3

– Привет, – сказала Катя, глядя как-то странно, вроде и на меня, а вроде и в сторону. – Ты куришь разве?..

– Как бы тебе сказать, – пробормотал я, грешным делом наслаждаясь тем туманом, который поднялся в голове от пары затяжек. – И да, и нет. В данный момент скорее да…

Мы молчали. Ветер подвывал, бросая между нами жёлтые листья. Тишина слишком уж затянулась, чтобы прерваться чем-то вроде: «А, ну ладно…» И Катя, похоже, тоже это поняла. Что чувствовала она – я и представить себе не мог. Да я её вообще, как выяснилось, не помнил. Надо ж было так умудриться всё законопатить у себя в памяти, чтобы вообще не подкопаться. Возвращается какими-то урывками. Причём, в основном возвращается то, что ко мне отношения не имеет. Про Илью этого, Римского, земля ему пухом…

– Хочешь проводить меня домой? – спросила вдруг Катя.

Я поднёс к губам сигарету. Сделал это исключительно для того, чтобы не начать аплодировать, а писатель во мне именно к этому и стремился. Нет, ну правда, я был в восторге. Если бы от меня зависело, сдаст ли Катя экзамен на Настоящую Женщину, я бы сию секунду захерачил ей в зачётку жирную печать. Так по-царски наделить пацана привилегией проводить её до дома! Нет-нет-нет, не пацана, который чуть в окно не выпрыгнул и нестабилен, домой проводить, а позволить её проводить! И ведь не подкопаешься, она это явно не из гонора, просто смекнула, что для полудурка, который такие говностихи написал и с собой покончить пытался, этакие "проводы" – что-то очень важное. Ну разве можно будет ночью покончить с собой, если Катя позволила пройти рядом с собой пару сотен метров? Да ни в жизнь.

Одного не учла – но тут я её не виню – что я на самом деле не пацан. И вся наша с ней сцена в классе вышла сложно-композитной. Начал её один персонаж, а разгребать досталось мне.

– Пошли, – сказал я. Из двух зол – заново познакомиться с мамой, или симулировать свидание с Катей – я временно выбрал второе. Конечно, это не навсегда, но домой я сейчас совершенно не хотел. Было такое ощущение, что от рутины и банальщины меня потянет нажраться, а в тринадцать лет это не лучшее решение проблем. В тридцать – да, согласен, в тринадцать – нет.

Забавно было. Мы шли почти рядом, ветер сносил дым от моей сигареты в сторону Кати. Она, наверное, думала, какая же она тварь, что подаёт надежду парню, который ей даже не нравится. А я думал, что бычковать сигарету сейчас, при Кате, будет как-то не комильфо, а курить дальше уже неохота до тошноты. И выкидывать жалко. Да и куда? Не люблю я окурки на землю бросать, есть у меня такой пунктик. Потому и на ходу редко когда курю – либо дома, либо возле мусорки какой-нибудь.

– Я и не знала, что ты куришь. – Катя неуклюже пыталась развязать беседу.

Никто не знал, а я – Бэтмен, блин…

– Я ещё и ворую. Пачку у кого-то из кармана вытянул, – небрежно заметил я.

Это было как "заткнись", только вежливо. Правда заключалась в том, что мне, как человеку, пережившему собственную смерть и разом скинувшему восемнадцать лет, сейчас больше всего хотелось получить какое-то время для рефлексии, что ли. Побыть одному, подумать. День, может, два… Но разве подростку доступна такая роскошь? Не-а… Это взрослый может взять отгул, свалить куда-нибудь, снять номер в гостинице и получить тишину в комплекте с одиночеством. Да в крайнем случае может прийти домой, рявкнуть, чтоб все заткнулись, и закрыться в комнате – и все будут на цыпочках ходить, боясь потревожить. Ну как – взрослый же, блин.

А на что можно рассчитывать, когда ты – бесполезный сопляк? Хлопнешь дверью – тебя отхерачат ремнём по жопе. Попросишь, чтоб заткнулись – отхерачат ремнём по жопе. Свалишь из дома – тебя найдут и отхерачат ремнём по жопе. От души тебе, дядя Петя, в общем и целом. Ну хоть Катя есть, которую чувство вины гнетёт. Это какой-никакой козырь, и грех было бы его не использовать.

