Читать книгу «Меченый» онлайн полностью📖 — Василия Горъ — MyBook.
image

Глава 3
Баронесса Мэйнария д’Атерн
Пятый день четвертой десятины второго лиственя

Три цвета. Серый, белый и красный. Серый клинок, с кромкой, чуть подсвеченной алым. Белые блики на белогорском[33] шлеме с роскошным красным плюмажем. И бордовая роза, лежащая рядом с серебристо-стальной латной рукавицей…

Рисунок мэтра Ланниора был безумно красив и донельзя романтичен: стоило прикрыть глаза, как перед внутренним взором появлялся могучий воин в иссеченных доспехах, восседающий на белоснежном коне и пристально вглядывающийся в полумрак трибун.

Миг, другой – и в его глазах, все еще видящих отблеск солнца на доспехах последнего поверженного противника, загоралась надежда, а с искусанных губ чуть слышно срывалось имя:

– Мэй…

– Мэ-э-эй? И что это ты тут читаешь, а?

Услышав скрипучий голос Аматы, я торопливо свернула свиток, найденный в одном из старых сундуков, и попыталась убрать его за спину. Не тут-то было: кормилица коршуном бросилась ко мне и вцепилась в плетеный шнурок с кожаной биркой, на которой были вышиты инициалы автора.

– Что это? Богомерзкие рисунки Ланниора Орнуанского? – разглядев затейливо переплетенные «Л» и «О», растерянно спросила она. А потом гневно засверкала глазами. Так, как будто я держала в руках не эскизы для вышивания, которые были в моде каких-то тридцать-сорок лиственей тому назад, а ядовитую змею.

– Что в них богомерзкого? – спросила я. – Самые обычные рисунки…

– Обычные? – Кормилица набрала в грудь воздуха, сжала сухонькие кулачки и взвыла: – Ланниор рисовал ОРУЖИЕ! То, чем твари, не верующие во Вседержителя, лишают людей жизни и надежды на посмертие!!!

– Твари? По-твоему, мой отец и Тео – твари?

– Барон Корделл уже осознал свою ошибку и теперь пытается вернуться к Вседержителю… – тоном, не терпящим возражений, заявила Амата. – А Теобальд погряз во грехе и сейчас на полпути к Отречению!!!

Я почувствовала, что задыхаюсь:

– Ты… ты…

– Убивать себе подобных – один из девяти смертных грехов! – указательный палец старухи уткнулся мне в грудь, а глаза полыхнули огнем безумия. – «Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад – суть путь в Небытие! Тот, кто отворил кровь дважды и более, воистину проклят: он никогда не найдет пути к Вседержителю…»

Цитата из Изумрудной Скрижали[34], чуть ли не каждую проповедь повторяемая братом Димитрием, ударила по сердцу, как молот кузнеца – по панцирю светлячка. И сковала мое горло льдом.

– Тео – верный вассал короля! – справившись с собой, чуть слышно прошептала я. – Он отправился на войну только потому, что выполнял высочайшее повеление нашего верховного сюзерена.

– «Нет королей, кроме Вседержителя! – патетично воскликнула старуха. – А те, кто тщится затмить славу его, суть слуга Двуликого…»

– Его величество Шаграт – слуга Бога-Отступника? – ошалело переспросила я. – Ты вообще понимаешь, что несешь?

Амата вскинула подбородок и презрительно усмехнулась:

– Слуга! Причем один из вернейших! Ибо кто, кроме них, мог издать богомерзкий указ об особом судопроизводстве в отношении Бездушных?

Спорить с последним утверждением было трудно: о народных волнениях, которые последовали за этим указом, рассказывала не только Амата, но и отец. Поэтому я замолчала. И невольно поежилась.

