Глава 6

Вернувшись в Берлин, Алекс распаковал багаж и в голос расхохотался: отложенная на развлечения в Париже тысяча франков осталось нетронутой. Вместо ресторанов, кабаре и вылазок в Булонский лес, лазил по парижским трущобам. О таком лучше не рассказывать, засмеют! Это надо же, посетить столицу Франции и не побывать ни в одном из знаковых мест!

– Как там Париж? – С интересом спросила фрау Шпек за ужином, когда за большим столом собрались все постояльцы.

– Двойственно, – честно ответил попаданец, прожевав колбаску, – роскошь, конечно же, впечатляет – недаром европейская столица развлечений с претензией на столицу вообще. Но и нищета по контрасту впечатляет не меньше.

– Бывал я там в юности, – хорошо поставленным командным басом сказал фон Бок, пожилой юнкер, растративший всё состояние неудачными вложениями и кутежами. Ныне он жил только на остатки ренты и скромную пенсию бывшего военного.

Продолжать фон Бок не стал, флегматично жуя баранью котлету, так что после короткого перерыва снова начались разговоры. По вполне понятным причинам, вертелись они вокруг Франции и Парижа.

– Вы как к французам относитесь, мой юный друг, если не секрет? – Задал провокационный вопрос пожилой толстяк Максимилиан Шварц, торговый представитель угольной компании. Попаданец в пансионе – единственный настоящий иностранец. Всех выходцев из немецких земель, куда пруссаки включали и чехов с венграми, здесь высокомерно считают подданными Пруссии.

Страна претендует на роль центра Немецкого Мира, и недавняя неудача в войне, с фактически отобранной победой, эти амбиции не затушила. Тот факт, что венгры грезят Мадьярщиной и претендуют на все земли, на которые хоть раз ступали копыт их коней, пусть даже во времена монголов, пруссаков не смущает. Не смущает и то, что многие немецкие земли не спешат падать в братские объятия, лелея независимость.

– Я к ним не отношусь, – отшутился Фокадан, сделав глоток сельтерской^[61]. Судя по смешкам, удачно.

– А если серьёзно? – Не унимался Шварц, наклонившись вперёд и зачем-то вытягивая шею.

– Хорошо, – Алекс подобрался и отложил столовые приборы, обведя присутствующих холодным взглядом, – если серьёзно, то мне абсолютно безразличен конфликт Пруссии и Франции. Кто из вас правее, а кто левее, всё равно. Начнись сейчас война, я просто уеду продолжать образование где-то в другом месте. Что касается национальных предпочтений, то среди близких друзей у меня как французы, так и немцы, в том числе и пруссаки.

– Хоть честно, – выдавил Шварц, отстав наконец. Дальнейший ужин проходил в неловком молчании, прерываясь лишь короткими репликами о достоинствах того или иного блюда, да просьбами передать приправы.

Шварц со своей назойливостью и вопросами о политике за столом, пересёк некую черту в правилах хорошего тона. Но и попаданец ответил жёстко. В этом времени просто не принято вот, в лоб. Фразы о друзьях-французах и друзьях-пруссаках было бы предостаточно, а правила хорошего тона едва ли не обязывали Алекса добавить затем что-то комплиментарное немцам вообще и закруглить разговор сожалением о военном конфликте.

Хамоватый Шварц не первый раз устраивал такие провокационные разговоры. Не сдержался.

* * *

– Брат-студент! – Весело окликнул его Адольф на выходе из университета, где Алекс осведомлялся о расписании нужных лекций, – давно тебя не видел!

– Дела.

– В Париже? – С хитрой улыбкой спросил фон Нарбэ, опёршись на тросточку.

– В Париже, – кивнул Фокадан, отзеркаливая позу и ничуть не удивляясь вопросу. Студенческая среда достаточно разветвлена, а он не скрывал, что собирается во Францию, – имущественные дела. На развлечения времени почти и не осталось.

– Как тебе Париж?

Попаданец вздохнул еле заметно, все мало-мальски знакомые люди спешили задать один и тот же вопрос. По человечески это понятно, но до чего же надоело…

– Не очень, – честно ответил Фокадан, поглядывая на срывающийся из тучи дождь, – каких-то преимущество перед Берлином не заметил. Больше борделей разве что, да тому подобных заведений для прожигателей жизни, но и нищеты больше. Приехать на пару недель покутить можно, но вот жить там не хотелось бы.

Адольф кивнул удовлетворённо, что-то подобное он и ожидал услышать. Откровенно говоря, попаданца и Берлин не слишком-то впечатлил. Красивый город, этого не оспорить, но вот атмосфера какая-то чересчур военизировано-полицейская.

Страсть пруссаков к мундирам – притча во языцех^[62] у всего мира. Не только полицейские или военные, но и почтальоны, учителя школ и гимназий, чиновники, служащие частных контор. Доходит до того, что какие-нибудь филателисты^[63] или члены шахматного кружка порой шьют себе клубные мундиры, сочиняют гимн и регулярно маршируют по улицам города к полному восторгу зевак.

