Рука вверх, выкрики стихают и приговор:

– Вы наши. Община за вас отвечает, но и вы ее не срамите. Дальше все от вас зависит. Покажете себя, будет вам дело, а нет, не обессудьте.

– Благодарствуем, атаманы-молодцы, – бурлаки кланяются в сторону казаков.

– Круг окончен!

Казаки, подобно воде, отхлынули с площади и разошлись по своим делам – лето зиму кормит. Бурлаков увел Корнеев, а я отправился к дому, но меня остановил отцовский окрик:

– Погодь.

– Да, батя? – я обернулся в сторону отца.

– Иди-ка сюда, поговорим всерьез.

За все дни, что я нахожусь в новом теле, толком поговорить с Булавиным не удавалось. Поэтому я заробел. Что если батя решит моим воспитанием заняться? Как быть? Хотя чего раньше времени на себя тоску нагонять. Посмотрим, что оно дальше будет.

Отец вошел в приказную избу, а я за ним следом. Прошли внутрь и оказались в просторной комнате. Окна раскрыты, светло. Немного пыльно, но в целом вполне рабочая обстановка. Два стола, табуреты, пара лавок, в углу печь, вот и все присутственное место. Никифор здесь раньше не бывал, так что все вокруг в новинку, и я в нерешительности остановился в центре комнаты.

Старший Булавин присел на табурет у стола, облокотился на него и кивнул на лавку рядом:

– Сядь.

Я присел, и мысли в голове помчались одна за другой:

«В чем дело? О чем отец со мной поговорить хочет? Может быть, почуял что-то, волчара степной? Нет, не должен. Глубокий вдох и спокойствие. Ты всего лишь тринадцатилетний паренек, так что излишней суеты не надо. Жди первого шага от родственника и тяни паузу».

Молчание. Кондрат разглядывал меня и улыбался, наверное, вспомнил что-то хорошее. Наконец, он спросил:

– Почему не сказал, что едва на реке не утонул?

– Когда? – попробовал я включить дурака.

– Десять дней назад.

– Было дело, в сети старой запутался. А рассказывать об этом причины не было. Все уладилось, жив и здоров. На реку просто так теперь не бегаю.

– Что-то ты не договариваешь, Никиша, и с того дня сильно изменился. Раньше все больше с ровесниками по улицам гонял, а теперь с оружием возишься, рассказы сторожей караульных по вечерам слушаешь, а помимо этого еще «Часослов» треплешь. Неспроста это. Если головой ударился или болеешь, лекаря искать станем. Говори без утайки, что на душе творится, а то отведаешь плетки отцовской.

Это да, Кондрат такой человек, что может и выпороть. А про то, что резкая смена моего поведения может привлечь его внимание, я как-то не подумал. Да и атаман хорош. За всем пригляд у него, вроде бы мелочи, а он знает. В реке тонул, доложили, а были только мальчишки. Оружие брал, когда его не было, а он заметил. К кострам ночных караульщиков на воротах городка пару раз подходил, и тут кто-то сообщил. Надо ответить на его вопрос, и ответить не просто так – отстань, а всерьез, чтобы дальнейшие мои странности его не смущали. Поначалу была у меня задумка толкнуть сказку про видение от Святой Богородицы. Однако, опираясь на воспоминания Никифора, я понял, что это не пройдет. Официально казаки православные, а на деле каждый верит, во что пожелает. И отец мой, он вроде как старовер, на людях двумя перстами крестится. Но религиозным человеком его назвать нельзя. Он атаман и отвечает за своих казаков – это для него главное, и если придется ради выживания дружить с мусульманами, католиками или еще какими иноверцами, для него это не проблема.

В общем, время шло. Надо отвечать, и я решил, что как пойдет разговор, так его и продолжать. Как там говорил один пятнистый московский товарищ со Ставрополья, резко ставший господином: «Главное дело начать, потом продолжить и углубить, а кончают пусть другие».

– Прав ты, батя. Серьезное дело на реке было, чуть не утоп. Только когда вся жизнь перед глазами пролетела, тогда и смог из сети выпутаться, – исподлобья, я посмотрел на отца, увидел, что он меня слушает, и продолжил: – Как выбрался на берег, колотило меня сильно, и пока остальные ребята раков ловили, я за жизнь свою думал. Ведь ничего сделать не успел, и если бы утоп, то и все, конец.

– Значит, гибели испугался?

– Нет, не этого, а того, что ничего для своего народа не сделал. Вот и задумался о том, что человек словно свеча, которую порывом ветра в любой момент задуть может.

– И что надумал?

– Решил, что пора за ум браться. Поэтому грамоту вспоминать стал, с оружием без твоего спроса возился, и рассказы сторожей ночных слушал. Песни, гулянки и озорство – все это уйдет, а знания о мире, который нас окружает, и навыки воинские, они завсегда со мной останутся. Тебе помощник в делах нужен. Вот и почему бы мне своему отцу не помочь.

– Вишь ты, – усмехнулся атаман, – помощник выискался. Мал еще.

– Чего это мал? – я изобразил легкую обиду. – Ты сам рассказывал, как в свое четырнадцатое лето под Азовом шарпальничал, а в пятнадцать к Волге ходил.

– Так это я…

– А я твой сын.

