пушинку. Поручик хотел вцепиться в гриву коня и закричать, но силы покинули его, и он полетел в эту бездну, растворяясь в ней…
Федор Андреевич увидел, как сползал с седла окровавленный Николай Эрнестович, и сам налетел на тонкоусого. Высекая синеватые искры, скрестились их клинки. Азиат оказался проворным и ловким. Кутергин едва поспевал отбивать его удары: они градом сыпались один за другим, быстрые, безжалостные. Срубить гяура с серебряными украшениями на плечах, и пусть его душа провалится в ад!
Тонкоусый попробовал достать капитана сбоку, но тот парировал выпад и, разгадав тактику азиата, сам начал атаковать. Через несколько мгновений лицо тонко-усого покрылось пепельной бледностью, которую не мог скрыть даже темный загар. Он понял: перед ним мастер клинка. Сабля Кутергина змеей скользнула к груди противника в коварном прямом выпаде, особенно трудном в конном бою. Но азиат сумел извернуться и отбил удар. Он дико завопил и с непостижимой ловкостью вскочил ногами на седло. Держа саблю обеими руками тонкоусый обрушил ее на капитана, намереваясь разрубить того до седла.
Прикрывая голову, Федор Андреевич бросил свой клинок навстречу чужому. Но внезапно рука, сжимавшая дареную саблю, стала странно легкой, и тут же плечо пронзила острая боль. Скосив глаза, Кутергин увидел: сабля Масымхана переломилась пополам! Однако клинок азиата все же удалось отбросить, и он угодил точно в пряжку портупеи на правом плече. Боль быстро распространялась вниз по руке, и пальцы отказывались служить.
Капитан быстро перебросил обломок сабли в левую руку и отчаянно рванулся вперед. Противник, сидя уже в седле, вновь замахнулся и собрался нанести последний удар. Кутергин нырнул под его руку и со всей силой вогнал обломок в правый бок азиата, всадив его по самую рукоять.
– А-а! – взвыл тонкоусый, и перед глазами Федора Андреевича молнией сверкнул его булат.
«Господи, да что же это? – с суеверным ужасом подумал капитан. – Неужто у него две жизни? Просто смерть с косой!»
Но тут азиат обмяк, из горла у него широкой струей хлынула кровь, и он рухнул под копыта коня. Кутергин подхватил его саблю и бросился в сечу.
Вокруг все вертелось в смертельном танце: храпели и кусались кони, высекали искры клинки, всадники в седлах отклонялись в стороны, откидывались на лошадиный круп, пригибались к гриве, наносили и отбивали удары. Денисов наседал на рослого темнолицего азиата в красном халате. Видно было, что тот уже устал: вот он на мгновение замешкался и над ним взметнулась тяжелая казачья шашка. Темнолицый успел закрыться, но русская сталь шутя расправилась с мусульманской – резко опустившись на стременах, Матвей Иванович с потягом рубанул по пыльной синей чалме…
Казалось, схватка продолжалась вечно, но на самом деле все закончилось довольно быстро. Кутергин успел навсегда ссадить с седла еще одного противника и вдруг обнаружил: биться больше не с кем. Казаки плотным кольцом окружили трех оставшихся в живых иноверцев В центре на покрытом красивой попоной верблюде сидел седобородый старик в белых одеждах – он безучастно смотрел поверх голов сражавшихся, словно происходящее его ничуть не касалось. Позади него, странно согнувшись, сидел молодой мужчина, тоже одетый в белое. В отличие от старика, он настороженно вертел головой, с опаской поглядывая по сторонам. А вокруг верблюда чертом вертелся воин в красном бешмете и огромной белой папахе: он бешено размахивал саблей, не давая никому приблизиться.
Опустив оружие, казаки мрачно наблюдали за ним, отступая на шаг или два, когда он слишком приближался. Потом кто-то хихикнул, за ним другой, и вскоре все станичники хохотали, сбрасывая нервное напряжение кровавой схватки.
– Эй, брось шаблюку! – с притворной строгостью приказал один из казаков.
– Пупок надорвешь махамши, – поддержал второй.
– Всех мух разогнал, – смеялся третий. – Брось, не тронем!