– Брат-студент, а не пойти ли нам в пивную? – Бурш залихватски подкрутил усики, подмигивая Алексу и показывая на небо, с которого начали падать тяжёлые капли, – пересидим непогоду.

Пивная проверенная, с перекормленными валькириями. Несмотря на дневное время, народу многовато, и почти все знакомы с Нарбэ. Пока со всеми поздоровались, минуть десять ушло.

– Не злись, брат-студент, – почти искренне попросил Адольф, когда они наконец-то уселись за столик, – я и сам не рад иногда такой вот известности.

Кивок в ответ.

– Ну вот и славно.

Воздав должное пиву и закусив традиционными сосисками, понемногу разговорились.

– … как ты относишься к студенческим братствам?

– Равнодушно-положительно, – после короткого раздумья отозвался попаданец, – достаточно интересно, но я иностранец.

– У нас всякие есть! – Нарбэ аж подскочил возмущённо, – Павелек вон из Богемии, Ласло… всякие ребята есть.

– Они должны быть больше немцами, чем сами немцы, особенно сейчас, – хмыкнул Алекс, не скрывая скептического отношения.

– Да, время сейчас не простое, – нехотя согласился собеседник, медленно усаживаясь, – Самого эта волна национализма не радует. Слишком она мутная. Не то чтобы я против национализма вообще, но попробовал взглянуть на это со стороны, и страшно стало. Национальный патриотизм оседлали люди, преследующие прежде всего свои личные интересы. Иногда – интересы нанимателей, и знаешь что?

– Ниточки тянутся на Остров, – нарочито равнодушно ответил Фокадан, прожевав кусочек сосиски, – это ни для кого не секрет.

– Англичане к войне подталкивают, – кивнул Адольф, сжав побелевшие губы, – к гадалке не ходи. Пехота им нужна. А вот нам воевать с Францией и Россией сейчас нельзя. Да, обидно… ты даже не представляешь, какое оскорбление нанесли Пруссии эти державы, отняв у нас Победу! Но воевать? Не справимся, даже с поддержкой Англии.

– Я бы даже сказал – особенно с поддержкой, – ядовито дополнил Алекс, прервав на секунду рассматривание игры пузырьков в кружке, и остро взглянув буршу в глаза.

– Верно, брат-студент. Верно! Разменяют нас лаймы^[64] в итоге, как это не раз бывало. А вот если подождать, сделать вид, что мы смирились с участью вечно быть на вторых ролях…

Лицо Нарбэ стало страшным, исказившись на долю мгновения.

– Да ты из идейных, – с холодеющим сердцем подумал Фокадан, – придёт время… если оно придёт, конечно… И такие как ты, будут уничтожать не просто вражеских солдат, а вражеские народы.

Адольф быстро стал тем же добродушным парнем, или скорее – натянул маску. Попаданец не показал виду, что заметил срыв.

– Всё же имя кое-что значит, – подумал, ёжась от мурашек, пробежавших по мгновенно вспотевшей спине.

– Понимаю твою отстранённость, – продолжил бурш, будто и не было сейчас ничего за рамками нормы, – но ты всё-таки плохо знаешь братства. Таких как ты…

Адольф многозначительно показал на голову Алекса, и попаданец не сразу понял, что палец нацелен на еле заметный шрам от револьверной пули.

– …немного иначе встречают. Военных, пусть даже это военные других стран, за фуксов никто не держит. В выходные небольшой праздник устраиваем, подходи и не думай ни о чём плохом, не один такой будешь.

– Можно, – только и сказал Алекс, – со стуком поставив кружку на стол. – Пива всем!

Пивная отозвалась одобрительным гулом, пожеланьями здоровья и всех благ.

– Веришь ли, – пожаловался негромко попаданец Нарбэ, – в Париже за всё время даже погулять некогда было! Деньги на это откладывал, да так назад и привёз.

Бурш расхохотался до слёз, стуча кулаком по столу.

– Брат-студент, я унесу эту тайну в могилу! Быть в Париже и не погулять… Ха-ха-ха!

В пансион Фокадан пришёл поздно вечером, благоухая пивом, колбасками и табаком. Но что характерно, пришёл на своих двоих.

* * *

Проснулся Алекс от разговора в коридоре, ведущегося на повышенных тонах.

– Бедный мальчик вчера из-за вас напился! – выговаривала владелица пансиона громким шёпотом, – вы же старше, зачем его на такие разговоры провоцировать?

– Я-то тут причём? – Возражал Шварц, – молодой человек достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои слова.

– Взрослый-то он взрослый, но о юношеском максимализме не забывайте! Вы его не первый раз так подначиваете, вот и наговорил грубостей в ответ. А после самому неловко стало, вот и пошёл в трактир.

– Будет какой-то иностранец…

– Именно! Иностранец! Не смотрите, что на немецком говорит неплохо, по сути чужак. Думает-то на другом языке. Он, возможно, даже обидеть никого не хотел, просто слова подобрать правильно не смог – язык-то не родной. А вы? Взрослый человек, а подначиваете молодого, да ещё иностранца. Это какое мнение у него будет о Пруссии?

