У руля внешней политики Гото пробыл недолго, но успел выступить в поддержку «союзной» интервенции на Дальнем Востоке России летом 1918 г. (в начале года, когда за вмешательство усиленно агитировал Мотоно, он считал ее преждевременной). Кабинет Тэраути пал в конце сентября 1918 г. Новый министр иностранных дел Ути-да Косай был стопроцентным атлантистом, но тревога не проходила. В конце года снова возник призрак сепаратного мира, казалось бы, потерявший актуальность с заключением перемирия. Однако взаимное недоверие и трения внутри «сердечного согласия» только возрастали. Призрак «сильной германофильской партии» во главе с Гото продолжал тревожить воображение вершителей атлантистской политики.

22 и 23 ноября 1918 г. «Известия ВЦИК» сообщали, «со ссылкой на заслуживающие полного доверия (но не названные! – В.М.) источники», о недавнем тайном приезде в Стокгольм японского представителя и о его переговорах с немцами. Когда принципиальное согласие было достигнуто, тот якобы поехал в Берлин для доработки текста договора, но грянула революция 9 ноября и мир не состоялся. Содержание интригующего документа было таково. Стороны собирались, как только позволят обстоятельства, помочь России восстановить внутренний порядок и статус мировой державы (статья 1). Япония признавала права Германии в Персии, Центральной Азии и Южном Китае (статьи 2–3), а также обязалась оказывать ей косвенную поддержку на будущей мирной конференции (статья 4) и содействовать заключению нового договора с Россией после ее «восстановления», читай: свержения большевиков (статья 5). Германия в ответ бралась не допускать в сферу своего влияния в Китае Англию и США и заключить с Японией тайную военную конвенцию, направленную против них (статьи 3, 6). Договор заключался на пять лет с момента «восстановления» России, кроме статьи о поддержке Японией интересов Германии на мирной конференции, которая вступала в силу немедленно (статьи 7–8).

Германия в дополнение ко всему, что уже имела по Брестскому миру, получала прямой транзит на Дальний Восток, «свободу рук» в Южном Китае, Персии и Центральной Азии и, в перспективе, хлопковые концессии в Туркестане. Япония претендовала на Северный Китай, Маньчжурию и Восточную Сибирь. Главным результатом такого раздела сфер влияния становилось полное изгнание английского и американского присутствия из России, Китая и Центральной Азии. Россия, погруженная в хаос гражданской войны, получала политическую стабильность. Ей отводилась роль не субъекта, а объекта политики великих держав. Однако, добавим мы, ее внутренний потенциал – даже с поправкой на войну и революцию – оставался таков, что ей, в отличие от Китая, эта роль явно не подходила. Более того, в каком бы тяжелом положении ни находилась Россия, без ее участия никакое японско-германское сотрудничество было невозможно хотя бы по географическим причинам.

Текст сопровождался анонимной памятной запиской, отражавшей, надо полагать, японскую позицию. В ней критиковалось нежелание Берлина заключить мир с царем до нынешней смуты и превозносилась мудрая политика Токио, пошедшего в 1916 г. на союз, «все значение которого ввиду распада России лежит в будущем». Теперь речь шла не просто о сепаратном мире, но о тройственном союзе Японии, Германии и небольшевистской России против атлантистских держав. «Поддержанная Германией Россия, – говорилось в записке, – уже является мощным фактором, представляющим серьезную опасность для Англии… Однако этот фактор станет куда мощнее, если Япония, поддержанная на континенте Германией и Россией, присоединится к альянсу. Такое сочетание будет очень большой опасностью для Америки и Англии» (6).

История несостоявшегося японско-германского договора в изложении «Известий» очень сомнительна. Германское правительство отрицало сам факт переговоров, не говоря уже о выработке каких-то текстов. Британские дипломаты предполагали фальсификацию со стороны газетчиков, которые, впрочем, могли использовать и некие подлинные документы. Германия действительно делала Японии мирные предложения через посланников в Пекине и Стокгольме, но не в 1918 г., а в 1916 г., о чем сразу же был проинформирован Лондон. Тогда внимание Токио пытались привлечь обещанием «свободы рук» в Азии и сохранением за Японией захваченных ею германских колоний. Также в Берлине рассчитывали на ее посредничество при заключении мира с Россией, сторонниками которого считали императрицу Александру Федоровну, Распутина и премьера Штюрмера. Министр иностранных дел атлантист Исии Кикудзиро велел прекратить тайные переговоры и не откликаться более ни на какие зондажи. Но даже если эти документы – фальшивка, интерес они представляют немалый. В них освещена одна из важнейших потенциальных возможностей мировой политики, тревожившая воображение атлантистов.

