Глава двенадцатая

– Я тоже теперь дворянин? – задумчиво спросил Тимоня.

– Верно. И если хочешь, теперь ты можешь оставить военную службу^[125].

– Ты меня гонишь!?

– Нет, – несколько растерялся князь, – если хочешь, можешь и дальше оставаться моим денщиком.

– Хочу, – ответил успокоенный улан, – я ж сказал, что никуда от тебя. Вот уже дворянином стал и поместьице есть…

Вскоре после неудавшегося мятежа Грифичу пришёл очередной пакет документов из адвокатской конторы. Шуршание бумаг, чтение… Информация интересная – юристам удалось выбить кое-какую бывшую собственность Померанской династии. Не слишком много – только «выморочные» имения и фермы, да ещё и лишь в Шведской Померании – с Прусской пока глухо.

Формально список владений достаточно велик – два десятка мыз, ферм и имений. Но вот на деле… На деле теперь он мог назвать себя помещиком средней руки, но на уровень имперского князя по благосостоянию никак не тянул. Много Владимир не думал и тут же написал им, чтобы продолжали свою деятельность по возвращению его собственности и дальше, ну а средства на неё брали, сдавая пресловутые фермы арендаторам.

Медленно? А что делать… Но, впрочем, не так уж и медленно – прецедент уже создан, так что дальше дела пойдут немного проще. Мелькнула было мысль пустить в дело средства, заработанные на службе в России, но пропала – несмотря на наличие русских войск на территории Пруссии и Померании, дела складывались не так хорошо, как хотелось бы. Нет, ничего определённого, но… мутно.

Да и откровенно говоря, выкупом бывших владений Грифичей заниматься не хотелось – это могло создать прецедент, но на этот раз не в пользу князя. Впрочем, дело тут было не только в прецедентах, но и в политическом влиянии. Сейчас он – воспитатель цесаревича и одно из доверенных лиц русского императора. Проще говоря, «давить» его юристам на судей станет намного проще. Пусть и считается, что суды в Западной Европе беспристрастны, но это далеко не так. Ну и… Одну и ту же статью закона в большинстве случаев можно трактовать по-разному.

С Павлом, кстати, дела обстояли неважно. Нет, Владимир не потерял его доверие, и цесаревич по-прежнему любил его и доверял. Но вот психологически ему было тяжело: пусть он и не слишком любил мать, но это всё-таки мать, да и возраст у него пока ещё такой… Неподходящий.

Разговоров о Екатерине мальчик не вёл – понимал, что такое в принципе не прощается. Раскрылись уже планы насчёт убийства Петра после переворота, так что…

Предательство же Панина, выступившего на стороне Екатерины, мальчишка воспринял спокойно и на его слова о том, что переворот совершался в пользу цесаревича, только скривил гримаску. Ну в самом деле, верить в такую ерунду не мог даже ребёнок.

Цесаревич прекрасно понимал, что придя к власти, заговорщики первым делом принялись бы набивать карманы, а благо государства подождёт… Ну и соответственно, к власти Павла не допускали бы очень долго, и вопрос ещё: а допустили бы вообще? Как-то сомнительно звучит – допустить до реальной власти человека, наследство которого ты грабил (если бы планы заговорщиков осуществились) в течение многих лет. Он ведь и спросить может…

Ясное дело, что понял это Павел не сам, хотя вообще-то ребёнок рос умным. Объяснил наставник, научив с помощью простейших логических блоков «ковыряться» в происходящем.

– Плохо мне, – мрачно протянул мальчик, прижавшись к боку Владимира во время прогулки по парку.

– Понимаю, – столь же мрачно ответил тот, – я ведь тоже со многими из них знался.

Позитив и прочая хрень? Ну так психологом попаданец не был (пусть и частенько бывал в их кабинетах), а натужные попытки развлечь ребёнка «любой ценой» считал неправильными. А вот если он поймёт, что плохо не ему одному, а всем близким, пережившим такое предательство… Общее горе объединяет.

– А их и вправду опоили? Ну, гвардейцев? – спросил мальчик чуть погодя.

– Правда.

Успокоенное сопение – всё-таки приятно осознавать, что настоящих предателей меньше, чем казалось вначале…

– Они ни в чём не виноваты?

