Лет десять назад я был здесь впервые. Бари с тех пор нисколько не изменился. Неделя, проведенная в его белых стенах, запала в мою память. И тогда, как и теперь, случилось в соборе видеть наших паломников, не отрывавшихся от чужих картин и неведомых статуй, воспаленными от дороги и слезящимися от утомления глазами.
Чуть ли не на третий день после моего приезда я зашел в прохладу и потемки собора – отдохнуть от ослеплявшего жгучего солнца. Уж очень строго оно было – даже на узких улицах не оказывалось никакой защиты. Накануне я познакомился с одним из здешних каноников. Он приветливо поклонился мне, спускаясь в нижний храм. Расписанные стекла окон в высоте пропускали скупо дневной свет, да и то окрашивая его лучи в голубое, желтое и красное, точно в сумраке вспыхивали мистические, прозрачные цветы. Во мраке, под сводами, они встречались, перекрещивались воздушною причудливою сеткою, зажигались на мраморе колонн, скользили по позолотам и умирали в полутонах.
Кроме меня, было здесь несколько нищих. В Италии дом Божий – дом живущих именем Его. Они спали, сидя на скамейках у стен, один даже разлегся на каменной плите – точь – в – точь полустертое временем изображение погребенного под нею, некогда знаменитого мертвеца. Улица сюда не врывалась назойливым шумом, хотя то и дело двери открывались, впуская в собор оборванцев – мальчишек. Они, впрочем, стихали здесь и, прикурнув у стен рядышком, как воробьи, оглядывали большими черными глазами громадный алтарь.
Я не помню – не задремал ли и я сам, потому что мне вдруг представились восточные поклонники, завернутые в яркие бурнусы, и почудилось, что за мраморным порталом собора ревут усталые верблюды. Потом я сообразил, что тот же знакомый каноник рассказывал, как несколько сот лет назад сюда из Палестины, Сирии, Египта сходились пилигримы. Но зачем воображение дополнило их верблюдами, ведь не на этих же кораблях пустыни богомольцы переплывали море? Один подошел было ко мне и, когда я открыл глаза, он вдруг обернулся сторожем раки св. Николая.
– Eccellenza… Eccellenza…
В Италии так часто слышишь это, что обращаешь столько же внимания на непринадлежащий титул, сколько и на «сиятельство», даруемое всем петербургскими извозчиками.
– Что вам?
– Простите… Падре Франческо… il canonico… просит вас скорее вниз.
– Что там случилось?
– Совершенно необыкновенное дело… И так как вы – русский…
Я ничего не понял. Почему, как русский, я должен был принимать участие в необыкновенных делах? Тем не менее, я поторопился и внизу увидел старого каноника в высшей степени расстроенным и встревоженным.
– Вот, вот…
Схватил меня за руку и ведет в дальний угол.
– Богомолку застал здесь… Русская… В таких лохмотьях сюда приходят только ваши соотечественницы. Посмотрите сами.
За толстою приземистою колонной[4] под окном лежал какой – то комок.
С первого раза трудно было разобрать что – нибудь. Только потом я различил посиневшее лицо с стиснутыми зубами, маленькое, с кулачек всё… Большие глаза были широко раскрыты и в их горячем взгляде застыло страдание! Она точно хотела крикнуть, – не нам, нас она едва ли видела – и только сипела. Горло у нее перехватывало спазмою и по темному лицу бежали судороги. В моей памяти осталась ее нога, как – то неестественно подогнутая под себя, и рука, то сжимавшая, то разжимавшая худые костлявые пальцы.
– Она в припадке. Надо доктора.
Тот же хромой сторож побежал, но когда «il medico» явился, в грязных и жалких лохмотьях лежало уж неподвижное тело.
– Что я могу тут… Умерла она – вот и всё.
– Отчего…
– Смерть бывает от разных причин… Вам легче будет, ежели я вам назову их?
Жалкий, никому недорогой и никому неведомый труп подняли и унесли. У колонны сделалось пусто.
– Эта женщина час назад появилась… должно быть св. Николай позвал ее к себе. Ибо сказано: не весте ни дня ни часа… Егда…
Сторож играл роль духовной особы. Он было выбрил себе даже тонзурку, да капитул собора запретил ее бедному малому. Любил он выражаться латинскими текстами, поджимая губы и приподнимая брови.
– Такова жизнь! – размышлял он… – Как мотылек ночью, прилетел на огонь и исчез, не оставив по себе следа…
И не докончил… След именно оказался и при том тут же, немедленно. В стороне что – то пискнуло. Точно котенок мяукнул – жалобно, жалобно.
– Это еще откуда? – возмутился он было, кинулся на этот звук и закричал оттуда:
– Падре… Падре… Франческо…
– Пожалуйте сюда… скорее, скорее. Небывалое дело… совсем небывалое.
Мы подошли.
У самой решетки позади раки святого опять узелок невообразимых тряпок. Прислонен к ней. Точно оставлена дорожная сума. Только почему из этой сумы показалась крохотная детская ручонка и перебирает пальчиками, будто подзывая нас. Сторож живо развернул лохмотья.
– Боже мой… Да тут не один…
– Что не один?
– Ребенок…
– Как ребенок? – прирос к земле каноник.
– Тут их двое… Посмотрите…
Мы наклонились.
Ни до, ни после того я не видел таких маленьких детей. Только их открыли, они задрыгали ножками и ручками, как кузнечики, опрокинутые на спину.
– Близнецы!
Каноник со страхом смотрел на них.