Казаки то отступали от яростно наскакивавшего на них азиата, то вновь сжимали круг. Некоторым уже наскучило это занятие, и они спешились, осматривая лошадей и вытирая окровавленные клинки. Судьба оставшихся в живых противников их не занимала: пусть ее определяют офицеры.
Неожиданно сидевший на верблюде молодой мужчина улучил момент, когда воин в папахе оказался рядом, и с силой ударил его ногой в висок. Сабля выпала из ослабевших пальцев, и азиат рухнул как подкошенный. Удивленные казаки подошли ближе – воин был мертв. Станичники стащили мужчину с верблюда и увидели, что его руки стянуты сыромятными ремнями.
– Не трогать его! – приказал Федор Андреевич. Плечо у него припухло, и пульсирующая боль отдавалась даже в кончиках пальцев. Казалось, рука онемела, каждое движение давалось с трудом, хотя следов крови не было видно нигде.
– Поручика насмерть. – глухо сказал подъехавший Денисов. – Откуда только эти черти свалились?
Ответить капитан не успел – из плеча боль вдруг стрельнула в шею и затылок, да так сильно, словно с размаху хватили обухом по голове. Замутило до тошноты и стало темно в глазах. Цепляясь за жесткую гриву коня Кутергин сполз с седла, рухнул на прокаленный сочнцем песок и потерял сознание…
– Клинок башку задел, а он в горячке не почуял. Во, какую дулю набил!
Федор Андреевич с трудом открыл глаза. Его голову поддерживал унтер Епифанов, а Денисов, стоя на коленях плескал капитану в лицо тепловатой водой из баклажки. Рядом хлопотал урядник Бессмертный: с видом заправского эскулапа он щупал плечо Кутергина. Именно голос Кузьмы и прорвался к Федору Андреевичу сквозь мрак беспамятства.
– Прошу извинить, господа! – Капитан приподнялся на локте, но боль заставила его снова растянуться на песке.
– Очнулся? – Матвей Иванович заткнул баклагу. – Слава Богу! Вишь ты: басурман тебе голову задел. Мне бы сразу понять, как увидел тебя без фуражки.
Кутергин с трудом поднял левую руку и ощупал затылок: с правой стороны набухла огромная шишка, покрытая корочкой запекшейся крови. В пылу сабельной рубки он даже не почувствовал, как получил удар по голове и потерял фуражку.
– Ваш высокородь, встать сможете? – Епифанов с тревогой заглянул ему в лицо.
– Попробую. – Капитан с помощью унтера сел и осмотрелся.
Неподалеку стоял молодой мужчина в белом. Рядом с ним, прямой как палка, застыл старик. За их спинами, кося любопытным черным глазом, медленно прохаживался Нафтулла.
«Прилетел, как стервятник», – подумал Кутергин.
– Сколько людей потеряли? – спросил он у Денисова.
– Пять. Одного сразу подстрелили, троих срубали, еще один кончается: грудь пробита. Да поручик еще. Двое ранено.
– Шесть убитых, – подвел итог капитан. – А этих, разбойничков?
– Тридцать семь было, а с теми, – хорунжий показал плетью на старика и мужчину, – тридцать девять.
– Почти без потерь. – Федор Андреевич попытался встать, но не смог.
– Сиди уж. – Матвей Иванович зло сплюнул набившуюся в рот пыль. – Это у вас там, в петербургских академиях, так потери считают. А у меня казаки с одной станицы! Понял?! Как я дитям ихним в глаза глядеть буду, когда возвернусь? – Он все больше распалялся и почти кричал: – Они почему со мной охотой идут? Считают, удачлив я… Может, оно и так, да только я в первую голову казака берегу, человека в нем вижу, односума своего, а не нижнего чина.
Денисов сердито хлопнул плетью по голенищу сапога, тяжело вздохнул и уже спокойнее добавил:
– Поручик давеча строй поломал, хорошо, ты подоспел, а то бы…
– Прости его, Матвей Иванович. Он о подвиге мечтал. О мертвых плохо не говорят.
– Во-во. – Хорунжий покрутил головой. – Подвиги, ордена! Война жизнь дарит – вот высшая награда! Да ладно, чего там, у станичника душа на конце сабли держится.
