Восьмая глава

Не отпуская руки найдёныша, Мишка добрался-таки до выхода из трущоб, и спорым шагом направился к ближайшему трактиру, который можно с натяжкой назвать пристойным, поглядывая тревожно на дрожащего всем телом мальчика.

– Мне б сметанки, – он протянул полтину до полусмерти замотанному трактирному мальчику, встретившему ево у двери, – и тряпицу чистую, перевязать.

– Сию… – начал было мальчишка сонно, натянув на веснушчатое, будто засиженное мухами лицо, несколько щербатую, но несомненно вежественную улыбку, – ба-атюшки! Пров Василич, Пров Василич!

Лавируя меж пустыми столами, он унёсся в сторону кухни, откуда навстречу вышел немолодой повар, вытирая на ходу руки о фартук.

– Чевой ето расшумелся, паскуда мелкая? – отеческий подзатыльник, от которого только клацнули молочные зубы ничуть не смутившегося таким приёмом мальчишки.

– С ожогом тута, сметаны просют и тряпицу чистую.

Повар мигом подобрался, и…

– Охти Божечки, – несколько секунд спустя причитал он, разглядывая тонкую ручку, на глазах покрывающуюся пузырями, – сейчас, сейчас…

Найдёныш был затащен на жаркую кухню, раздет догола с молчаливого разрешения Мишки, и тщательно осмотрен на предмет других повреждений, коих оказалось немало. Синяки, следы ремня и розог, ожоги от цигарок и какие-то странные кровоподтёки на теле, будто бы ево щипали с подвывертом.

– Охти… – повторил повар тоном одновременно жалостливым и зверским до предела, и тут же рявкнул столпившимся кухарям, – а вы чево встали?!

– Не серчай, Пров Василич, – не пугаясь, отозвался один из них, – чичас водички тёплой принесу, обмыть, а потом уже и сметану.

– Чево стоишь-то, ирод!? Живей!

– Я… – начал было Мишка, но тут же спрятал полтину назад. Нельзя обижать людей!

Несколько минут спустя найдёныш был вымыт, обмазан и перевязан везде, где токмо и возможно, а Пров Василич перестал хлопотать наконец, и внимательно глянул на подростка.

– Так… – дёрнул плечом Мишка в ответ, – братом будет.

Вздохнув прерывисто, повар перекрестил их, и долго молчал, глядя из дверей вслед удаляющимся к солнцу фигурам.

– А вы чево встали?! – вызверился он на работников, обнаружив их наконец рядом с собой, откровенно бездельничающими, – На кухню, живо!

Щедро раздавая тычки и оплеухи, он снова превратился в тирана.

Поглядев на найдёныша и поймав ответный робкий взгляд васильковых глаз, Мишка задумался ненадолго, и вытащил сперва полтину, а потом и все невеликие деньги, што у него были с собой. Пересчитав, он решительно направился к извозчикам. До Замоскворечья, где живёт дед, не близко, малой не дойдёт, тем паче в таком состоянии.

– … явился? – дядюшка, надёжно уперевшись в утоптанную землю двора крепкими ногами в добротных юфтевых сапогах и сцепив руки перед собой, вперил в Мишку неласковый взгляд, не пуская в дом, – Никак нужны стали?

Надтреснутый баритон полон яда, раздражения и… глухой тоски, даже какой-то мольбы. Увы… по малолетству и застарелой обиде за родителей Мишка не готов к примирению.

– Обхожусь, – оскалил кипенно белые зубы подросток, – в подмастерья портняжные вышел, да не твоими заботами. Деда позови. Ну! Скажи – внука ему нашёл.

– Да ты… – дядюшка смерил ево взглядом, потом перевёл глаза на малыша. Судорога исказила заросшее бородой лицо… иль показалось?

Мужчина без лишних слов скрылся в доме, шуганув любопытствующих домашних, и парой минут спустя на крыльцо вышел ветхий старик в старообрядческой поддёвке, щурящийся подслеповато на внука.

– Дед, – колючий, кинжально щетинившийся подросток куда-то пропал, и старика обнял любящий внук, тяжело дышащий и смаргивающий слёзы.

– Я… вот, – отстранившись, – Мишка присел рядом с найдёнышем, – внука тебе нашёл, воспитывать. Со мной у тебя здоровски вышло, так вот решил ишшо воспитанника тебе найти.

