3

Инстинктивно он ждал перегрузки и сейчас был растерян – не внешне, даже не внутренне, а на уровне подсознания.

Может, и не летим мы вовсе никуда?

– Вам, доблестный рыцарь, сей вид, полагаю, не в диковинку, – паладин Ортенборг едва заметно шевельнул бровью. И стюард, выросший невесть откуда, разнес бокалы с амброзией.

Внизу проплывала Земля – фраза банальная и отчасти неправильная, но по сути верная. Вернулась эра Монгольфье. Диалектика. Развитие по спирали. Воздухоплавание, затем аппараты тяжелее воздуха, ракеты химические, ионные, гатрамонные, и вот – космоплавание. Магия. Или, если угодно, гравитоника.

Иллюминатор роскошный, большой, даже страшно – не лопнет ли? Или шальной метеорит, брошенный сорванцами из пояса Койпера, расколотит красотищу?

Он успокоил себя надеждой, что иллюминатор, верно, ложный, как и окна в посольстве.

– За космический флот! – паладин, как искушенный дипломат, выбрал тост, приятный всем – навьгородцам, поскольку именно их каравелла несла Миссию, Фомину, бортмеханику межзвёздника «Королёв», и уж конечно Небесам, флот для которых воистину был всем.

Фомин медленными глотками выпил до дна – как и полагается пить амброзию по навьгородскому этикету. Это-то он знает. Перенял.

Фомин оглянулся. Кают-компания навьгородского межпланетника мало чем отличалась от малого салона леди Ди. Кругом все свои – паладин Ортенборг, хранитель Туглон, магистр Хаммель и доктор Гэрард. Такая вот Миссия отправилась к Луне. Ещё стюард Гар-Ра, и слуга-на-все-руки Сойер, что трудится в каютах – раскладывает вещи, стелет постели и что там ещё положено делать по корабельному уставу.

Экипаж, командир и штурман там, куда пассажирам соваться нечего – в КУПе. Кабине Управления Полетом. Всех перебрал, никого не забыл. А толку-то? Судовую роль пусть капитан ведет, или вот паладин Ортенборг, как глава навьгородской миссии. Он, Фомин, генеральный посредник и гарант переговоров, должен посредничать и гарантировать, когда время придет. А сейчас…

Он в свою очередь мигнул стюарду Гар-Ра, и тот вынес на подносе рюмки с аквавитом. Рыцарские рюмки, на три унции.

– За тех, кто нас провожал! – сказал тост и он. Коротенький тост, в Навь-Городе чем короче, тем лучше. Вышло, пожалуй, сносно, лишь немногим длиннее тоста паладина. И со смыслом удовлетворительно – провожал их Канцлер, но и Крепость Кор тоже – мысленно конечно.

Аквавит – это вам не амброзия. Сорок восемь объемных процентов спирта. Он крякнул, и навьгородцы вторили, занюхав косточкой, Уважают обычай Крепости Кор.

Минута, другая, и действие сорока восьми процентов присоединилось к действию амброзии. Скованность, натянутость, чопорность не исчезли совсем, но поблекли, отступили. Нет, языки не развязались, это всё-таки не салон, где к месту была бы лёгкая непринужденная беседа, беседа вроде бы и ни о чём, но исполненная глубинным смыслом, настолько глубинным, что запросто не донырнуть. Время бесед ещё не пришло, всё-таки старт есть старт, и они даже не в стратосфере. Но навьгородцы с виду спокойны, словно полёт для них – дело обыкновенное. А вдруг и обыкновенное? Кто их, навьгородцев, знает. Взлетели-то они тихонько, без ослепительного пламени и оглушающего рева двигателей. Рюмка аквавита не расплескалась. И вот так же тихонько уже вторую склянку скользят над землёю на высоте… Скажем, на высоте Арарата. Точнее и не скажешь – все приборы в пилотской кабине. А он, Фомин, не пилот. И даже не бортмеханик. Сейчас он пассажир. Ешь ананасы, пей аквавит, летчик в кабинке за нас порулит. А если есть не хочется, можно уйти в собственную посольскую каюту, где и предаться размышлениям или поупражняться в политических кознях.

Макиавелли-то он читал, только Макиавелли пишет больше о жизни идеальной. Теории, сфероид в вакууме.

Сейчас, после произнесенных тостов, всяк был волен пить и закусывать кому как заблагорассудится – правда, соответственно чину, с оглядкой на начальство, не позволяя себе слишком уж отрываться от патрона.