– …красивые… – расслышал я.

Стряхнув пепел с сигареты, я переспросил:

– А?

И повернулся, посмотрел на Катю. Она всё так же смотрела… Вот не описать. Вроде бы прямо перед собой, вообще не на меня, однако чувство такое, как будто вся её аура на мне сконцентрирована. Жуть, аж дрожь пробирает. И покраснела к тому же. Ка-а-ать, ну чего ты, а? Доведёшь ведь до греха, а мы ещё дети…

– Стихи, – повторила она. – Красивые. Спасибо.

Я остановился и тщательно затушил окурок о бортик попавшейся бетонной урны. При напоминании о стихах я понял, что меня реально вот-вот вырвет. Похоже, траванулся никотином на радостях. Кашлять хотелось – караул, но чувствовал, что если хоть раз кашляну – точно хлынет. От усилий сдержаться у меня аж слёзы на глазах выступили.

– Перестань, – сипло сказал я. – За такие стихи срок давать надо…

Слёзы и голос сказали Кате вовсе не о том, что я испытывал на самом деле. Я почувствовал у себя в руке её прохладную ладошку и машинально сжал пальцы.

– Красивые, – сказала она, заглянув мне в глаза. – Ты ведь их от души написал.

На дворе стоял, кажется, две тысячи второй, или что-то вроде того. Интернета – в том виде, в котором я его понимаю – ещё не было. Даже компьютер дома – с монитором размером с тумбочку – был далеко не у каждого в посёлке, а уж выход в сеть и вовсе был привилегией небожителей. Это потом интернетом окажется пронизано всё пространство-время, появится уйма литературных сайтов, где тысячи вот таких же тупорылых сопляков, как я, будут терабайтами выкладывать на всеобщее осмеяние обозрение свои высеры, написанные "от души". Тогда-то в мир и придёт понимание того, что "от души" и "говно" – зачастую самые настоящие синонимы.

– Наверное… – только и сказал я. А что тут ещё скажешь?

И вдруг ещё кусочек памяти ко мне вернулся. Вспомнил. Вспомнил я, как "на самом деле" всё закончилось.

Никак.

Восемнадцать лет назад я просто отдал озадаченной Кате этот красивый конвертик и ждал какого-то чуда, что ли. День ждал. Два ждал. Будь это фильм или книга, я бы однажды увидел этот смятый конверт в школьной помойке, но жизнь не так конкретна. Я просто больше не увидел этого конверта, и Катя даже виду не подала, что чего-то такое случилось.

Вот интересно, а тогда она тоже подумала, что стихи "красивые" и написаны "от души"? Стерва лицемерная. Значит, как от суицида меня спасать, так я гений уровня Пушкина, а как просто подружить с пацаном из класса – так пошёл в игнор, графоман убогий. И ведь так везде! Хочешь, чтобы твоими писаниями восхищались – сдохни. Тут же включат в школьную программу. Ну или, на худой конец, гопники в подворотнях под гитары твои песни петь будут и писать на стенах: "Сёма жив".

С такими горькими мыслями я оказался у подъезда Катиного дома.

– Завтра придёшь в школу? – спросила Катя.

Вообще-то Зоя Павловна мне торжественно разрешила денёк прохалявить. Но объяснять матери про депрессивно-суицидальный психоз я не хотел. Так что…

– Да, конечно.

– Обещаешь?

– Дядей Петей клянусь.

Она вдруг чуть-чуть улыбнулась. А руки наши всё ещё были сцеплены.

– Кто такой этот дядя Петя? Ты и в классе про него говорил.

– У-у-у… Это такой человечище… Ну ты сама с ним познакомишься, не буду спойлерить.

– Спойле… Чего?

Чего, чего… Неологизм такой, вот чего.

– Забей, – поморщился я. – Ты домой?

– Да, – бросила она взгляд на подъездную дверь. Простую деревянную дверь. Без всякого домофона. У меня аж сердце сжалось от ностальгии.

– А можно у тебя зубы почистить?

Наверное, если б я ширинку расстегнул, Катя бы офигела меньше. Ну да, я так-то всю дорогу робким был, пока в школе учился.

– З-зубы? – переспросила она.

