Отношение к летописи изучающего. Все указанные особенности Начальной летописи ставят в особенное к ней отношение изучающего по ней начало нашей истории. Когда куча разнохарактерного материала расположена по плану, выработанному путем соображения разнородных данных, подвергнута переработке по известным приемам, даже с участием критической разборчивости, и освещена руководящей исторической идеей, тогда мы имеем дело уже не с простой летописью, но и с ученым произведением, которому принадлежат некоторые научные права на внимание. Здесь изучению подлежит не только сырой исторический материал, но и цельный взгляд, даже с некоторыми методологическими приемами. Углубляясь в связь и смысл явлений, описываемых в таком произведении, мы обязаны принимать в расчет и то, как понимает эту связь и этот смысл сама летопись, ибо в ней мы имеем памятник, показывающий, как представляли себе первые времена нашей истории мыслящие, изучавшие ее книжные люди на Руси в начале XII в. К Начальной летописи непосредственно примыкают ее продолжения, повествующие о событиях в Русской земле XII в. до конца первого периода нашей истории.

Летописи XII в. После приписки Сильвестра с 1111 г. оба древнейших списка, Лаврентьевский и Ипатьевский, как и списки более поздние, разнятся между собою гораздо значительнее, чем до этого момента: очевидно, это уже различные летописные своды, а не разные списки одного и того же свода. До конца XII в. в сводах того и другого древнейшего списка описываются большею частью одни и те же события и по одинаковым источникам, которыми служат первичные местные летописи и сказания об отдельных лицах или событиях, писанные современниками, иногда даже очевидцами и участниками описываемых дел. Но, неодинаково пользуясь общими источниками, тот и другой свод изображает события по-своему. Свод Ипатьевского списка вообще полнее Лаврентьевского. Притом можно заметить, что в изложении событий, в объяснении их причин и следствий составитель Ипатьевского свода придерживался более южно-русских источников, составитель Лаврентьевского – более источников северных, суздальских, хотя по местам в первом северные события рассказаны даже подробнее, чем во втором, и наоборот – южные во втором описаны обстоятельнее, чем в первом. Наконец, сверх общих источников у каждого свода были свои особые, которых не знал другой. Поэтому оба свода представляют как бы одну общерусскую летопись в двух различных составах или обработках. В этом смысле летопись XII в. по Ипатьевскому списку у нас иногда называют сводом южно-русским, а летопись того же века по списку Лаврентьевскому – сводом северным, суздальским. Изучая тот и другой свод, мы чуть не на каждом шагу встречаем в них следы летописцев то киевского, то черниговского, то суздальского, то волынского. Судя по этим следам, можно подумать, что во всех главных областных городах Руси XII в. были свои местные летописатели, записки которых вошли в тот или другой свод с большей или меньшей полнотой в меру значения каждого города в общей жизни Русской земли. Первое место в этом отношении принадлежало Киеву, и из киевской летописи всего больше черпают оба свода, только изредка мимоходом отмечая известия, идущие из какого-нибудь далекого угла Руси, из Полоцка или Рязани. Так летописание XII в. развивалось, по-видимому, в одинаковом направлении с тогдашней земской жизнью, подобно ей разбивалось по местным центрам, локализовалось. Как могли составители обоих сводов собрать такой обильный запас местных летописей и сказаний и как умели свести их в последовательный погодный рассказ, – это может быть предметом удивления или недоумения. Во всяком случае, они оказали неоценимую услугу позднейшей историографии тем, что сберегли для нее множество исторических данных, которые без них пропали бы бесследно. Эти своды еще тем до́роги, что составители их, сводя местные записи, щадили их областные особенности, тон и колорит, политические суждения и общественные или династические отношения местных летописателей. Летописцы того времени не были бесстрастными и даже беспристрастными наблюдателями совершавшихся событий, как мы склонны их представлять себе: у каждого из них были свои местные политические интересы, свои династические и областные сочувствия и антипатии. Так, летописец киевский обыкновенно горячо стоит за своих любимых Мономаховичей, черниговский – за их противников Ольговичей, а суздальский рад при случае кольнуть новгородцев за их «злое неверстие», гордость и буйство, за их привычку нарушать клятву и прогонять князей. Отстаивая своих князей и свои местные интересы, летописец не чуждался желания по-своему изобразить ход событий, тенденциозно связывая и толкуя их подробности, причины и следствия. Разнообразие местных источников сообщает тому и другому своду значение общерусской летописи, а разнообразие местных интересов и сочувствий вносит в оба свода много живости и движения, делая их верным зеркалом настроения, чувств и понятий тогдашнего русского общества. Читая, например, по Ипатьевскому списку рассказ о шумной борьбе Изяслава Мстиславича с черниговскими князьями (1146–1154), мы слышим поочередно голос то киевского летописца, сочувственный Изяславу, то летописца черниговского, радеющего об интересах его противников, а со времени вмешательства в борьбу князей Юрия Суздальского и Владимира Галицкого к хору центральных летописцев присоединяются голоса бытописателей этих далеких друг от друга окраин Русской земли. Благодаря тому, вчитываясь в оба свода, вы чувствуете себя как бы в широком общерусском потоке событий, образующемся из слияния крупных и мелких местных ручьев. Под пером летописца XII в. все дышит и живет, все безустанно движется и без умолку говорит; он не просто описывает события, а драматизирует их, разыгрывает перед глазами читателя. Таким драматизмом изложения особенно отличается Ипатьевский список. Несмотря на разноголосицу чувств и интересов, на шум и толкотню описываемых событий, в летописном рассказе нет хаоса: все события, мелкие и крупные, стройно укладываются под один взгляд, которым летописец смотрит на мировые явления.