Но Фомин что кот, который гуляет сам по себе, и никто ему указом не был.

Отчего-то вспомнился спутник Панночки. А потом и сама Панночка. Э, нет, хватит воспоминаний.

Он поманил стюарда.

– Прикажите аквавита? – спросил Гар-Ра

Они в Навь-Городе, верно, думают, что в Крепости Кор одним аквавитом и живут. В посольстве он аквавит и вправду изводит бочонками, но на кого – на гостей! А сам ни-ни, простою аквой перебивается. Престодижитация, и никакой магии.

– Воды. Минеральной, белого источника, любезный Гар-Ра.

По вкусу она напоминала Ессентуки, четвертый номер. Воду эту он помнил – или воображал, что помнит – потому, что три месяца перед отлётом «Королёва» к Маленькому Муку они провели в Кисловодске, в Кавказском Центре подготовки космонавтов. Помимо всего, бегали кроссы по парку и пили минеральную воду. Нарзан ему отчего-то не глянулся, и с позволения медикуса он заменил его ессентукской водичкой, солёной, почти домашней, марсианской.

Вода Белого источника напоминала и предотлётный Мир, и родной Марс – что ещё можно ждать от воды? Не аквавит.

Он залюбовался бокалом. Достоин лучших музеев Межпотопья: Эрмитажа, Лувра, Оружейной палаты, Воронежского краеведческого. Слева – ваза работы Бенвенуто Челлини, справа набор пасхальных яиц Фаберже, а в центре – бокал с космической каравеллы работы неизвестного навьгородского ювелира. А теперь, товарищи экскурсанты, перейдем в зал фламандской живописи…

С чего это живопись, да ещё фламандская, на ум пришла? Вот она, волшебная сила союза амброзии и аквавита – ассоциации возникают самые немыслимые. Тут уж скорее нужно думать о Византии – стены оббиты золотою и серебряной парчой, кресла красного дерева – то есть не дерева, астика, но не отличишь. И массивный золотой бокал. Чем хороша каравелла навьгородцев – нет ограничений по массе. Гравитоника. Сила воздействия гравитационных полей пропорциональна массе, и потому безразлично, унцию весит бокал или двадцать, ни на скорости, ни на маневренности это не сказывается.

Правда, по сравнению с византийскими дворцами хоромы тесноваты – но только по сравнению с дворцами. А по сравнению с катером… Круглый шарик, объёмом… Как там, четыре третьих пи эр в кубе… Эр пусть будет восемь метров.

Каравелла побольше даже, чем гондола самого крупного воздушного судна Межпотопья, дирижабля «Максим Горький». Знаменитый перелёт через Ледовитый океан в Америку, на две недели раньше встречного перелета Линдберга. Ну, он не так стар, чтобы помнить эти перелёты. Дирижабль он видел в Музее Авиации и Космонавтики, когда их класс поехал на экскурсию в Калугу. В две тысячи двенадцатом году. И тогда громада «Максима Горького» его поразила, и он решил стать летчиком.

А стал послом.

Летели они всё медленнее и медленнее, словно что-то выискивали. Он посмотрел вниз. Судя по двум озерам, аккуратнейшим овалам по две версты, находились они над Голубым урочищем.

Крепость Кор отстояла от урочища на пять сотен лиг, но всё равно, стоило подуть ветру с запада, приходилось принимать антирад, впрочем, более из перестраховки.

За две склянки долетели. Скорость приличная. А вот если идти пешком… А если на Бышке… Сколько потребуется туров, чтобы обогнать каравеллу навьгородцев на середине пути к Луне?

Похоже, он явно недопил. Минимум рюмки три, если бессмысленные расчеты лезут и лезут в голову.

А почему бессмысленные? Всё-таки нужно знать, на чём и куда плывешь. Король Испанский на горшке решил поплавать по реке. Будь поустойчивей горшок, длиннее выдался б стишок. Итак, шар объемом две тысячи кубических метров с гаком. Не так уж и много – но ведь никаких баков с горючим, силовых установок и прочих непременных агрегатов времен Межпотопья. Сто кубических метров на брата. В кубических футах куда больше. Но ощущение простора ещё и заслуга конструктора.