– Угу… Ну, пастой мятной прополоскать. А то мать курево учует – убьёт. Да и чайку бы дёрнуть тоже неплохо. С печенюшками. Ну и борща давай – уговорила, только чтоб с хлебом.

Вообще, я больше стебался. Но Катя посмотрела с сомнением на дверь, на меня, на дверь, снова на меня…

– Ну… Пойдём, – сказала она и потянула меня за собой.

4

У меня воняли носки. Это было как удар под дых – подло, сильно и неожиданно. И дыхание перехватывало. В моём возрасте все пацаны такие угрёбки, или я уникальный? Надо ж додуматься: пошёл вручать любовное письмо в несвежих носках! Неудивительно, что вселенная назначила мне в хламину облажаться. Да-да, мне тебя не жалко, придурок. Хотя к кому я, собственно, обращаюсь? К себе? Настоящий хозяин этого тела уже давно ту-ту… А я даже чувства вины не испытываю. Ведь проживи он мою жизнь от и до – попал бы в ад за самоубийство. А так – чистый и невинный летает где-то с ангелочками. Ещё и на таком мощном эмоциональном моменте умер – любовное послание передавал. Короче, в шоколаде пацан. Если с такой точки зрения смотреть, то и за умерших во младенчестве не так обидно становится. Не успевают накосячить ребятки.

– Семён? – послышался из-за двери голосок Кати. – Ты там как?

Я закрылся в ванной, открыл воду, для которой ещё не придумали устанавливать индивидуальные счётчики, и думал, как быть.

– Порядок, – отозвался я. – Только бритву найти не могу, ты где свои хранишь?

Остро пошутил, аж мысленно себе похлопал. Потом только задумался: а бреют ли девочки ноги в тринадцать лет. И, раз пошла такая пьянка, то в каком возрасте появляется растительность в интересных местах? В упор не помню. Впрочем, уж это-то я сейчас выясню, всё равно отлить надо. Я потянулся к ширинке.

– Какая бритва? – всполошилась Катя. – Ты чего? Семён, открой! – Она заколотила в дверь. – Я сейчас милицию вызову!

Эк её накрыло. При чём тут, спрашивается, милиция? Видимо, «скорая» не так страшно звучит.

– Угу, и аварийную газовую службу, – буркнул я, поморщившись на свои носки.

– Что?

– Ничего! Шучу я так. Скоро выйду.

– Пообещай мне, что ничего не сделаешь!

Блин, какая ты нудная!

– Клянусь жизнью.

– Семён!!!

Кое-как отделавшись от сердобольной Кати, я справил малую нужду, заодно обогатив свои знания относительно периода начала полового созревания. У Кати наверняка бритва есть, зря скромничает.

Я благоговейно потянул за фаянсовую дёргалку, свисавшую с чугунного бачка, который гордо стоял на трубе, выше моего роста.

– Бро, – сказал я с уважением, когда вниз обрушился водный поток. – А мне тебя не хватало. Рад был повидаться!

Бачок весело прихлёбывал воду, возобновляя растраченные ресурсы. Эх, знал бы ты, братишка, какие у тебя будут внуки-правнуки… Помнится, у меня был культурный шок, когда я впервые увидел бачок с двумя кнопками: "смыть побольше" и "смыть поменьше". Возмутился. Это ж теперь нужно каждый раз задумываться и отвечать себе на вопрос: насколько мощно я обосрался? Какую кнопку нажать? Какой провод резать: синий или красный?

Покончив с туалетом, я решительно снял носки, взял кусок хозяйственного мыла и выстирал их в раковине. Руки-то всё помнят, не совсем избаловались стиральной машинкой. Туго отжал, так, что ткань затрещала, после чего повертел в воздухе, будто ковбойское лассо. Один хрен не высушить нормально, но хоть что-то… Раз уж не сдох, то вонять совершенно не обязательно.

Напоследок я прополоскал рот с зубной пастой и выключил воду. И только тут посмотрел на себя в зеркало, висящее над раковиной. Иттит тву ма-а-ать… Мальчик-колокольчик. Рожица такая прям детская, её даже кирпичом не сделаешь. А башка грязная, волосы засаленные. Вот чмошник, а! И ведь не скажешь, что под Северуса Снейпа кошу – его ещё не написали. Или написали? Чёрт, нужно заняться образованием. То, что я "Гарри Поттера" в институте впервые прочитал, ещё не значит, что его не могли раньше написать.