Поняв, что ее аргумент подействовал, старуха потянулась к свитку, все еще зажатому в моей руке. Ее голова на миг оказалась между мною и подсвечником, и спутанные седые лохмы, не знающие гребня, вдруг вспыхнули и превратились в холодное белое облако[35]! Я побледнела: Вседержитель подавал знак, проигнорировать который смог бы разве что неразумный младенец…

– Спаси и сохрани, – прошептала я, отбросила в сторону свиток и осенила себя знаком животворящего круга.

Не знаю, что Амата углядела в моих глазах, но гнев в ее взоре тут же угас. А она, враз забыв про мэтра Ланниора и его рисунки, ласково погладила меня по голове:

– Ну, как тут твое рукоделие?

Я взяла со стола пяльцы и протянула их ей.

На эскизе работы брата Вийера желто-оранжевое солнце выглядело почти как настоящее. И, казалось, даже немножечко грело. А вот от сине-зеленой книги[36] почему-то веяло холодом. Видимо, поэтому символ Пути к Вседержителю я вышила целиком, а символ Познания – только наметила. Причем нитками, оттенки которых были чуть теплее рекомендованных.

Как ни странно, Амата не стала заострять на этом внимания – оставив в покое мои волосы, она провела пальцем по почти законченному корешку, перевернула пяльцы, осмотрела изнаночную сторону вышивки и улыбнулась:

– Ты потрудилась на славу. Поэтому можешь отложить рукоделие в сторону и начать готовиться к празднику.

Я удивленно покосилась на окно, за которым продолжал лить дождь, и угрюмо вздохнула:

– Какой может быть праздник в такую погоду?

Кормилица улыбнулась:

– К нам приехали жонглеры[37]. И твой отец пригласил их на ужин.

Мое любимое темно-красное бархатное платье с открытыми плечами, которое я надевала в первой десятине первого снеженя[38] на бал по случаю приезда барона Олмара Геррена, оказалось мне мало: корсет больно сдавливал грудь и не сходился на спине, рукава уже не закрывали пальцы, а подол – о, ужас!!! – демонстрировал всем желающим мои щиколотки!

Другое платье – светло-зеленое, с глубоким вырезом и кружевными оторочками – жутко топорщилось на бедрах.

Пришлось надевать третье. То, которое мне пошили к празднику совершеннолетия Тео…

Правда, стоило мне в него влезть и сделать шаг к зеркалу, как Амата вытаращила глаза и заявила:

– В этом непотребстве я тебя из покоев не выпущу!

Я закусила губу и с трудом удержала наворачивающиеся слезы:

– Надену зеленое, зайду в трапезную раньше всех, сяду, и… никто ничего не заметит!

Кормилица посмотрела на меня, как на юродивую:

– Ты – дама! Значит, должна покинуть общество задолго до того, как вино развяжет языки и превратит мужчин в похотливых скотов…

Я вспомнила взгляды, которыми меня пожирали барон Олмар и его свита, и обреченно вздохнула:

– Ладно, спою себе сама…

Амата приподняла бровь и довольно улыбнулась:

– Смирение – это шаг к Вседержителю. Я счастлива, что ты приняла его душой, поэтому… сейчас принесу тебе что-нибудь из платьев твоей бабушки.

По рассказам отца моя бабушка – баронесса Катарина д’Атерн – была одной из самых известных красавиц Вейнара: ее благосклонности добивался чуть ли не весь высший свет королевства, включая первого министра, королевского казначея и камерария. Да что там королевства – к ней сватались посол Белогорья, один из сыновей короля Алата[39] и младший брат вождя эрратов[40]! А тогдашний король Оммана[41], увидев ее на одном из балов, назвал Ясным Солнышком Вейнара.

Однако несмотря на то что среди ее воздыхателей хватало писаных красавцев, известных рубак и лиц, имеющих влияние на короля, бабушка отдала свое сердце молодому герою только что закончившейся Вейнарско-Рагнарской войны. И ни разу об этом не пожалела: до конца ее недолгой жизни барон д’Атерн не отходил от жены ни на шаг.