28 января 1918 г. британское посольство в Вашингтоне передало Госдепартаменту меморандум, где прямо говорилось: «Пока война продолжается, германизированная Россия будет служить источником снабжения, который полностью нейтрализует воздействие блокады союзников. Когда война закончится, германизированная Россия будет угрозой для всего мира» (7). За этим откровением, возможно, стоял лейбористский депутат Исайя Веджвуд, незадолго до того писавший министру блокады лорду Сесилу: «Россия на деле превращается в германскую колонию или зависимую территорию, вроде Индии у нас… В интересах Британии, чтобы Россия была как можно меньше. Любые ее части, которые захотят от нее отделиться, должны быть поддержаны в этом – Кавказ, Украина, донские казаки, Финляндия, Туркестан и, прежде всего, Сибирь, страна будущего, продолжение Американского Дальнего Запада… Когда их независимость будет признана, будет легче принимать меры, чтобы «гарантировать» эту «независимость» (8). Военный министр Уинстон Черчилль пошел еще дальше, заявив 12 февраля 1919 г. на заседании кабинета, явно под воздействием разоблачений «Известий»: «Если союзники не помогут России, Япония и Германия непременно сделают это и через несколько лет мы увидим Германскую республику, объединившуюся с большевиками в России и с японцами на Дальнем Востоке в один из самых могущественных союзов, которые мир когда-либо видел» (9). Премьер Ллойд-Джордж счел перспективу нереальной и обсуждать вопрос не стал.

Но страсти не унимались. Через два года военно-морской аналитик Гектор Байуотер напоминал читателям, а его читали люди знающие, вроде будущего президента Франклина Рузвельта и будущего адмирала Ямамото Исороку, «автора» атаки на Перл-Харбор: «Некоторые из них (японских военных. – В.М.) зашли настолько далеко, что выступили за германо-русско-японский союз, который, они считают, может господствовать над миром. И они продолжали выступать в защиту этой идеи даже после революции и отпадения России (от Антанты. – В.М.)» (10). Так что Хаусхофер был прав: «Всякий изумится, узнав, что первыми, кто увидел забрезжившую угрозу такого континентального блока для англосаксонского мирового господства, были авторитетные англичане и американцы, в то время как мы сами, даже во Второй империи (1871–1918 гг. – В.М.), еще долго не имели представления о том, какие возможности могли бы возникнуть на основе связей Центральной Европы с ведущей державой Восточной Азии через необъятную Евразию» (11).

С падением кабинета Тэраути Гото оказался в оппозиции и сосредоточил усилия на «внутреннем фронте», став мэром Токио, главой Восточноазиатской ассоциации и ректором ее Высшей школы (ныне университет Такусе-ку), председателем Японско-Русского общества и патроном движения японских бойскаутов. К внешнеполитической деятельности он вернулся в 1923 г., начав переговоры с эмиссаром Москвы Адольфом Иоффе и даже пожертвовав постом мэра Токио ради нормализации отношений с СССР, которой все громче требовали деловые круги. Переговоры закончились ничем, но Гото заявил о себе как о наиболее активном стороннике полноценных отношений с «красными», хотя всего пятью годами раньше ратовал за антибольшевистскую интервенцию.

Причин тому было много, включая тесные связи с промышленными, торговыми и банковскими кругами, но главная одна – понимание необходимости партнерства с Россией, будь она императорской или советской, для успешного противостояния США и Великобритании и для укрепления позиций в Китае, который, начиная с Синь-хайской революции 1911 г., перестал существовать как единое государство, все больше погружаясь в хаос. 10 августа 1923 г. Гото обратился с письмом к наркому по иностранным делам Георгию Чичерину – следующему герою нашего исследования. Это была хоть и не конкретная, но вполне определенная программа сотрудничества двух держав в континентальной перспективе:

«Пришло время, когда уже не только образованные круги, но также и широкие слои населения вполне осознали и придерживаются взглядов, что добрые взаимоотношения между Японией и Россией не только служат счастью обоих народов, но также способствуют стабилизации соседнего государства – Китая и его культурному существованию; они служат также основой мира на Востоке Азии и, наконец, дальнейшим последствием этих добрых взаимоотношений должно быть то, что вместе с Америкой они способствуют установлению мира на Тихом океане и тем самым во всем мире… Я считаю неприемлемой такую политику, которая при установлении международных дружественных отношений лишь склонна следовать по пятам Англии и Америки^[4]. Более того: обоим государствам следовало бы взять на себя инициативу и стать примером для прочих держав… Я хочу еще более выразить свое убеждение, что объединенная сила обоих народов могла бы восполнить недостатки и ошибки Версальской, Вашингтонской и прочих международных конференций» (12).