– Виноваты, конечно, – серьёзно ответил князь – он вообще со своим подопечным старался общаться по-взрослому. В меру, кончено – ребёнок есть ребёнок, и оседлать шею наставника или поиграть в карты на щелбаны – это нормально.

– Виноваты, – повторил Рюген, – они просто обнаглели, понимаешь? Привыкли считать себя «солью Земли» просто на том основании, что достаточно высокородны и служат в гвардии. Забыли, что русское дворянство – это прежде всего обязанности, а потом уже привилегии.

– Бабушка распустила? – повторил Павел слова отца.

– Она, – со вздохом признался наставник, – не она одна, понятно. Просто она допустила появление при дворе группы людей, которым можно практически всё, вот и… Ну а умные и беспринципные люди могут без особого труда повернуть их в нужную для себя сторону. Так… Вроде бы невинные разговоры, потом чуть более серьёзные, ещё чуть… Затем добавить какую-нибудь дрянь в вино, и вот уже гвардейцы идут устраивать переворот, искренне считая себя правыми.

– Но ведь они невиновны? – с нотками сомнения спросил Павел.

– Виновны, да ещё как. Это солдаты из крестьян могут не понимать сути происходящего, а дворяне обязаны задавать себе и окружающим вопросы, думать о сути происходящего. Ну а если нет… То ты либо просто дурак, либо в чём-то согласен с зачинщиками мятежа.

Зачинщиков «потрошили» очень серьёзно, ну так и на кону стояло государство! Пётр ходил злой, и видно было, что всю демократичность и либерализм из него выбило. Ну а теперь он выбивал из вельмож-мятежников имущество.

Одно только «раскулачивание» Разумовских дало императору свыше полутора сотен тысяч крестьянских душ, и это притом, что «душами» тогда считались только мужчины старше определённого возраста… А ведь были ещё и другие: бывший канцлер Бестужев-Рюмин, Пассек и многие-многие… Общая численность крестьян, перешедших в собственность императора, составила свыше полумиллиона душ^[126].

Император обчищал заговорщиков не только от жадности – тут скорее главенствовало решение лишить их материальной базы и показать, что бывает, когда влезаешь в заговоры. Затем уже – денежный вопрос, и наконец – освобождение крестьян. Нельзя сказать, что Пётр был таким уж противником крепостничества, но не понимать, насколько это вредно для экономики страны, он не мог, вот и решил действовать, раз уж появилась такая возможность.

После первой волны раздачи имений (без крестьян) «истинно верным», последовала и вторая – армейским офицерам и дворянам, отличившимся в боях и прежде всего многодетным. Здесь была та же стратегия – по чуть-чуть, но многим. И «многим» было в буквальном смысле – небольшие поместья по шестьдесят-двести десятин получили почти тысяча человек, причём исключительно майораты, завязанные на службу. Государь не скрывал своей философии от Владимира…

– Когда делаешь благодеяния многим и понемногу, они остаются благодарны, а когда много и немногим – они начинают считать это должным.

Вообще, император и раньше любил красиво оформленные фразы, а теперь полюбил ещё больше, так что частенько «радовал» окружающих витиеватыми сентенциями. Была и другая подоплёка:

– Магнаты всегда опасны тем, что рано или поздно может появиться желание не просто влиять на политику в стране, а делать её самостоятельно, без оглядки на государя. А с такими деньгами, да окружённые множеством прихлебателей дел они наворотить могут немало.

– Ну-у… Сейчас – да, – согласился Рюген, – а позже можно будет допустить существование магнатов. Главное – чтобы были чётко очерченные границы, которые им нельзя переступать. И правила игры – жёсткие, но справедливые и конечно же неизменные.

– Воля государя превыше всего! – Стиснул Пётр руками подлокотники кресла. Присутствующий на беседе Павел (собственно говоря, она происходила в его покоях) переводил горящие восторгом глаза с одного собеседника на другого.

– И снова согласен, – китайским болванчиком закивал Грифич, – вот только приструнив заговорщиков, ты сам должен очертить рамки, в том числе и для себя.

– Зачем?