Видимо, в благодарность за это бабушка ни разу не дала деду повода усомниться в своей верности: она игнорировала любые знаки внимания со стороны поклонников и как-то прилюдно заявила, что будет вскрывать все послания в свой адрес только в присутствии мужа.

Как ни странно, такое поведение Катарины д’Атерн больше всего бесило представительниц слабого пола: они искренне считали ее самовлюбленной выскочкой… однако пытались подражать ее манере одеваться, причесываться и даже улыбаться.

Лиственей в восемь, поняв, что ослепительно красивая черноволосая женщина, изображенная на одном из портретов в кабинете отца, и есть та самая Катарина д’Атерн, я несколько дней в буквальном смысле слова жила в зеркалах – искала в себе хоть какое-то сходство с ней. Увы, ни волосы, поднятые вверх, ни глубокое декольте, собственноручно вырезанное в детском сарафане, ни тщательно скопированная поза не сделали меня ни Ясным Солнышком Вейнара, ни чем-то похожим.

Видимо, поэтому, надев на себя роскошное темно-синее бархатное платье своей бабушки, я долго не могла решиться посмотреть на свое отражение – знала, что увижу все то же рыжеволосое, конопатое и на редкость мелкое создание с впалыми щеками, тощими плечами и костлявыми ключицами.

Потом все-таки заглянула, привычно ужаснулась и… с интересом уставилась на свое изображение.

Конечно же, за годы, прошедшие с того времени, рыжие волосы и конопушки никуда не делись. А вот щеки и плечи заметно округлились. Кроме того, бабушкино платье очень выгодно подчеркивало талию, красиво приподнимало грудь и делало меня выше, чем я есть.

Пару раз повернувшись вокруг себя, я кинула взгляд на Амату и застыла: кормилица смотрела на мои бедра и угрюмо хмурила брови. Видимо, пытаясь решить, нравится ей мой вид или нет.

– Это платье делает тебя взрослее! – проворчала она через десяток ударов сердца.

Я потупила взгляд и незаметно осенила себя знаком животворящего круга. Вернее, мне показалось, что незаметно – не успела я закончить движение, как на лице кормилицы заиграла довольная улыбка:

– Ты права, дочка! Раз Вседержитель послал тебе это платье, значит, пришло твое время…

– Спасибо, Амата!!! – воскликнула я и бросилась ей на шею. – Я тебя так люблю!!!

– Я тебя тоже, – ответила она, легонько шлепнула меня пониже спины и добавила: – Ладно, обниматься будем потом. А сейчас займемся твоей прической.

Я обрадованно метнулась к пуфику, стоящему напротив зеркала, села… и тут же вскочила на ноги: в коридоре раздался топот подкованных сапог:

– Ваша милость, вы у себя?

– Что тебе тут надо, а, Кулак? – раздраженно рыкнула Амата. И, распахнув дверь, высунулась из комнаты.

– Его милость срочно требует баронессу к себе в кабинет! – преувеличенно громко – видимо, чтобы мне было слышно каждое слово, – протараторил десятник.

Я тут же оказалась на ногах: в его голосе звучали нотки, которых я еще ни разу не слышала!

Видимо, его тон подействовал и на Амату, так как она помрачнела и коротко поинтересовалась:

– Что-то случилось?

– Только что прилетел почтовый голубь от его величества, – угрюмо буркнул Кулак. – В Авероне мятеж.

Я выдернула из волос поддерживающие их шпильки, влезла в туфельки и, торопливо посмотрев на себя в зеркало, выскочила в коридор.

В замке было шумно, как на меллорском рынке. Или, скорее, как в военных лагерях, о которых так любят рассказывать мужчины: по лестницам носились перепуганные слуги, со стороны оружейной комнаты слышался лязг железа, этажом ниже ворочали что-то тяжелое, а выше – причитали.

