1911 г.

– Сидит, будто специально на тебя шит, – Николя обошёл его со всех сторон. – Ни складки, не морщинки, блеск!

Ладонью Николя огладил ему спину, видно, морщинки всё-таки были.

– Ты, Митенька, прямо жених. Ладно, ладно, не сердись, – Николя нервничал и потому был особенно развязен, болтлив, позволяя себе пошлости, немыслимые в иное время.

Дмитрий не ответил. Сегодня собственная внешность интересовала его менее всего. Через силу он рассматривал отражение, лицо казалось длинным и унылым, но бледности не было, или она не бросалась в глаза, а это главное.

– Совершенно, совершенно незаметно, – Николя просунул руку под фрак и на мгновение задержал её:

– Стучит сердечко как часы! Ты моё проверь, кажется, выскочит и побежит по Крещатику!

Дмитрий дёрнулся:

– Потом, Николя, не время.

– Да это я так, просто, – Николя извлёк браунинг из кармана фрака, нарочно для этого пришитого с внутренней стороны – Никто и не догадается. Игрушка, а не пистолет. Ты сам попробуй, вдруг цепляет.

Дмитрий взял протянутый пистолет, вернул в карман фрака, потом быстро выхватил.

– Всё в порядке.

– Ты пробуй, пробуй.

Дмитрий, криво улыбаясь, повторил процедуру несколько раз. Нигде не цепляло, портной своё дело знал.

– Теперь прицелься, ну, вот хотя бы в меня – Николя отошёл к дальней стене комнаты.

– Зачем?

– Всё должно быть натурально, за нами… за тобой будут следить, понимаешь? – Николя встал в позу, скрестил на груди руки:

– Целься!

Дмитрий поднял пистолет. Браунинг он увидел только сегодня, но до этого две недели посещал тир Рахманова, стрелял из «Монтекристо», и под конец получалось совсем недурственно, тому свидетельство безделушки на этажерке, призы. Хозяин тира даже уверял, что у него несомненные способности. Наверное, хотел подольститься к выгодному посетителю, сделать завсегдатаем, а приятно было.

Браунинг сухо щелкнул.

– Ты убит.

– Наповал, – согласился Николя. – Теперь давай заряжать.

Они подсели к столу.

– Вот этот патрон отделит наших приятелей от остальных, грубых и нехороших. Он от другого пистолета, и потому непременно заклинит механизм.

– Зачем?

– На всякий случая. Я тебя знаю, Митенька, войдешь в раж, так и не остановишься. Про пистолет потом напишут, и всем станет ясно, железка немного подвела.

– А первые выстрелы?

– Мы же обо всем договорились. Панцирь, помнишь?

– Какой панцирь? – Дмитрий действительно забыл, последние дни прошли в лихорадочном бреду, всё путалось, сны и явь.

– Чемерзинский, его нынче все носят, кто боится.

– Ах, защитный… А он точно его носит?

– Какая разница?

– Да, действительно… – Дмитрий поставил пистолет на предохранитель, вернул в карман. Теперь браунинг ощущался иначе, ледяной спящей змеей, готовой в любой миг отогреться и ужалить.

– Я… Я очень бы хотел быть рядом с тобой, но… Ты понимаешь… – начал опять оправдываться Николя.

– Понимаю, – хотя не понимал и расстраивался, возникало странное чувство, словно Николя – нет, не обманывает, но ищет выгоду, свой интерес.

– Ради меня, – Николя посмотрел ему в глаза. – Ради нас, нашего будущего.

– Конечно. Ради нашего будущего. Я, пожалуй, пойду, – Дмитрий посмотрел на часы.

– Да, скоро доступ закроют, – Николя выглянул в окно. – Извозчик ждёт.

Они не стали обниматься, потом, если всё сойдет хорошо, достанет времени. Да и неловко было, Николя смотрел куда-то вбок, напряжённый, испуганный, Дмитрию стало его жаль.

– Ты не переживай. Обойдется, – утешил он Николя.

Извозчик подогнал пролетку к подъезду. Сейчас извозчики были дороги необычайно – визит императора создал бешеный спрос, было досадно отдавать столько денег, но положение обязывало. Явиться в театр пешком значило неминуемо навлечь подозрения, сегодня любой богатей считал за великую честь получить билет хотя бы на галерею, и потому приходилось стараться быть как все богатеи. Не выделяться.

Было тепло, как всегда в сентябре. Киев, непривычно чистый и чинный, напоминал вдовушку, ждущую смотрин, принарядившуюся и взволнованную, хочется опять замуж, да не за абы кого, новый муж – новая жизнь, какой она станет, решится нынче.

Чем ближе к театру, тем реже попадалась полиция, всё больше жандармы. Дмитрий старался выглядеть счастливым и уверенным, как и должно быть всякому, едущему в театр сегодня. У подъезда он соскочил с пролетки, расплатился и прошёл среди гуляющей публики, половина которой тоже, вероятно, были жандармы, одетые в штатское. Билет осмотрели внимательно, но на самого Дмитрия посмотрели вскользь.