– Мы подлетаем к фонтану, – возвестил тем временем паладин Ортенборг. Навьгородцы, отставив кто воду, кто амброзию, (и даже не «кто»: паладин Амброзию, а хранитель Туглон, доктор Гэрард и магистр Хаммель воду, подметил Фомин с зоркостью захмелевшего человека, которому всё кажется значимым, исполненным особого смысла) уставились в иллюминатор.

Фомин почувствовал, как чуть-чуть, а всё же прижало к креслу. Ускорение пустяковое, но зато дармовое. Каравелла, описывая узкую спираль, начала восхождение.

Хорошая штука гравитоника, особенно если знаешь, что это такое. В Межпотопье монопольный гравимагнит был штукой чисто умозрительной, вроде корня квадратного из минус единицы. А навьгородцы возьми, да извлеки этот корень в реальный мир.

Сквозь облака прошли быстро, вертикальная скорость, почитай, уже четверть звука.

Небо потихоньку темнело. Будто вечереет. А он и встал рано, да ещё на медузку адреналину извел. Подремать, что ли? В конце концов, он опытный летчик, для него одним взлетом больше, одним меньше… Верх профессионализма – спать во время полёта, ежели тебе делать нечего. Или пойти погулять по галереям, их две, галереи для прогулок, одна – экватор, другая – меридиан. Ходи и смотри под ноги.

Но неудобно. Подумают – пренебрегаю. Лучше подремать наяву, погрезить, благо этому искусству его обучил друг Крепости Кор магистр Хаммель.

Он подавал реплики в ответ на простые, вежливые слова навьгородцев и дремал. Потом встал. Прошёл в КУПе, благо недалеко, тут всё недалеко. Переход выполнен в традиционном навьгородском стиле – блестящий, но нескользкий пол, ровные стены и сводчатый верх. КУПе. Никакой двери, зачем навьгородцам двери в КУПе? Опять же жизнеспособность каравеллы возрастает. Постучать? Нет нужды. Фомин вызвал в памяти потаенную мелодию перехода в зет-измерение. Верстовые ходы он прокладывать не может, но вершок-другой переборки одолеет.

Командир поприветствовал посла неформально, кивнул в сторону свободного кресла, и только. Всё-таки активная, атмосферная часть полёта.

Здесь вся наружная стена была прозрачной. Вид потрясающий. Появились звезды – и не удивительно, солнце было вне поля зрения, а высота километров сорок восемь. Аквавитная высота.

Он осмотрел КУПе. Три кресла. Для командира, для штурмана а третье – для гостя? Или в иные полеты экипаж каравеллы составляет три человека. Или… Ну. Это он уж разошелся.

Из любезности его не предупредили, не трогай, мол, рычагов управления. Их, рычагов, было по два у каждого кресла. Разумно. Если у человека две руки, то и рычагов должно быть ровно два. Приборная панелька тоже совсем простенькая, только не понять пока, что означают светящиеся секторы.

– Все выше, и выше, и выше… – замурлыкал командир древнюю песню межпланетчиков.

– Стремим мы полёт наших птиц, – подхватил Фомин. Здесь и сейчас командир каравеллы, и штурман, и чрезвычайный и полномочный посол крепости Кор, доблестный рыцарь Кор-Фо-Мин были членами Братства Межпланетчиков, братства не менее крепкого, нежели рыцарский орден или даже Лига Магов.

– Командир-пилот Юр-Ти, шестой заатмосферный полёт, первый лунный.

– Штурман-пилот Фор, шестой заатмосферный полёт, первый лунный – представились навьгородцы.

– Бортинженер Фомин, на гравимагнитном корабле лечу впервые, – честно сказал Фомин.

Следующие две склянки штурман рассказывал о способах поисков гравитационных потоков, Фомин – о полёте к Маленькому Муку, принципах реактивного движения и основах эксплуатации гатрамонных двигателей, а командир-пилот настоял на том, чтобы Фомин собственными руками контролировал восхождение в спирали. Последнее было проще простого – правую рукоять вправо и вперёд, главное – соблюсти меру и не выскочить из потока.

Время шло замечательно. Но…

Но пришло время возвращаться в пассажирское сословие.

Фомин вздохнул и грезить перестал. Он остался в кресле, но не пилотском, а своём законном, пассажирском. Обмен незначащими фразами шёл вяло. Говорили об удобстве и приятности путешествия на каравелле, о пользе путешествий вообще и межпланетных в частности, о возможности – не сейчас, но когда-нибудь – использовать магические силы для мгновенного преодоления пространства.