Причитания доносились и с улицы – через настежь распахнутое окно Восточной башни, заглушая шелест дождя, до меня доносился многоголосый женский ор. Заглавную скрипку в котором играла Инария – жена десятника Урмана по прозвищу Ворон. Голосу ее мог позавидовать даже королевский глашатай, поэтому ее душераздирающую мольбу слышал, наверное, весь лен:

– …И на кого же ты меня бросаешь, сокол мой сизокрылый? Что я без тебя делать-то буду, счастье ты мое окаянное? Иди же, обними меня напоследок, услада ночей моих…

Голоса «услады ее ночей» слышно не было. Видимо, он занимался делом и не обращал на вопли супруги никакого внимания.

Голосила Ворониха[42] недолго – когда я добежала до четвертого этажа, с улицы раздался рев отца:

– Заткни жену, Ворон! А то ее заткну я…

Я перепугалась еще сильнее: отец никогда не повышал голоса на вассалов, предпочитая словам действие. В общем, еще прибавила ходу и влетела в кабинет, не постучавшись. Чуть не расквасив себе нос об отцовскую спину, затянутую в кольчугу.

– Вы хотели меня видеть? – присев в реверансе, спросила я.

– Смирения тебе, дочка, – поздоровался он, снял со стены щит, аккуратно прислонил его к столу и повернулся ко мне. – Я уезжаю. В Аверон.

Потом оглядел меня с головы до ног и грустно улыбнулся:

– Готовилась к ужину?

Я сглотнула подступивший к горлу комок и кивнула:

– Да, отец…

Он подошел ко мне вплотную, провел пальцем по моей щеке и поцеловал в лоб:

– Ничего, вернусь – устрою пир на десятину. С музыкантами, фокусниками, акробатами… и танцами! Обещаю!

– Вседержитель с ними, с танцами! Вы, главное, возвращайтесь побыстрее, ладно?

– Я постараюсь, – вздохнул он, забросил на плечо переметную суму и поднял щит: – Значит, так: старшим остается Волод. И не сверкай глазами: в его возрасте я уже взял своего первого медведя…

– Так это вы… – еле слышно пробормотала я. – А он пока даже с Вороном не справляется…

– Ворон – боец, каких еще поискать, – усмехнулся отец. Потом снова помрачнел и с хрустом сжал кулаки: – В общем, так: с утра выставите из замка всех посторонних, включая фокусников, Бездушного и гостей брата Димитрия. По-хорошему, надо бы сделать это сейчас, да вечер и ненастье, забери их Двуликий.

Я похолодела: в замке был один из слуг Двуликого! И не только был, но и должен был остаться до рассвета!!!

Перед внутренним взором тут же возникла картинка из рассказов Аматы:

Могучий воин… Косматый, как медведь… В кожаном нагруднике с нашитыми на него металлическими пластинами, кожаных штанах и сапогах… С черным посохом, сверху донизу испещренным зарубками и клевцом или чеканом на поясе… Он поворачивается ко мне, левой рукой откидывает с лица седую прядь и смотрит мне в глаза… Взглядом, в котором живет Бездна…

– Мэй! Ты меня слышишь? – рявкнул отец. И, выждав мгновение, дернул меня за плечо.

– Да, слышу, – непослушными губами вымолвила я.

Злиться он не стал. Просто поцеловал меня в лоб и грустно улыбнулся:

– Далее, пока меня не будет, держите ворота на замке. И не отворяйте их даже отпрыскам Латирданов… Единственный человек, которого можно впускать и выпускать из замка в любое время дня и ночи, – это мэтр Давер: он обещал приехать то ли завтра, то ли послезавтра с каким-то чудодейственным лекарством для твоей матери… Запомнила?

– Д-да, отец, – кивнула я и снова присела в реверансе.

Не успели отскрипеть цепи подъемного моста, как Волод, стоявший перед входом в захаб, повернулся ко мне и хитро прищурился:

– Снежного барса видела?

– Кого? – не поняла я.

– Барса! Снежного!!! – повторил он. – Сидит в одной из клеток, которые занесли в каретный сарай. А еще там есть медвежонок, здоровенный такой волчара, орел, заморская птица фараллан.