– Что же с ними делать? – наконец, едва – едва нашелся он. Сторож немедленно принял многозначительное выражение лица.
– В таких случаях обыкновенно варят молоко с хлебом.
– Ну, а потом…
– Потом укладывают спать.
– Куда и где?
Духовная особа с запрещенною тонзуркою не нашлась.
– Куда и где? – настойчиво повторил падре.
– Я думаю… Отправить их в полицию.
– Как в полицию? – вскипятился каноник… – Ведь, мать доверила их св. Николаю… а мы в полицию! Ты в уме? Близнецы… действительно, близнецы… Я знаю, приходилось крестить… Именно близнецы св. Николая.
Он машинально пощекотал одного из них под губою… Но близнец заблагорассудил гораздо лучше забрать толстый и корявый палец священника в рот, сжал его деснами и так засосал и зачмокал, точно тот представлял собою нечто невероятно вкусное. И губы в трубочку вытянул и глаза зажмурил…
– Близнецы св. Николая… И думать нечего. Ему они оставлены – и он их не забудет… Мать ведь теперь у него… Она молится за них.
И старик перекрестил детей, шепча над ними молитву.
Близнецы св. Николая – так они с тех пор и значились по всему околотку!
Неведомо как – но не прошло и получаса – нижняя церковь, где лежат мощи, чуть ли не сплошь наполнилась бабьем. Кто облетел узкие улицы и крохотные площадки старого Бари с вестью? Какая сила согнала сюда крикливую толпу – не знаю, но я видел, что padre Francesco вдруг расцвел между ними и уже глядя на меня сияющими глазами повторил:
– Ну, что? Св. Николай – оставил своих близнецов, а? Говорят, чудес нет. Их только не замечают… Что ж, ты теперь побежишь звать полицию? – смеялся он над сторожем с запрещенною тонзуркой.
– Sic transit gloria mundi![5] —неведомо с чего ронял тот.
Еще минуту, две спустя и он, и падре были отброшены в сторону.
Старый каноник уселся на лавочке и спокойно смотрел на женщин, сторож еще пробовал мешаться в их распорядок.
– Ты рожал детей? – накинулась на него одна матрона столь воинственного вида, что «духовная особа» попятилась.
– Нет… то есть не пробовал.
– И не кормил? И не возился с ними? Так убирайся – собирать сольди с иностранцев…
Бабье явилось не с пустыми руками. Напротив! У каждой в руках было что – нибудь… Не успел я оглянуться – как близнецов св. Николая разоблачили из лохмотьев, в которых их оставила мать. Минуту спустя, два этих сморщенных маленьких человечка красовались в чистых рубашечках, в красных вязаных чулочках. Их запеленали, прикрыли теплыми одеяльцами и крохотные глазенки сирот только пучились на всё это, да губы вытягивались в трубочку… Бабье нанесло сюда столько всякого тряпья, что едва ли какое – нибудь новорожденное дитя в Бари обладало подобным приданым. Одна – складывала под корзинкою белье своих умерших детей, другая бросала около гарусное одеяльце, третья неведомо откуда летела с большим пикейным бурнусиком. И каждая молилась св. Николаю, повторяя:
– Помяни моего Бепи (или какое – нибудь другое имя)… Он там у вас… Ты его живо найдешь в раю.
Но очевидно близнецы угодника Божьего далеко не удовлетворились этим. Один из них сморщился так, что булавочные головки его глазенок пропали, и заорал. Другой немедленно последовал спасительному примеру.
– Воте те и на! А накормить…
– У Пеппины слишком много молока. Она, говорит, щенкам отсасывать его давала…
– Бегите за Пеппиной.
Но чудо следовало за чудом. Не успели о ней вспомнить, как на темной лестнице из верхнего храма показалась массивная фигура с таким молочным хозяйством, что действительно одному ребенку, обладай он и чудовищным аппетитом, с ним бы не справиться.
– Где тут сироты св. Николая? – орала она, расстегиваясь на ходу.
– Вот они, вот… Ишь кричат.
Пеппина сначала одного, потом другого выхватила из корзины и приложила их пухлые ротики к налившимся и лопавшимся соскам… Близнецы св. Николая и это приняли как должно. Засопели, зажмурились так, как будто они еще ни разу не открывали на свет Божий своих черных горошин. Неведомо как из пеленок вынырнули худенькие ручjнки, уперлись в грудь Пеппины, да как! – их пальчики утопали в ней, перебирая.
– Ангелочки… Божьи дети! – шептало кругом умиленное бабье…
– Как вы за мною сразу не послали! – упрекала их Пеппина… – Наконец, я за своего Нонни спокойна. Здоровым мальчуганом вырастет. За него св. Николай позаботится!
– Хватит ли у тебя молока?
Та только презрительно взглянула на спрашивавшую… Когда дети отвалились от груди, сонные их опять уложили в корзинку и прикрыли.
– Куда ж их нести теперь?
– Ко мне. Я первая прибежала! – взвизгнула одна, принимая над близнецами св. Николая воинственную позу.
– Как же! Ты посмотри, что я принесла им… Тут два шелковых одеяла.
– У вас обеих свободного угла нет в доме. А у меня верхняя горница пустая.
– Все вы дуры! – решила Пеппина. – Я их кормлю, я их и возьму…
– Что ж, что ты кормишь. Эка невидаль! Подумаешь, как тебе дорого это стоит… вчера ты так же щенков кормила.
Пеппина взвизгнула, обнаруживая богатейший «благой мат», засучила рукава и вообще засвидетельствовала столь решительные намерения,
О проекте
О подписке