– Чтобы инициативу не душить. Если слишком уж увлечёшься «волей государевой» – вспомни, что было при Петре Первом.

Великим попаданец категорически отказывался его называть.

– Верно, – нехотя согласился император, – он любую инициативу задушил, помню.

Такие беседы жутко выматывали попаданца, но что поделать – Пётр повадился проводить их не менее двух раз в неделю, да непременно в присутствии сына – приучал к политике. Ну а каково было Рюгену, который должен был отстаивать свои убеждения, но при этом не слишком страстно, и одновременно облекать суждения в удобоваримую форму, понятную и приемлемую как мальчику, так и государю. Ну а если учесть, что у последнего сильно испортился характер… Было непросто.

Непросто было и с коронацией: на нём по-прежнему висела часть предстоящего мероприятия, и нужно сказать, что свою часть он давно уже подготовил. Отвечал Грифич за художественно-развлекательную программу и частично за безопасность, но тут уже после Шувалова и Миниха.

Коронацию нужно было провести торжественно и без спешки, но и откладывать недопустимо – если бы Пётр короновался раньше, то многие рядовые мятежники не выступили бы против него. Церемонию назначили на середину августа, но без окончательной даты – на случай непогоды.

Коронация по традиции проходила в Москве – в Успенском соборе Московского Кремля.

Грифич выехал туда загодя, а часть его людей и вовсе ещё до попытки переворота.

Каноническая часть мероприятия прошла в Кремле – здесь сложно было внести что-то новое, поскольку всё было тесно завязано на христианстве и традициях – как византийских, так и русских. Здесь попаданец предложил несколько десятков небольших поправок, но Воронцов настоял, чтобы всё было как можно более традиционно – даже короновался Пётр шапкой Мономаха.

А вот когда он вышел из стен Кремля и поднялся на стены специального помоста, приветствовать подданных, то тут и началось время Грифича. Сперва «Боже, царя храни», затем ещё десяток столь же торжественных песен, парад «истинно верных» и прочие мероприятия.

Всё происходящее вызывало бурный восторг у зрителей – на зрелища эпоха не самая богатая, да ещё и религиозная подоплёка… Владимир видел множество людей, которые молились, опустившись прямо на колени, и нельзя сказать, что это были исключительно крестьяне, встречались и люди в дворянских платьях.

Торжества продлились почти неделю и затем частично повторились в Петербурге. Попаданец выгреб из своей памяти буквально всё, что было можно: парады, кулачные бои и борьба, фехтование и фланкирование, силовое многоборье и армреслинг, клоуны на ходулях и многое, многое другое.

Основной же «фишкой» коронации было то, что большую часть представлений готовили сами зрители. То есть хотят портовые рабочие выпендриться – готовят представление, и перед его началом объявляется, что именно они его готовили. Вроде бы нехитрый приём, но прошёл «на ура» и позволил не только проявить себя талантам, но и сэкономить достаточно круглую сумму. Впрочем, экономия эта оказалась бессмысленной – Пётр подарил эти средства фаворитке…

Амнистия рядовым мятежникам прошла сразу после коронации. Ну как амнистия… Сперва долго нагнеталась обстановка, и гвардейцы готовились к повторению «Стрелецкой казни»^[127] и молились, родные же осаждали всех кого можно и нельзя, прося о помиловании, заступничестве и прочем.

После коронационных торжеств объявили, что рядовые гвардейцы «Заступничеством Павла остаются в живых. В искуплении вины они отправляются в армию на десятилетний срок и без возможности повышения в течение трёх лет. Ну а кто проявит должное рвение в службе и храбрость в боях, сможет заслужить повышение и сократить срок немилости».

Были там и другие оговорки – вроде невозможности находиться в будущем в Петербурге и Москве, о некоторых иных ограничениях прав. На фоне возможной смерти это выглядело милостью, да и со сроком службы… Все понимали, что максимум лет через пять на рядовых должностях в армии останутся разве что откровенные дурни, остальные же просто покинут армейские ряды. В общем, кара не была жестокой.

Эффект, которого добивался хитромудрый попаданец, давший императору такой совет, был предельно прост – сбросить напряжение в обществе.