В стороне несколько казаков с помощью Рогожина, привычно орудовавшего лопатой, шашками рыли могилу, отгребая песок руками. В стороне рядком лежали тела убитых – мусульман и православных. Смерть примирила их, и необъятная пустыня готовилась вместе упокоить недавних врагов.
– Они поодиночке хороши. – Денисов кивнул на мертвых басурман. – Но куда им против казака? Строю не знают, и выучка не та…. Ладно, чего со стариком и парнем делать?
– Расспросить надо. – С помощью Епифанова капитан поднялся и стоял, пошатываясь как пьяный. – Может, это следы их каравана видели нукеры Масымхана?
– Не, у них винтовок не было, – мрачно сообщил хорунжий. – Наверное, еще какой шайтан бродит. А старик-то слепой!
Опираясь на Акима, капитан вместе с Денисовым подошел к пленным. Следом устало плелся Кузьма Бессмертный. Федор Андреевич поискал глазами Нафтуллу – здесь он еще или уже исчез? Нафтулла был здесь. Держась на расстоянии от русских, он вытянул шею, стараясь получше увидеть происходящее и надеясь уловить хотя бы обрывки разговора. Кутергин решил не обращать на него внимания: шут с ним, пусть болтается.
Услышав шаги, слепец повернул к офицерам загорелое, с тонкими чертами лицо и пригладил ладонями длинную седую бороду. Молодой мужчина что-то шепнул ему, и старик важно кивнул в ответ.
– Кто вы? – спросил Федор Андреевич, и Денисов перевел его вопрос на язык кочевников.
Старик молчал.
– Кто вы? – повторил капитан на арабском.
Старик изумленно поднял брови, а его молодой спутник впился глазами в лицо русского, словно тот возник перед ним, как сказочный джинн из лампы Аладдина.
– Ты не араб. – Голос у старика был низкий, звучный, с повелительными интонациями.
– Да, я не араб, – согласился капитан, – но кто вы?
– Искатель истины. – Старик ощупью нашел плечо молодого мужчины и положил на него руку. – Это мой сын. Прошу вас: не нужно нас мучить. Лучше сразу убейте.
Федор Андреевич перевел Денисову слова старика, и хорунжий недоуменно пожал плечами: бред какой-то!
– Мы не собираемся вас мучить и убивать, – заверил капитан. – Почему ваши люди напали на нас?
– Они не подчинялись мне. – Слепец покачал головой. – Так же, как и моему сыну.
– И все же, кто вы? – Федор Андреевич твердо решил добиться своего. – Откуда направлялись и куда шел ваш караван?
– Тебя интересует мое имя, из какого я племени и род моих занятий? Или что-то другое? – Старик крепче стиснул плечо сына.
– Я хочу знать, кто вы? – упрямо повторил капитан: увиливания старика начинали раздражать его. К тому же Кутергин не настолько хорошо владел арабским, чтобы соревноваться со слепцом в витиеватостях, помогающих ускользнуть от прямого ответа.
– Мое имя тебе ничего не скажет, а если я солгу, ты все равно не узнаешь правду. Шли мы издалека, а куда направлялись, теперь не имеет значения. Позволь мне спросить, чужестранец: кто ты и твои люди? Мой сын сказал, вы не похожи на правоверных.
– Я русский офицер, а мои люди – солдаты и служивые казаки.
– Русские? – Слепец был явно озадачен – И среди вас нет ни одного мусульманина? Сын сказал мне что есть!
Федор Андреевич не сразу понял, о ком говорил старик. Недоуменно оглянувшись, он вдруг наткнулся взглядом на черные холодные глаза Нафтуллы: поджав ноги, он сидел на песке и выклянчивал у казаков какую-то вещь убитого караванщика. Наверное, сын старика имел в виду именно его?
– Этот человек пристал к нам, опасаясь за свою жизнь и товар. Почему он вас интересует?
Слепец не ответил. Его лицо стало непроницаемо-отчужденным, словно он прислушивался к одному ему слышимому звуку. Его сын тоже молчал. Денисов нетерпеливо щелкнул плетью:
– Время идет, капитан! Солнце уже вон где, людям надо отдых дать, и рану твою не грех как следует осмотреть.