Подоспело время трапезы. Отдали должное и трапезе. Избегали лишь одного – разговоров о предстоящей миссии. Суеверие, боязнь сглаза? Скорее, боязнь уха Небесов. Сейчас они в космосе. Кто их знает, Небесов, на что они способны.

Перемежая беседу приёмом аквавита (за трапезой его подавали в крохотных посольских, в полглотка рюмочках, и потому ясность головы держалась долго), посматриванием в иллюминатор и вкушением очередного блюда, он чувствовали, как облегчение охватывает их. Самое настоящее облегчение. Это вам не баллистический полёт, где либо перегрузки, либо невесомость. Ошибка Жюля Верна здесь ошибкой не была. А, может, Верн, описывая в знаменитом романе полёт к Луне, опирался на собственный опыт? Вдруг он летал на каравелле? Писал же он в другом романе о путешествии к центру Земли. Прямо к навьгородцам.

Притяжение Земли уменьшается по мере удаления от неё. Уже сейчас он чувствовал себя вновь марсианином, а вскоре станет ещё легче.

Наконец, графин аквавита опустел. Пора по каютам обдумывать слова сказанные и ещё больше слова умолчанные.

Откланявшись, Фомин пошёл в свой покой. Условно свой – хотя теоретически его каюта являлась продолжением посольства и обладала экстерриториальным статусом. Но трудно быть суверенным на чужой каравелле. И, вполне возможно, его слушают, а то и смотрят. Пусть их. Лично он за собой шпионить бы не стал. Скучно и бесполезно. Но есть такое слово – долг.

Скинув одни лишь сапоги и пояс с кинжалом в ножнах он, как есть, прилег на диван. Ничего, одежда немнущаяся, а броню и сабли он загодя оставил в шкафу. Здесь, в полёте обстановка всё-таки менее официальная, чем в Зале Приёмов.

Иллюминатора в каюте не было, но был перископ на гибких трубочках. Почти сферический обзор. Навьгородская оптоволоконная магия. Солнце, приглушенное встроенным светофильтром, было в десяти градусах от Луны. Наверное, вскоре сориентируются на него, на наше солнышко. Оно уж потянет, так потянет.

Нечего лениться. Раздевшись основательней, он принял ионный душ и лёг в заботливо приготовленную слугой постель.

Время спать. Ещё с прошлой ночи должок, недосып.

Уснул он не сразу. Лучшее времяпровождение на чужом корабле – отдых во всех проявлениях. Да и что он может делать наяву-то? На саблях рубиться не с кем, у него и сабли парадные. Зачем боевые, посла охраняет нечто более действенное, чем сабля. Традиция.

Хотя для медузок традиции не существует. Только ли для медузок…

Для ускорения засыпания он и расчеты проверил. Плыть до Луны каравелле семь дней. Всё-таки не ракета. Но вот на дистанциях больших за кем была бы победа, за каравеллой или за «Королёвым»? Здесь же не просто законы Ньютона, притяжение, отталкивание. Гравилинзы, гравитоннели…

Так, в вычислениях он и уснул, и снились ему столбики цифр и цепочки уравнений. Навигаторский сон. К бортмеханику попал по ошибке. После того, как на «Королёве» цифровые машины стали выдавать совершенную белиберду, всем пришлось вспомнить науку математику. И пошла считать губерния! Он, правда, внёс вклад скорее физический, чем умственный – стал делать логарифмические линейки. Изделие пошло на «ура!». Ура и кричали, когда «Королёв» вышел-таки на околоземную орбиту. Не придётся ли мастерить линейки и на каравелле?

Силой воли он сменил сон, сколько можно, станки да станки. Но новое видение было тоже не сахар – он бродил по лесу в поисках пары вурдалаков, накануне утащивших из хутора ребенка. По крайней мере, он надеялся, что утащили, а не сожрали по дороге. Семью-то пацаненка вурдалаки выели, одни кости оставили. Но детских костей среди них не нашлось. Иногда вурдалаки воруют детей. И, говорят, иногда их, детей, можно спасти.

Он и пытался. Случилось чудо – ребенка удалось отыскать. Не ему, а Бышке, тот учуял запах. Бой с вурдалаками был коротким и отчаянным, но те отяжелели после давешнего, и двигались медленнее обычного. Опять же Бышка помог.

А потом в логове, под вывороченным бурею дубом он нашёл ребенка. Нашёл и понял, зачем вурдалаки крадут детей…