– Сам посуди, – говорил Владимир на очередной беседе с императором и Павлом, – сейчас ты вроде как помилуешь, и большая часть дворянства выдохнет с облегчением. Ну кроме родственников казнённых… Впрочем, правила «игры» всем понятны и за их судьбу будут переживать только родные.

– А друзья? – подал голос наследник.

– Друзья? В первую очередь все будут переживать за себя. Тем более что по факту казнённых будет не так уж и много – в основном всевозможные монастыри да служба в острогах^[128] Сибири. А так… мятежники будут опасаться привлечь к себе внимание лишний раз, ну а дальше начнут выслуживаться – служба в армии, да в чине рядового, это не то, что может понравиться гвардейцу. Новых же восстаний от них можно несколько лет не опасаться – они ж разбросаны будут, да под присмотром.

– А потом? – заинтересовался Пётр.

– А что потом? – Развёл руками Рюген. – Нет никакого «потом». Кто получит помилование, всё равно не сможет возвратиться в Петербург или Москву. Да даже губернские города будут не для всех! Так что какие там могут быть заговоры в деревне? Ну а захочешь вернуться в общество, так докажи свою полезность да верность службой на благо Отечества. Докажет – добро пожаловать, ну а нет – так и сиди в провинции.

– Ну ты прямо настоящий иезуит, – хмыкнул император.

Помилование «от Павла» дало свой эффект – люди рыдали и молились за здравие царевича. Тот был польщён…

– Не стоит, – мягко сказал ему Владимир, – это временный эффект, и не стоит на него рассчитывать. Понятное дело – работать над твоим обликом в глазах людей нужно, но постоянного эффекта не будет. И не забывай, что против тебя тоже будут работать – «чернить» в глазах толпы.

Были помилования не только рядовых гвардейцев – в живых оставили Панина и даже назначали того на официальный пост – командовать Камчаткой. В те времена это была такая дыра… К слову, в живых бывшего приятеля попросил оставить Грифич, вспомнивший, что в том мире Панин вроде бы долго занимал какой-то важный пост – и достаточно успешно. Помиловали и Дашкову – одну из главных участниц заговора.

Но тут другое – была она урождённая Воронцова и приходилась сестрой фаворитке императора… Ну да – высокие отношения… Её тоже сослали, но уже в Оренбург, и тоже назначили на официальный пост – заведовать всеми учебными заведениями города и губернии. Много и красиво говоришь о просвещении? Ну так поработай на него…

К большому удивлению попаданца, Потёмкин в заговоре не участвовал, а ведь помнилась совсем иная история… Здесь это был бравый вахмистр Конной гвардии, активно участвовавший в войне с Фридрихом, причём сперва как гвардеец, а потом как представитель гвардии у запорожского казачества, где получил сначала прозвище Нечёса^[129], а потом и известность как лихой и абсолютно «отмороженный» вояка.

Здесь никаких контактов с Орловыми и Екатериной у него не было, так что недавно появившийся в Петербурге воин без особых раздумий присоединился к уланам и действовал во время мятежа настолько достойно, что получил в награду бриллиантовый перстень, тысячу червонцев и звание поручика Конной гвардии, и это только как приложение к неплохому поместью.

Вообще, казней было немного – только гетман Разумовский и ещё буквально десяток человек. Правда казнили их показательно-жестоко. В частности, Кирилла Разумовского перед казнью лишили дворянства и повесили – весьма позорная смерть^[130]. Дайс его детьми поступили не слишком мягко, оставив только четверть оставшегося после «раскулачивания» отца состояния (в планах – раздача его верным людям), и это при том, что женат он был на Нарышкиной, и изначально это было её приданое. Но, к чести императора, это не было произволом, близкие покойного гетмана тоже были замешаны в заговоре, пусть и не слишком сильно.

Основная часть мятежников отделалась лишением большей части имущества и заточением по монастырям или службой в острогах Сибири – в зависимости от возраста и пола.

Был и неожиданный эффект помилования – по какой-то причине начали уверенно говорить, что «виной» тому не только милосердие ребёнка, но и влияние на Павла его наставника, то есть самого Грифича. Отчасти так оно и было, так что вскоре у Рюгена появилась репутация человека пусть и жёсткого, но не жестокого.