Чичерин и его ближайший соратник – полпред в Пекине Лев Карахан вежливо согласились с рассуждениями Гото. Отношения между Москвой и Токио еще не были нормализованы из-за отказа России признать долги царского и Временного правительств, на чем Япония настаивала как на условии эвакуации своих войск с Северного Сахалина. В пространном письме к Гото от 7 ноября 1923 г. Карахан подсказал выход, прямо связанный с нашей темой:

«Договор, который должен быть заключен между нами и Японией, мне кажется, должен быть типа Рапалльского договора, т. е. того договора, который в 1922 г. был заключен в Рапалло между Россией и Германией. По этому договору над всеми старыми отношениями поставлен крест. Все старое позади, а будущее обоих народов должно строиться на новых, ясных началах, которые не носили бы на себе следов прошлых обид и ненужных расчетов. Это принцип, который я мог бы назвать принципом «взаимной амнистии», и мне кажется, что правильно понятые интересы японского народа должны были бы привести к заключению именно такого договора. Из старых обязательств может быть взято лишь то, что сохранило подлинно жизненное значение для настоящих и будущих отношений обоих народов… Более того, там, где речь идет о жизненных интересах народа, а не о мертвых принципах, там два народа могли бы пойти значительно дальше, чем старые договоры с царской Россией… Мертвыми формулами о старых обязательствах пусть пользуются те страны, которые достаточно экономически самодовлеющи, чтобы не чувствовать острой необходимости дружбы с новой Россией. Но Япония, имеющая свои особые интересы, несравнимые по своему существенному и незаменимому значению с интересами других стран в России, должна идти своим путем. Если другие страны могут не иметь никаких отношений с Советскими республиками и не испытывают от этого никакого ущерба и поэтому сдерживающе влияют на другие страны, поддерживая в них свою собственную непримиримость, то мне кажется, что Япония поступила бы правильнее, если бы искала своих самостоятельных путей, не оглядываясь на других» (13).

Это звучало внушительно и многообещающе. Трудно сказать, насколько Карахан был осведомлен о симпатиях Гото к Германии (в 1919 г. под его редакцией было издано трехтомное собрание речей Бисмарка в японском переводе), но аналогия оказалась подходящей. Мори Кодзо, личный секретарь и доверенное лицо Гото, осенью 1923 г. несколько раз неофициально встречался с Караханом и его помощником Сергеем Шварсалоном, пасынком знаменитого поэта Вячеслава Иванова, и секретарем Иоффе во время пребывания того в Японии. В январе 1924 г. Мори повез в Москву предложение патрона о создании советско-японского банка на Дальнем Востоке, а оттуда поехал в Берлин, где вел беседы с советскими дипломатами. Этот факт привел в бешенство японского посла Хонда Куматаро, не скрывавшего своего негативного отношения и к России, и к Гото (14).

Толки о советско-германско-японском сближении возобновились осенью 1927 г. Сначала премьер-министр генерал Танака Гиити (которому совершенно необоснованно приписывается печально известный «меморандум») отправил в Москву и Берлин специальную экономическую миссию во главе с богатейшим промышленником Кухара Фусаносукэ – своим личным другом, политическим союзником и спонсором. Перед отъездом миссию принял император, а в Москве – Сталин (документы об этой встрече, к сожалению, до сих пор не обнаружены). Затем в поездку по тому же маршруту собрался Гото, не занимавший никаких официальных постов, но лично и политически близкий к премьеру. Коллегия НКИД признала «необходимым по политическим соображениям хорошо принять Гото в Москве».

Семидесятилетний виконт публично настаивал, что едет как частное лицо и не имеет поручений от правительства, хотя Танака, занимавший также пост министра иностранных дел, просил советских дипломатов принять гостя с максимальными почестями. Официально целями визита Гото называл «ознакомление» с новой Россией и ее экономической политикой, неофициально – выяснение вопроса о возможности предоставления японцам рисовых концессий на Дальнем Востоке и о согласованной политике в Китае. Дополнительно премьер попросил его ускорить забуксовавшие переговоры о заключении рыболовной конвенции. О берлинской части визита ничего конкретного не говорилось.