Казаки похоронили убитых и насыпали над могилкой небольшой холмик: скорее по привычке и следуя обычаю, чем надеясь, что он сохранится, – ветры и зной быстро заровняют его и скроют все следы.
– Эй, Денис-бала! – неожиданно подал голос Нафтулла. – Тут недалеко старая заброшенная крепость. Урус-тюра ранен, пойдем туда. Я покажу.
– Крепость? – Матвей Иванович обернулся к Кутергину. – Рискнем? Хоть и глиняные, а стены и крыша над головой. А старика и его сынка возьмем с собой. Там с ними и разберемся. Не бросать же их в пустыне?
Федор Андреевич вяло кивнул: его познабливало, голова разламывалась от боли, губы спекало внутренним жаром. Он позволил Епифанову увести себя и уложить в повозку на попоны. Старика и его сына вновь усадили на верблюда. Казаки собрали оружие убитых и поймали разбежавшихся лошадей. Впереди, показывая дорогу, ехал на своем ахалтекинце Нафтулла.
К заброшенной крепости добрались в сумерках. Кутергин оперся на локоть здоровой левой руки и выглянул из повозки. Сквозь застилавшую глаза багровую муть боли он увидел неровный прямоугольник полузанесениых песком потрескавшихся глиняных стен, низкие строения с темными провалами окон и круглую башню, казавшуюся на фоне полыхавшего заката черным пальцем, устремленным в темнеющее небо. Капитан хотел спросить, есть ли там вода, но перед глазами поплыли радужные круги, в ушах зазвенело, и Федор Андреевич потерял сознание..
Он уже не чувствовал, как Епифанов и казаки бережно сняли его с повозки и понесли полутемными переходами. Кутергину казалось в бреду, что он все еще скачет на коне, размахивая саблей, но лошадь вдруг сбросила его прямо в зыбучие пески. Нещадно палило солнце, и чужие кони вбивали упавшего в пыль, топча тяжелыми копытами…
– Федор Андреич! Федор!
Капитан с трудом вынырнул из липкого забытья и разлепил тяжелые веки. Словно из тумана выплыло бородатое лицо. Нестерпимо ярко блеснула серьга в ухе. Лицо качалось, исчезало и появлялось вновь. Кто это, Денисов?
– Где я?
– Слава те, Господи! – Матвей Иванович перекрестился. – На-ко вот.
Хорунжий поднес к губам капитана пиалу с бульоном. Федор Андреевич жадно выпил его и откинулся на попоны. Плечо болело, к горлу подкатывала тошнота, стены глинобитной лачуги качались перед глазами.
– Попей еще. Казаки охотились, свежатинки сварили. Нафтулка колодец указал. Почистили, ничего, идет потихоньку водица.
«Наверное, забили трофейного коня, – понял Федор Андреевич, – а про охоту он мне, как говорится, арапа заправляет, чтобы не побрезговал».
– Не могу. – Капитан горячими потными пальцами вцепился в рукав чекменя хорунжего. – Ты сумку мою возьми. Там все бумаги и адрес родителей в Москве.
– Брось! – Денисов легко высвободился. – Лечить будем.. Слышь, слепой-то – знатный лекарь. И сынок его тоже. Раненые казаки уже на ногах.
– Откуда ты узнал, что он врач? – удивился Федор Андреевич. Неужели Матвей Иванович и одночасье научился понимать по-арабски, или старик знал язык степняков, но скрывал это?
– А на пальцах объяснились, обыкновенное дело, – усмехнулся хорунжий. – Сынок увидел, как станичники маются, и знаками показал: мол, хочет помочь Пусть и тебя поглядят: при мне, полагаю, остерегутся худо сделать.
– Как знаешь… – Кутергин вновь провалился в забытье.
Очнувшись, он почувствовал на лице сухие крепкие пальцы. Они проворно ощупали лоб, чуть задержались на висках, чутко поймали биение жилки, потом скользнули по векам, носу, потрогали усы, запекшиеся губы, коснулись заросших щетиной щек и подбородка. Федор Андреевич открыл глаза и увидел старика, стоявшего на коленях перед его постелью. Сын светил ему факелом, а в стороне, настороженно наблюдая за лекарями, устроились Денисов и урядник Бессмертный.