Голоса начали удаляться от двери, и Алекс встал со стоном, поспешив опорожнить мочевой пузырь в вытащенный из-под кровати ночной горшок.

– Ну и рожа, – отшатнулся он от зеркала, – это ж надо вчера… Сколько я выпил, даже интересно. Ещё интересней, как дошёл после такой дозы, да ещё помню ведь всё.

Голова отказывалась подсчитывать количество выпитого пива, потому как цифры получались вовсе уж завиральные. Плюнув на подсчёты, умылся и оделся, решив сегодня не бриться. С подрагивающими руками опухшей физиономией с десяток порезов гарантированны.

Часы показывали, что ещё успевает на завтрак.

– Доброе утро, господа, – поприветствовал собравшихся в столовой постояльцев и хозяйку, – прошу извинить меня за вчерашний инцидент. Я не настолько хорошо знаю немецкий и несколько неверно построил фразы.

– И вы меня извините, герр Смит, – повинился Шварц под торжествующим взглядом хозяйки пансиона, – характер у меня такой несносный. Сам порой не рад – скажу что-нибудь, а потом стыдно.

* * *

За время отсутствия накопилась почта, время на которую отыскал только сейчас. Писать в девятнадцатом веке любят и умеют, эпистолярный жанр^[65] не случайно так популярен. Пишут помногу, два десятка листов в письме не редкость.

А как иначе? Телефонов нет, транспортное сообщение развито не слишком-то хорошо. Родственники, друзья, былые однокашники и сослуживцы – не хочешь потерять с ними связь, так переписывайся.

Описать какие-то события, произошедшие в семье, личные переживания, интересные происшествия или важные новости, касающиеся твоего города. Хотя бы краешком коснуться шапочных знакомых, могущих заинтересовать адресата. Тетради порой исписывают!

Попаданец достаточно быстро привык к подобной манере. Всё-таки драматург, не абы кто. Фред, тесть, капитаны ИРА, ле Труа, Борегар… это только те, кому писал не реже раза в месяц. А ведь есть ещё и многочисленные приятели по ИРА и нью-йоркские знакомцы, с которыми не хотелось бы терять связь, переписка по поводу документов Гражданской.

Общепринятая манера эпистолярного жанра, с многочисленными отступлениями и мельчайшими деталями Фокадану претила. В конце-то концов, он учиться приехал, а не перепиской заниматься!

Поневоле научился писать кратко и очень ёмко, но достаточно образно. Но даже так два-три часа в неделю уходит на письма.

Немало! Особенно если учесть, что по-прежнему пишет пьесы, пусть пока в стол, занимается архивами и учится. Благо, университеты этого времени не знают таких вещей, как рефераты и промежуточные экзамены^[66].

Считаешь себя готовым специалистом? Иди экзамен сдавай. Да и то, диплом государственного образца по большому счёту нужен только тем, кто работает на государство.

Своеобразно, но работает. Кто хочет заниматься наукой или получить серьёзную специальность, может идти к цели, игнорируя второстепенные предметы. Кто приходит ради Братств, всё равно учиться приходится, откровенных неучей и лоботрясов презирают. Могут терпеть, если те усиленно трясут мошной, но уважения неучам не видать.

В сторонку письмо Фреда, его последним. О! Леблан написал?

Алекс насторожился, подозревая неприятности с патентами, и быстро разрезал конверт.

«– Я посчитал, что это может быть вам интересным», и статья из французской газеты со статьёй Карла Маркса, дискутировавшего с последователями Прудона^[67]. Были в конверте и статьи прудонистов.

Интересно, но во многом наивно и даже глупо. Попаданец сам не заметил, как начал составлять тезисы, споря как с Марксом, так и с последователями Прудона.

Поймав себя на этом, засмеялся нервно, и отложил было письмо. Почти тут же протянул руку к статьям и ещё раз внимательно пересмотрел их, покусывая губы.

– Ведь нарываюсь же, – пробормотал Алекс, но всё-таки сел писать тезисы. Великим мыслителем себя не считал, но послезнание даёт о себе знать.

Если основоположникам социализма напишет человек, который знает, что такое социалистическая система… Пусть не сам, а из рассказов матери и её подруг. Из учебников истории и статей в интернете. От свидетелей.

Два часа спустя решительно запечатал конверт, где изложены такие понятия, как Народная собственность и Плановая экономика.

Попаданец подозревал, что от такого письма правоверный коммунист схватился бы за голову, но В споре рождается истина. В конце концов, социалистическая система была… будет вполне рабочей, пусть и не без огрехов.

Может быть, классики с помощью его письма придумают что-то более интересное. Или чуть раньше, или… Неважно, лишь бы история стала чуть лучше, чуть менее кровавой.

– Будущее будет светлым, или его не будет вовсе, – сказал он вслух и сам напугался: фраза прозвучала предсказанием.