Тем не менее 15 декабря 1927 г. «Нойе Цюрихер Цай-тунг» писала: «Гото считается одним из убежденных сторонников сближения как с Россией, так и с Германией. В более узких кругах его поездке приписывается и более серьезное значение, а именно: заключение четверного союза – Японии, Китая, Германии и России. Формулировка подобного союза, однако, еще не воплощена в конкретный образ, и его заключение должно столкнуться на своем пути с значительными препятствиями. В то время как японские деловые круги притязают на более тесные взаимоотношения с Россией и Германией, политика Токио, несомненно, направляется одним острием против Великобритании, порвавшей свой союз с Японией, другой – против САСШ.

В Лондоне полагают, что Япония уже давно заключила с Россией, а может быть, и с Германией тайное соглашение; в то же время в Вашингтоне за последнее время возникло опасение, что Япония намерена с согласия мексиканского правительства возвести на мексиканском побережье базу для своих подлодок. Москва же стремится извлечь из всех этих трений выгоду и использовать свои отношения с Японией в процессе своих попыток завязать отношения с САСШ».

21 декабря 1927 г., в преддверии визита, перевод этой статьи, сделанный в Наркоминделе, лег на стол высшему советскому руководству (15).

Не касаясь подробно хода московских переговоров Гото, продолжавшихся почти месяц, отмечу лишь, что это «частное лицо» было принято всеми первыми лицами Советского государства, включая Сталина, председателя ЦИК Калинина и председателя Совнаркома Рыкова, не говоря уже о Чичерине и его заместителе Карахане. Цели визита Гото изложил в меморандуме, который по его указаниям еще в начале 1927 г. составил профессор университета Такусеку Мицукава Камэтаро и который был передан советской стороне вскоре по прибытии виконта в Москву. Мицукава по праву считался знатоком Китая, поэтому Гото, собираясь говорить в Москве прежде всего о китайских делах, обратился именно к нему.

«Так как теперешние беспорядки приносят серьезный ущерб соседним странам, – гласил продукт их коллективного творчества, – срочной задачей наших обеих стран является нахождение пути и средств для ускорения восстановления порядка и стабилизации Китая… Следует избегать иностранного вмешательства во внутренние дела Китая. Однако чистосердечное обсуждение и обоюдное согласие между Советским Союзом и Японией относительно их китайской политики является срочной задачей времени, принимая во внимание теперешнее положение, и для того, чтобы не упустить общую цель… Для того, чтобы обеспечить мир в Восточной Азии и, таким образом, во всем мире, совершенно необходимо создать безусловное взаимопонимание и одинаковый образ действий обеих стран в китайской политике. Для этого для обеих сторон необходимо пожертвовать теперешними преимуществами в пользу общего большого дела… Для начала было бы достаточно двустороннего заявления, что китайская проблема должна рассматриваться как затрагивающая обоюдные интересы и может быть разрешена обоюдным сотрудничеством» (16).

Суть понятна, даже с поправкой на витиеватый язык Гото и корявый наркоминдельский перевод. Прочитав меморандум, Чичерин сделал вывод, что он «направлен против Коминтерновской линии в Китае» (17). Ознакомившись с запиской Гото и комментариями наркома, генсек решил разобраться во всем сам.

Перед нами «Листок записи на прием к секретарям ЦК» за 7 января 1928 г. «Фамилия – Гото. Имя, отчество – пропуск. Должность – виконт. № партбилета – пропуск. По какому делу – пропуск. К кому записан на прием – к т. Сталину. Отметка о приеме – принят» (18). Обстоятельные японские записи бесед, сделанные профессором Ясуги Садатоси, который исполнял обязанности переводчика, точно и полно передают их содержание, включая некоторые реплики вождя, воспроизведенные по-русски (19). А вот советские записи так и не обнаружены. Если они вообще были…

Сталин и Гото встречались дважды – 7 и 14 января. Первая беседа началась с прямого и, надо полагать, вполне откровенного обмена мнениями. Гото сказал, что Китай находится в хаосе и оставлять его в этом положении крайне опасно. Сталин ответил, что решение китайской проблемы затруднено по трем причинам. Во-первых, отсутствие единой центральной власти; во-вторых, вмешательство иностранных держав в китайские дела без должного знания и понимания внутриполитической обстановки и местных особенностей; в-третьих, возможность усиления в Китае – в условиях постоянного давления извне – ксенофобских и изоляционистских настроений. Согласившись с собеседником, Гото вернулся к своей излюбленной мысли, что поддержание мира на Востоке зависит от сотрудничества СССР и Японии, а в перспективе – и Китая. «Значит, вы хотите, – переспросил Сталин, – чтобы Россия ничего не предпринимала в Китае, не посоветовавшись с Японией? Таково желание Японии?» Гото поспешил заверить, что это не так, но именно слаженность действий двух стран является залогом успешного поддержания мира и стабильности.