Я внимательно посмотрел на полочку с шампунями. Нет… Нет, Семён, в жизни главное – вовремя остановиться. Грязная башка – не приговор, если есть харизма. Есть у меня харизма? Харя есть, значит, и харизма приложится! Нехер тут.

Для пущей выразительности стукнув по зеркалу "факом", я вышел из ванной. Катя сделала вид, что просто как раз проходила мимо.

– Ты так долго, – заметила она.

– Там у тебя так хорошо… Сидел бы и сидел, сидел и сидел…

– Суп на плите.

В ответ на мои выстебы Катя нерешительно пыталась перевести разговор в нормальное русло. Меня это отчасти раздражало, отчасти забавляло. А сейчас ещё и сердце ёкнуло. Ни слова не говоря, я прошёл мимо Кати в кухню и остановился перед газовой плитой. На ней творилось таинство. На конфорке стояла кастрюля. Я потрогал её пальцем – холодная. Только что из холодильника.

– Что такое? – снова растревожилась Катя, увидев слёзы у меня в глазах.

– У тебя нет микроволновки, – прошептал я.

– Микроволновки? – изумилась Катя.

– И ни у кого нет микроволновки… Почему-то. Хотя их изобрели в середине двадцатого века. Пищу можно разогревать на плите!

Я подцепил мизинцем крышку, поднял её и помешал поварёшкой густой суп с картошкой и вермишелью. Супа было много.

– Ты каждый раз ставишь на огонь целую кастрюлю, – говорил я, сам себе напоминая шамана, впавшего в транс. – А у нас есть металлические тарелки. Суп можно разогреть прямо в тарелке!

– У нас тоже есть металлические тарелки, – тихо отозвалась Катя. – Я просто… Просто…

– Ты растерялась. Я понимаю.

Как ей, наверное, было страшно, когда я повернулся к ней с улыбкой мертвеца, протянул руку и убрал прядь волос с её лба.

– Всё – настоящее…

– Семён… – Катя попятилась, но быстро упёрлась спиной в холодильник. Низенький, советский – "Бирюса". Он, будто от толчка, нарушил тишину и заворчал на всю кухню, позвякивая какими-то своими детальками.

Я, шумно выдохнув, опустился на пол и закрыл лицо руками. Половицы, выкрашенные красно-коричневой краской, скрипнули. Гудел холодильник. Шипел газ, и суп постепенно начинал ворочаться в кастрюле. За спиной у меня было окно из хрупкого стекла и рассохшегося дерева, со шпингалетами, которые, наверное, нужно было открывать и закрывать при помощи молотка…

– Тебе плохо? – как из другого мира донёсся до меня голос Кати.

– Н-н-не знаю, – честно ответил я.

Сердце колотилось, сотрясая всё тело. Хотелось потерять сознание. Закричать. Умереть. И жить вечно.

Я всхлипнул, думал, что запла́чу, но вдруг тихо рассмеялся.

***

– Какой тогда смысл был чистить зубы и есть суп? – спросила Катя, стоя рядом со мной на балконе, пока я курил послеобеденную сигарету.

Не стоять рядом она не могла – этаж был пятый, последний. Выше нас была только крыша.

Катя спрашивала без раздражения, она действительно не понимала и к тому же не знала, о чём со мной говорить. У нас с ней ничего общего не было. Вообще.

– Смысл? – переспросил я. – Смысла не существует. Жизнь – вообще штука бессмысленная. Ты вот знаешь, зачем живёшь?

– Конечно, – выпалила она, не подумав.

Я избавил её от неловкого молчания, не стал спрашивать: "Ну и зачем?".

– Везёт тебе, – сказал я, стряхивая пепел вниз, на улицу. – А я вот понятия не имею.

И наклонился вперёд – просто посмотреть. Мне интересно было посмотреть всё, что меня окружало, другими глазами. Глазами путешественника во времени.

Катя вцепилась мне в руку мёртвой хваткой. Я рассмеялся.

– Ладно, слушай. Я торжественно тебе клянусь, что не покончу с собой, окей? Договорились?

Я смотрел ей в глаза. Она неуверенно кивнула, но руку не отпустила, только хватку чуть ослабила.