– Как тебя зовут хоть? – спохватился подросток, наклонившись к малышу.

– Дармоед, – робко отозвался тот, глядя на нево через непролитые в глазах слёзы, – а ишшо Нахлебник.

И будто мороз от этих слов – до самых костей. А ребёнок застеснялся и заробел от внимания взрослых. Опаска в глазах, а ну как што не то сказал? Не так? И сжался.

– В приюте сказали, пока не запродали дядьке Никифору в нищую учёбу, што я Филипп, – выпалил он с облегчением и улыбнулся робко.

– Филиппок, значица, – старик неожиданно легко присёл перед малышом, – ну здравствуй, внучек.

– Дед? – распахнул тот глазёнки, – Де-да… я знал! Знал! Завсегда, што ты найдёшь меня!

Несколько коротеньких шажков, и ребёнок врезался в старика. Тонкие ручки обхватили старческую шею, и старик, чуть помедлив, обнял ево в ответ. Уткнувшись в седую бороду, мальчик ревел, несвязно обещая стать самым-самым, только штобы дед завсегда рядом! И столько счастья сиротского было в этих слезах…

Получасом позже в горнице собрались все домашние, и Мишка негромко, штобы не разбудить заснувшево на коленях у найденново деда Филипка, рассказывал сокращённую версию произошедшево.

– Дело богоугодное, – выслушав молча рассказ, перекрестился дядька после раздумчивого молчанья, придавив взглядом домашних, – выправим документы, и станет наша семья чуточку больше.

И будто гнёт тяжкий с плеч спал, даже и дышать легче стало. Разговор было пошёл живее, и казалось бы – вот он, повод примириться…

… но нет. Подростковый максимализм и обида на умерших родителей, отрезанных в своё время от семьи. А ведь могли бы жить, если бы не… Просто в нужное время не оказалось рядом тех, кто готов помочь

… и начётническая упёртость главы семейства, привыкшего держать домашних в кулаке, ломая их «хочу» через своё понимание «надо».

Так и разошлись – с глухой тоской и обидой. Не примирились. Не в этот раз.

Срезая по дворам где-то можно, Пономарёнок торопился вернуться в мастерскую. Волнуются небось! Сунулся на Хитровку, да и запропал, тут небось любой заволнуется!

И чорт ево дёрнул пойти…

Мишка мысленно одёрнул себя – нет, никак не чорт! Ангел нашептал, не иначе! Братика нашёл, пусть даже и такой ценой.

«– А вот ни жалею! – вспоминая убитых, ожесточённо думал он, будто ведя диалог с кем-то неведомым, – Потому как не люди это, ни разочка не люди! Бесы в человеческом обличии, вот ей-ей!»

Ближе к дому он совсем заспешил, потеряв всякую осторожность.

Тяжёлый толчок в спину… и сильные руки, подхватившие ево накрепко, вывернув локти за спиной. Мишка забился пытаясь вырваться, безуспешно лягаясь ногами.

– Етот? – хрипло поинтересовался похититель.

– Ён самый! – Подростка обдало запахами нечистого, давно немытого тела, водки и табака, – Рази упёр имущество наше самодвижимое, то стал быть, сам таким станет, хе-хе! Ручки-ножки поломаем, язычок подрежем, и будет христарадничать до нескорой смертушки! Хе-хе…

Поняв, какая судьба ево ждёт, Пономарёнок рванулся изо всех сил… и ничево не добился.

– Шустрый, – со смешком в голове сказал похититель, и подростка приподняли в воздух, выворачивая руки, как на дыбе.

– По… – тяжёлый удар вбил слова назад в лёгкие, и подросток обвис, плавая полуобморочно в боли и нехватке воздуха.

Внезапно хватка ослабла, и Мишка, несмотря на проваливающее в небытие сознание, собрался с силами и рванулся… Вырвался!

Приставленный к боку громилы револьвер кашлянул почти беззвучно… но тот уже заваливался вперёд, закатив остекленевшие глаза.

Перекат… но представителя нищей братии уже взял в оборот Котяра.

– Жив? – бегло поинтересовался шулер, вытаскивая нож из уже мёртвого тела.