Времени впереди много. Он поднялся в буфетную третьего яруса, несмотря на ранний час, заполненную людьми, устроился в уголке со стаканом крюшона. О многих, находящихся здесь, он был наслышан, некоторых знал в лицо, но ни с кем не был знаком даже шапочно. Эмпиреи! Он едко рассмеялся, разумеется, про себя, представив, как завтра все будут рассказывать, что «видели его вот как вас, на расстоянии руки», но быстро перешёл на другое – представил венские кафе, где люди также незнакомы, но все милы и приветливы, сам воздух другой, вольный, пьянящий. Он был в Вене в позапрошлом году, и с тех пор сердцем стремился туда вновь. Средства у них с Николя тогда были самые скудные, и прожили они не полгода, как рассчитывали, а всего четыре месяца, но какие зато были месяцы! Если у кого и возникали догадки насчет них, то держали при себе. Частная жизнь. Такие парочки Вене были не в диковинку, некоторые кафе существовали исключительно для них, но Дмитрий с Николя предпочитали ходить в обычные: покойнее и уютней. И к чему дразнить гусей?

Всё же их заметили. Свои, наши. В Вене на них было наплевать, но здесь, в Киеве… Дмитрий помнил, как Николя плакал и заламывал руки, когда к нему пришли наши и пригрозили разоблачением. Для Николя огласка означала полный крах, да и Дмитрию тоже ничего хорошего не сулила. Наши не требовали денег, да и смешно, откуда деньги у Николя, отец держал его строго, ограждая от соблазнов или просто из скупости, не было денег и у Дмитрия. Будут, будут деньги, сказали наши и, надо отдать должное, слово сдержали. А в ответ – окажите услугу, убейте одного негодного человечка, да не человечка, хуже – сатрапа. Повторите одесский подвиг, и все передовые люди отдадут вам жар своих сердец (выспренность фраз была присуща нашим, словно цеховое знамя). Первой мыслью было бежать, но куда? Тут нужны были совсем другие деньги. И потом, разве бегство предотвращало скандал? Затем у Николя возникла идея, поначалу показавшаяся авантюрной, неисполняемой, но с каждым днём идея становилась реальнее, ощутимей. Наши терпеливо ждали, что им оставалось, ведь посещение Киева нельзя было ускорить, А Николя и он тем временем пошли на сговор. Помогло то, что сатрап явно терял милость, проучить его хотели не только наши. Тем не менее, всё было зыбко, ненадежно, страшно.

Звонок заставил Дмитрия вздрогнуть. Он допил крюшон, прошёл в зал и занял своё место. Место оказалось неважное, в третьем ряду, он томился; пудра и духи, которыми без меры пользовались киевские гранд-дамы, душили его, он едва сдержал кашель.

Занавес поднялся. Происходящее на сцене не осознавалось, он пытался уловить смысл, и не мог. Другие тоже не обращали на действие внимания, больше тянулись увидеть государя, что отсюда, с балкона, было просто невозможным; потом утешились перебором виденных отсюда.

Он пригляделся. В первом ряду партера? Слева от прохода? Всё равно, отсюда все затылки казались одинаковыми. Выстрелить сейчас невозможно. То есть выстрелить-то просто, невозможно попасть в цель.

Он постоянно возвращался взглядом к тому месту в первом ряду, малодушно надеясь, что вдруг оно окажется пустым, что болезнь или внезапные дела отзовут сатрапа в Санкт-Петербург, а лучше бы в Берлин или Париж, вполне понимая, что такой поворот событий только бы ухудшил положение, но так хотелось отсрочки.

Антракт наступил внезапно. Дмитрий невежливо пробился к выходу, не чувствуя в себе уверенности, пошёл к лестнице, но на середине пролета живот скрутило, и он едва успел добежать до ватерклозета, такой сильной оказалась нужда. Как ни странно, страх ушёл. Он стал смешон и противен самому себе, но что ж с того?

Приводя в порядок одежду, он успокаивался. Никогда не считал себя человеком особенным, сверхволевым, и вот – подтверждение. Ничего, ничего.

Антракт был коротким, пришлось возвращаться на балкон. Место в партере было по-прежнему занято, соседки обсуждали виденное в перерыве, и Дмитрий опять подумал о Вене, даже начал мысленно устраивать быт: кое-какие деньги дали наши, и Николя отец назначит содержание, ведь теперь Николя будет революционером, а не перевертом, позором семьи. Образуется.

Второй антракт он принял, как принимают неизбежное; стараясь не растерять решимости, он направился вниз, теперь уже не спеша и не суетясь. Театр, подновлённый, прихорошившийся, стал и его театром, он был актёром, отыграет – и домой.

Партер опустел, но тот, кто был ему нужен, остался. Дмитрий даже не удивился, что всё так отлично складывается. Тот стоял у оркестра, спиной опершись о барьер, рядом с ним был кто-то неважный, Дмитрий даже не видел лица, сосредоточась на цели. Вздохнул глубоко и пошёл вперёд, как заходил в прохладную в эту пору воду Днепра, он любил купаться и всегда начинал купание раньше всех, в мае, а кончал последним.

Стоявшие обратили на него внимание лишь тогда, когда Дмитрий подошёл совсем рядом. Дмитрий выхватил пистолет, подумал, что, наверное, нужно что-то сказать, не нашёлся и просто нажал на спусковой курок. Выстрела не получилось, забыл снять с предохранителя. Досадуя, он исправился, тот уже качнулся навстречу, как неловко, неудобно, он опять вскинул браунинг…