– И то верно, сын. Однако в мое детство время смутное было, и не всегда по своей охоте я в степь уходил.

– Сейчас не лучше. Куда ни посмотри, почти везде враги.

От таких слов атаман заметно растерялся и на миг замолчал. Затем он достал кисет с турецким табачком и трубочку с серебряным ободком, не спеша, кресалом выбил огонь, прикурил от трута и, сделав первую затяжку, поинтересовался:

– Что ты про врагов сказал?

– Говорю, что они вокруг.

– И кто же по твоему мнению нам самый главный враг?

– Царь, который свои загребущие лапы на Дон тянет, и желает нас в холопов превратить.

– Ты прав, сын. Только все ли ты правильно понимаешь?

– А чего тут понимать, батя? Люди говорят, я слушаю и думаю, что к чему. Казаки на Дону еще до Золотой Орды и царя Батыя были, и всегда вольными оставались. Старики про это часто гутарят. А теперь что? Низовые казаки из старожил на месте сидят, денег накопили и мечтают их преумножить. Они власть, и царь этих собак со всеми потрохами купил. Солеварни казацкие по Бахмуту слободским полкам отдал, а они наши, и ты вместе с Ильей Зерщиковым и Некрасовым Игнатом их силой оружия обратно возвращал. Ладно, пока нас не трогают. Но долго так будет продолжаться? Нет. Беда близко, а нам деться некуда. На Украине Мазепа, пес царский. В Крыму татары, вражины стародавние. В Азове и Таганроге царские войска, выход к морю караулят, а все донское понизовье вместе с казацкими рыбными ловлями монахам и дворянам отписано. Сальские степи, казачьи исконные земли, калмыкам отданы, а они за это в любой момент по слову царя Ерохи на нас кинутся. Путь на Волгу совсем закрыли, Царицын и Астрахань не для нас. Обложили Дон со всех сторон – мы теперь в осаде и царь может поступить, как он хочет.

– Хорошо ты сказал, Никиша, по-взрослому. Не всякий старый казак так скажет. Видна моя кровь, – Кондрат положил трубку на стол, перегнулся вперед и потрепал меня по голове. – Молодец, сын. И раз ты у меня такой разумник растешь, может быть, скажешь, что надо сделать, дабы волю свою сохранить?

– До этого я пока не додумался, батька. Есть мысли, только без знаний они ничто, бред мальчишки.

– Бред или нет, а правильно мыслишь – это главное. Выход всегда есть, только его найти надо.

Атаман встал, зашел за стол, порылся в сундуке и бросил передо мной кусок тонкой кожи, свернутой в продолговатый рулон. Что это, я понял сразу. Однако Никифор ничего подобного никогда не видел, и я спросил:

– А чего это?

– Разверни.

Рулон лег на стол, размотался и я увидел то, что и ожидал, наклеенную на кожу бумажную карту Войска Донского с прилегающими территориями, где были обозначены Волга с городами, Кавказ, Крым и большая часть Днепровского левобережья с порогами.

– Ух, ты! – выдохнул я. – Это что?

– Мапа, – сказал отец и, склонившись, начал тыкать пальцем в черточки и кружочки. – Вот это Дон, Волга, Иловля, Медведица. А вот Днепр, на нем Сечь, а здесь Бахмут, Таганрог, Черкасск, Азов и Кагальник.

– Это как на землю с высоты смотреть?

– Да, как с высоты. Но сейчас не про это, и раз уж у нас речь про серьезные вещи зашла, смотри. Ты не знаешь, что делать, дабы волю свою сохранить, и никто этого не знает. Но многие про это думают.

– И ты?

– И я.

– Так и что?

– Момента ждать надо, Никиша. Быть к нему готовым, а затем, когда он настанет, не спать, а действовать. Самим против царя-тирана подниматься и других поднимать.

– Своих казаков поднять можно, это понятно, а кого еще?

Булавин-старший задумался, тяжко вздохнул, что-то для себя решил и, глядя на карту, ответил:

– Крестьян, кто за свободу биться будет. Раскольников, кто истинную веру готов отстоять. Стрельцов уцелевших. Джигитов степных, до горячей схватки жадных. Казаков на Сечи, Кубани, Тереке и Яике. А помимо них войска Максима Кумшацкого, который сейчас в царевой армии. Это 26 казачьих полков, больше 15 000 сабель. Силу собрать можно, только использовать ее надо с умом. Понял?

– Да, батька.

– Тогда ступай домой и запомни – пока час не настал, никому ни слова, ни полслова.

– Буду молчать, – я встал с табурета и, повернувшись вполоборота, спросил: – Бать, а чего насчет моей помощи?

– Послезавтра по гостям поедем. Думал это дело до осени отложить, но с тобой поговорил, закипел и решил, что надо уже сейчас что-то предпринимать. Время пока есть, Ульяна к сестре в Белгород поехать желает, беременная она. А мы с тобой по всему Войску Донскому проедемся. Ты теперь со мной будешь. Иди, собирайся.

Покинув приказную избу, я пересек площадь, вошел в наш дом, и подумал, что сегодня сделан первый шаг к тому, чтобы попробовать перекроить историю. Хорошо это или плохо? Пока не знаю. Однако на чьей стороне в скором восстании против Петра Романова я встану, уже определено.