Исторические воззрения летописца. Этот исторический взгляд так сросся с настроением, со всем духовным складом летописца, что его можно назвать летописным, хотя его разделяли люди одинакового с летописцем настроения или мышления, не принимавшие никакого участия в летописном деле. Этот взгляд имеет большое значение в историографии, потому что пережил летописание и долго управлял мышлением ученых историков: они долго продолжали смотреть на явления человеческой жизни глазами летописца, даже когда покинули летописные приемы их обработки и изложения. Потому, кажется мне, этот взгляд заслуживает нашего внимания. Научная задача историка, как ее теперь понимают, состоит в уяснении происхождения и развития человеческих обществ. Летописца гораздо более занимает сам человек, его земная и особенно загробная жизнь. Его мысль обращена не к начальным, а к конечным причинам существующего и бывающего. Историк-прагматик изучает генезис и механизм людского общежития; летописец ищет в событиях нравственного смысла и практических уроков для жизни; предметы его внимания – историческая телеология и житейская мораль. На мировые события он смотрит самоуверенным взглядом мыслителя, для которого механика общежития не составляет загадки: ему ясны силы и пружины, движущие людскую жизнь. Два мира противостоят и борются друг с другом, чтобы доставить торжество своим непримиримым началам добра и зла. Борцами являются ангелы и бесы. У дня и ночи, у света и мрака, у снега и града, у весны, лета, осени и зимы есть свой ангел; ко всему, ко всем творениям приставлены ангелы. Так и ко всякому человеку, ко всякой земле, даже языческой, приставлены ангелы охранять их от зла, помогать им против лукавого. И у противной стороны есть сильные средства и способы действия: это – бесовские козни и злые люди. Бесы подтолкнут человека на зло и сами же над ним смеются, ввергнув его в пропасть смертную. Прельщают они видениями, волхвованиями, особенно женщин, и разными кознями наводят людей на зло. А злой человек хуже самого беса: бесы хоть бога боятся, а злой человек «ни бога ся боит, ни человек ся стыдит». Но и у бесов есть своя слабость: умея внушить людям злые помыслы, они не знают мыслей человеческих, которые ведает только бог, и потому, пуская свои лукавые стрелы наугад, часто промахиваются. Борьба обоих миров идет из-за человека. Куда, к какому концу направляется житейский водоворот, производимый борьбой, и как в нем держаться человеку – вот главный предмет внимания для летописца. Жизнь дает человеку указания, предостерегающие и вразумляющие; надобно только уметь замечать и понимать их. Летописец описывает нашествия поганых на Русскую землю, беды, какие она терпит от них. Зачем попускает бог неверным торжествовать над христианами? Не думай, что бог любит первых больше, чем последних: нет, он попускает поганым торжествовать над нами не потому, что их любит, а потому, что нас милует и хочет сделать достойными своей милости, чтобы мы, вразумленные несчастиями, покинули путь нечестия. Поганые – это батог, которым провидение исправляет детей своих. «Бог бо казнит рабы своя напастьми различными, огнем и водою и ратью и иными различными казньми; хрестьянину бо многими напастьми внити в царство небесное». Так историческая жизнь служит нравственно-религиозной школой, в которой человек должен научиться познавать пути провидения. Горе ему, если он разойдется с этими путями. Игорь и Всеволод Святославичи, побив половцев, мечтают о славе, какая ждет их, когда они прогонят поганых к самому морю, «куда еще не ходили деды наши, а возьмем до конца свою славу и честь». Говорили они так, не ведая «божия строения», предназначившего им поражение и плен. Все провозвещает эти пути, не только исторические события, но и физические явления, особенно необычайные знамения небесные. Отсюда напряженный интерес летописца к явлениям природы. В этом отношении его программа даже шире, чем у современного историка: у него природа прямо вовлечена в историю, является не источником стихийных, часто роковых влияний, то возбуждающих, то угнетающих дух человека, даже не просто немой обстановкой человеческой жизни; она сама – живое, действующее лицо истории, живет вместе с человеком, радеет ему, знамениями вещает ему волю божию. У летописца есть целое учение о знамениях небесных и земных и об их отношении к делам человеческим. Знамения бывают либо к добру, либо ко злу. Землетрясения, затмения, необычайные звезды, наводнения – все такие редкие, знаменательные явления не на добро бывают, проявляют либо рать, усобицу, голод, мор, либо чью смерть. Согрешит какая-либо земля – бог казнит ее голодом, нашествием поганых, зноем либо иной какой казнью. Так летописец является моралистом, который видит в жизни человеческой борьбу двух начал, добра и зла, провидения и диавола, а человека считает лишь педагогическим материалом, который провидение воспитывает, направляя его к высоким целям, ему предначертанным. Добро и зло, внешние и внутренние бедствия, самые знамения небесные – все в руках провидения служит воспитательным средством для человека, пригодным материалом для «строения божия», мирового нравственного порядка, созидаемого провидением. Летописец более всего рассказывает о политических событиях и о международных отношениях; но взгляд его по существу своему церковно-исторический. Его мысль сосредоточена не на природе действующих в истории сил, известной ему из других источников, а на образе их действий по отношению к человеку и на уроках, какие человек должен извлекать для себя из этого образа действий. Эта дидактическая задача летописания и сообщает спокойствие и ясность рассказу летописца, гармонию и твердость его суждениям. Познакомив вас с основным источником для изучения древнейшего периода нашей истории, перейду к изложению фактов этого периода.