2

– Дело, конечно, поганое, но ничего невероятного в нём нет. Подобных дел у нас дюжины, и как-то справляемся, – Дзержинский говорил неторопливо, будто не его поджимало время тех самых дюжин дел, а он поджимал время.

– Тогда зачем вам я, Феликс Эдмундович?

– Вы с Владимиром Ильичом давно виделись? – задал встречный вопрос Дзержинский.

– Месяца два тому назад.

– Это его идея – привлечь вас к расследованию. Очень недоволен Владимир Ильич случившимся.

– Но без меня вам было бы проще?

– Людей не хватает. Каждый на счету. Потери несём. Случай международный, деликатный. Так что Владимир Ильич, по обыкновению, прав. Как раз на вас дело. Немецким вы владеете, да и другими языками тоже, в Германии и Швейцарии бывали. Главное – вы знаете, когда следует говорить, а когда стоит и промолчать.

Арехин и промолчал, доказывая правоту Дзержинского.

– Обстоятельства таковы, – продолжил Дзержинский, видя, что его поняли хорошо. – Для лечения наших товарищей у швейцарской фармацевтической компании «Багейтер» были куплены препараты на значительную сумму. Очень значительную. Три миллиона рублей золотом. Заказ был выполнен, груз доставлен, но выяснилось, что вместо лекарств нам подсунули толчёный мел, глину, сахарную пудру и раствор обыкновенной соли. Тех, кому было поручены закупки, арестовали и допросили. Ничего выяснить не удалось: клянутся чем угодно, что к обману непричастны. Ну, а заграница, она заграница и есть. Отсюда, из Москвы, разглядеть ворьё трудно. Однако необходимо. Оставить безнаказанным подобное мы не можем, не хотим и не должны. Не только деньги тому причиной, хотя три миллиона золотом сумма колоссальная. Более денег важен авторитет нашей власти. Необходимо дать понять: любая попытка обмануть нас даже на рубль ничем хорошим для обманщиков не кончится. Напротив, кончится плохим. Очень плохим. А уж если речь о миллионах!

– И я, если выявлю виновных…

– Не если, а когда. Выявите, сообщите обстоятельства, а уж дальше мы решим, как с ними поступить. Разумеется, неприкосновенными личностями для вас они не являются. Повернутся события так, что придется действовать самому – действуйте. Любое действие оправдано, лишь бездействию нет оправданий, – Дзержинский подвинул в сторону Арехина папку, одну из многих на столе. Но прежде, чем Арехин успел к ней прикоснуться, продолжил:

– Казалось бы, факт покупки лекарственных препаратов не должен быть тайной.

Арехин опять промолчал.

– Но ведь раздуют, раструбят буржуазные писаки: голодающая Россия тратит миллионы на пороки своих вождей!

Арехин оставался невозмутим.

– Вам бы в покер играть, Александр Александрович. Ладно, проблема не в лекарствах, а в конкретных лекарствах. Среди заказанного – новейшее средство лечения люэса. Очень дорогое. Закуплено немало, хватит, чтобы вылечить пятьсот товарищей или около того.

Арехин и глазом не моргнул. То есть он, конечно, моргал, но в обычном ритме, не зависящем от услышанного.

– И ещё кокаин. Собственно, основная стоимость партии как раз приходится на кокаин. В отличие от буржуазии, принимающей снадобье из пресыщения, для нас кокаин – способ день за днем работать по шестнадцать, а то и по двадцать часов. Порой совсем без сна. Сам я обхожусь чаем, но на всех чаю не напасёшься. У меня уходит унция в день, и запасы тают. Да и не всякий может распивать чаи на службе. Чаю хотите? – спросил он вдруг.

– Потом, – сказал Арехин. – Когда разберусь с лекарствами. И с деньгами. И с людьми.

– Тоже верно, – согласился Дзержинский. Рука его по-прежнему держала папку, словно он не решился, давать её Арехину, или нет.

Оба молчали.

На улице занимались строевой подготовкой. Шагали нечётко, как новобранцы. Вероятно, в самом деле новобранцы. И пели не бодро, а тоскливо:

«Товарищ Троцкий

С отрядом флотских

Нас поведет

На смертный бой!»

– Слова придётся подправить, – сказал вдруг Дзержинский.

– Слова?

– Подвели нас флотские. Крепко подвели.

– Вы полагаете, что события в Кронштадте связаны с пропажей кокаина? – Арехин чувствовал, что пришло время говорить. Когда ещё представится случай.

Дзержинский застыл. Прошла секунда, вторая. Глаза Феликса Эдмундовича смотрели недвижно, куда-то за спину Арехина.

– Jeszcze jeden? Po prostu umarł? Ani kul, ani noża? I bez świadków?

С каждым мгновением он говорил тише и тише, говорил это не Арехину, а тому, кто стоял за его спиной. Только за спиной у Арехина никого не было.

Слова стали слипаться, переходя в вязкий неразборчивый шёпот. Затем и он стих. Дзержинский то ли уснул с открытыми глазами, то ли забылся. И есть ли разница?

Прошла минута, другая. Арехин не шевелился.

На пятой минуте Дзержинский вздрогнул, потянулся к графину, набрал в ладонь воды и так, ладонью и освежился.

– Устаю, Александр. Всё-таки устаю. Чай – необходимость. И кокаин для товарищей – тоже. О чём то бишь мы? Кронштадт… Мысль интересная, но никаких связей между Кронштадтом и лекарствами мы не выявили. Должен признаться, и не искали.

– Если поискать?