– Вроде, – кривовато усмехнулся Пономарёнок, вставая на подрагивающие ноги, – Охти… Благодарствую!

Он низко, до земли поклонился, и еле потом разогнулся, такая нашла слабость.

– Брат моего друга – мой друг, – без тени фальши отозвался Котяра, оттаскивая трупы с прохода, – Валим!

– Рассказывай, – приказал шулер, когда они отошли, запутав предварительно следы и закидав их несколько раз смесью тёртой махорки и перца, основательный запас которой всегда был в карманах предусмотрительного уголовника.

А то! Вернейшее средство хоть от собак, а хоть и от людей! В рожу кинешь, так небось долго прочихиваться будет!

– … та-ак… – Котяра потёр лицо, и решительно развернул Мишку в сторону от дома, ускорив шаг, – калуны, значить?

– Ну, – Пономарёнок споро перебирал ногами, не понимая сути происходящего, – они самые. А што, всё серьёзно?

– Ф-фу… более чем, Миша, более чем, – шулер серьёзен и мрачен, – домой нам нельзя. Ни тебе, ни мне. По крайней мере, не в ближайшее время.

– Да это же… – вздыбился было Пономарёнок, и тут – разом, рассказы Егора вспомнились, и волосья дыбом по всему телу.

– Вспомнил? – оскалился в усмешке Котяра.

– Да-а… Корпорация, да?

– Вроде тово, – дёрнул плечом шулер, – лучше с кем из Иванов поссориться, чем с ними. Иваны, это так… серьёзные люди, но они…

Он пошевелил пальцами, не сбавляя шаг.

– … конечны. Понимаешь? Один, два человека, дружки, покровитель может быть в полиции, а может и не быть. А эти… корпорация! Вроде как крысы чумные, и концов не найти! Деньжищи – бешеные, и всем – на! Понимаешь? Полиции, Иванам, господам из тех, кто…

– Я понял, – прервал его Мишка, проникшийся серьёзность ситуации и испугавшийся даже не трупов, а столь быстрой и жёсткой реакцией на них. Эвона! Двух часов не прошло, а уже знали – што, кто, и засаду устроили, да небось и не одну.

Серьёзная организация, как ни крути. А вспомнить если, сколько денег такой мальчишка, тянущий покалеченные ручки к проходящим в церкву добрым христианам, может принести за год своим хозяевам, то и сам испужаешься.

Котяра – серый от страха, хотя держит лицо, и ни словечка упрёка, ни тени сожаления на лице.

«– За Филиппком в Замоскворечье не сунутся, – промелькнула у Пономарёнка мысль, – может и самому? Повиниться…»

Мысль эта показалась такой трусливой и недостойной, што подросток решительно выбросил её прочь из головы, приказав себе забыть! Ишь! Без вины виниться?!

– В Одессу? – хмуро поинтересовался он, сдерживая нервенную дрожь.

– Как минимум, – криво усмехнулся шулер, дёрнув уголком рта, – Я не последний человек, да и через Егора можно было бы порешать эти вопросы. Не сразу. Сильно не сразу. А пока – руки в ноги, Миша!

– Егор с Санькой в Африку, – вздохнул Пономарёнок, – а мы…

«– Прощения прошу, Федул Иваныч, и кланяюсь низко с благодарностью за всё хорошее, да виноватюсь заранее за всё плохое, – щурясь, портной не без труда разбирал письмецо, написанное второпях пляшущим почерком, да как бы не на коленке, – а особливо за то, што втягиваю вас невзначай в свои неприятности.

Только вляпался я, да так, што бежать пришлось, безо всякой назад оглядки. Скажу сразу, што совесть моя чиста, и греха за собой не знаю, так што за душеньку мою можете не волноваться.

Што и как – уж простите, но не открою, потому как дело ето такое, што от вашево в нём знания мастерская может загореться ясным пламенем, да и вы в ней, поленом с улицы подпёртые. А письмецо моё сожгите, деду же на словах передайте, што так мол и так, решил ево непутёвый внук попутешествовать, и вернётся как только, так сразу!»

Прочитав письмо, Федул Иваныч вздохнул прерывисто, и повернувшись к старообрядческой иконе, начал истово молиться за путешествующего отрока Михаила, проговаривая знакомые с детства слова.