– Вам решать. Если попадутся в Швейцарии или рядом мятежники, поспрашивайте. Хотя вряд ли попадутся.

– А здесь…

– Здесь вы живых мятежников не найдете. Товар скоропортящийся, ничего не осталось, – Дзержинский смотрел на Арехина, оценивая реакцию.

Нечего оценивать. Никакой реакции.

Дзержинский подвинул папку прямо к Арехину.

– Тут всё, что нужно для вашей поездки. Материалы по делу. Паспорт. Полагаю, лучше всего вам выехать под предлогом подготовки к международному турниру. Совершенно естественно, не так ли? Хотя я, как вы, Александр, понимаете, вам не начальник и не указчик. Мне поручено Владимиром Ильичом ввести вас в курс дела и оказывать всевозможную помощь.

Арехин папку взял.

Не начальник и не указчик, как же.

– Поезд на Ригу отправляется завтра в восемь ровно. Проездные документы в папке же.

Арехин наклонил голову. То ли согласен, то ли просто на папку смотрит. Смотрит, но не раскрывает. Не время.

– Связь – почтовая. Односторонняя. Пишите на бернский почтамт до востребования, Ульяму Шмидту и не ждите ответа.

– Бернский?

– Именно. Даже если будете в Германии, в Австрии или ещё где-нибудь.

– Берн, почтамт, Ульяму Шмидту, – повторил Алехин, подтверждая, что запомнил.

– Никакой тайнописи, никаких шифров. Когда определите виновных, укажите имена, точный адрес. И добавьте, что данные господа готовы подписать новый контракт.

Дзержинский поднялся. Поднялся и Арехин.

– Конечно, это отдаёт аматёрством, и крепко отдаёт – отправлять человека в чужую страну налегке, без поддержки. Но нет гербовой, пишешь на простой, привередничать не приходится, – напутствовал он Арехина, провожая до порога.

Вернувшись в кабинет, Дзержинский на мгновение задумался – не перегнул ли он дугу. По всему выходило – нет, не перегнул. Арехин, конечно, экземпляр штучный, но если он настолько хорош, насколько воображает, то поймет: время штучных людей прошло, нынче время людей дюжинных. Числом поболее, ценою подешевле. Главное же – взаимозаменяемых. Сломался один – поставил другого, сломался другой – третьего, а уж если и третий не сдюжил – послать сразу пяток, десяток, сотню. С наказом – искоренить подчистую, до пятого колена. Господь отделит своих от чужих.

Он нажал неприметную кнопочку на нижней стороне столешницы – вещица пустяковая, а как удобно. Порученец вошел и стремительно, и как бы неспешно, чёрт знает, как это у него получается.

– Отчёт по Арехину, – интонации Дзержинского были не сколько повелительными, сколько обыденными. Самое привычное дело: отчёт.

– По вчерашний день я вам представлял утром. А новых материалов ещё не поступило.

– Не поступило? Разболтался Пряшкин, или занят сверх разума?

– Не видели Пряшкина. Утром, когда задания получали, видели, а больше нет.

– Да? Как появится – немедленно ко мне.

Порученец улетучился столь же стремительно, сколь и появился. И опять, кажется, ничего особенного, движется неспешно, даже лениво, а миг – и нет его. Или дело не в порученце, а просто сам он утомился, вот и сливаются секунды? Против Арехина Дзержинский ничего не имел, более того, помнил старое, ценил за настоящее и хотел бы заполучить его к себе полностью на будущее. Но конфигурация уж больно сложная: Арехиным и Троцкий интересуется, и сам Ленин, и другие, те, что в тени. Вот тех, что в тени, и пытается нащупать Дзержинский. По косвенному влиянию. Как открыли планету Нептун. Ведь прячется кто-то во мгле. Большой, сильный, опасный. Потому он послал приглядывать за Арехиным Пряшкина. Пряшкин из опытных, такой рыбной косточкой не подавится. Переживает за прошлое, за службу в «летучем отряде», оттого и старается угодить до смешного, например, вставляет к месту, а чаще невпопад польские слова и выражения. Ну, пусть. За усердие нельзя пенять. Разгонишь усердных, с кем останешься?

Мысли бегали беспорядочно, будто тараканы по стене. Устал, конечно. Ничего, сейчас чайку с сахаром. Чай не роскошь, а кнут для мозга, а на себя кнута жалеть не стоит, – и он нажал на кнопочку дважды.

Арехин тем временем шел по тенистой стороне Проспекта Красных Пролетариев. Фоб и Дейм шли в полусотне шагов позади. Теперь, когда на московские улицы возвращались лихачи, сначала с опаской, а потом и косяком, подновленные лаковые коляски на дутиках стали обыденностью, лишь вороная масть могла насторожить пуганого обывателя; но среди лихачей считалось особым шиком подобрать вороную пару, хотя бы издали схожую со знаменитой упряжкой. Вот и получалась контр-маскировка: весь на виду, а кто таков, поди, пойми. Бывалые люди по прежней памяти вороных сторонились, но подтягивалась смена, те, кому и море по колено, и пуля дура, покуда в лоб не поцелует. Кучер, правда, у Арехина был новый. Может, и к лучшему.

Да, меняются люди, и ещё как меняются. Даже Владимир Ильич обеспокоился, а ведь к нему с отбором ведут, кого попало не допускают. Ленин прежде всего беспокоится об изменениях в партийных отношениях, в партийной иерархии, во фракционных мутациях, но как материалист, он не может не сопоставить эти изменения с другими.

Внешними. Наглядными, но и примелькавшимися настолько, что глаз изменения начинает воспринимать нормой.