Я закатила глаза: брат не понял, куда и зачем поехал отец! И собирался жить так, как и прежде, то есть развлекаться и проказничать!

– Волод! В королевстве – мятеж. Отец просил присмотреть за замком… и за мамой, – поплотнее запахнув полы плаща, напомнила я.

– Замок – вот он! Что с ним сделается? А мама уже спит. Кстати, Тая сказала, что сегодня отвар получился сильнее, чем обычно, и до утра она не проснется.

«Слава Вседержителю… – облегченно подумала я. – Хоть мучиться не будет…»

– А с утра фокусники уедут, – глядя в сторону каретного сарая, продолжил брат. – Значит, увидеть зверинец ты можешь только сегодня. Или сейчас, или ночью. Но ночью там темно – хоть глаз выколи. Значит, надо идти сейчас.

– Сходите, ваша милость! Это интересно, – поддакнул Ворон, оставленный отцом за начальника стражи. – Только близко к клеткам не подходите.

Я подумала и согласилась.

В каретном сарае тошнотворно воняло мокрой шерстью, нечистотами и чем-то тухлым. Я поморщилась, пошире распахнула дверь, откинула капюшон плаща и с нетерпением посмотрела на Волода, пытающегося зажечь факел.

Кресало било по кремню, высекало длинные плети искр, а огонь все не занимался. Я презрительно фыркнула, и донельзя возмущенный брат продемонстрировал мне трут:

– Отсырел и не загорается…

– Дай сюда!

– Я сам! – воскликнул он, чиркнул еще раз, и трут, наконец, вспыхнул.

Дожидаться, пока разгорится пламя, я не стала, а шагнула к ближайшей клетке и осторожно отодвинула полотнище, которым она была накрыта…

«Здоровенный волчара» – тощий, облезлый волк размерами раза в полтора мельче моего любимца Ворчуна – лежал у самой решетки и, часто-часто дыша, смотрел на меня. Взгляд у зверя был угрюмым и каким-то затравленным.

М-да, смотреть тут было не на что: этот «страшный зверь» явно доживал последние дни.

Когда Волод справился с факелом и подошел поближе, я обратила внимание, что шерсть у волка тусклая и свалявшаяся, на спине и задних лапах – проплешины, а бока ощутимо впали.

– Кормят его абы как… И не всегда мясом, – заметив мой сочувствующий взгляд, усмехнулся брат, днями и ночами пропадающий на псарне. – А еще двигается он слишком мало, поэтому так ослаб.

Я согласно кивнула.

– А его хозяева, небось, едят от пуза! – возмущенно зашипел он, потом сунул мне в руку факел и набросил на голову капюшон: – Так, я – на кухню, за мясом! А ты пока посмотри на остальных…

Факел оказался довольно тяжелым и так и норовил вывернуть кисть. Поэтому я воткнула его в держатель на стене, откинула ткань со следующей клетки и восхищенно зацокала языком: зверек, сидящий в ней, выглядел как помесь рагнарского камышового кота с белкой. Только очень маленького и на редкость пушистого.

Обойдя клетку сбоку, я посмотрела на спящую мордочку «котобелки» и невольно улыбнулась: огненно-рыжее чудо забавно морщилось во сне и еле заметно шевелило усами.

– Какой же ты красавец… – тихонечко прошептала я. – Будь ты моим, я бы назвала тебя Огоньком…

Зверек открыл один глаз, лениво шевельнул ухом и, потягиваясь, вытянул перед собой одну из передних лап. Подушечки на лапе были треугольными и ужасно мягкими на вид. А между ними пробивалась беленькая шерстка.

Я приблизила лицо к клетке и легонько дунула на «котобелку». Зверек смешно сморщил носик и фыркнул. Я дунула еще раз. Чуть посильнее. И захихикала: зверек обиженно выпятил нижнюю губу и жалобно мяукнул!

– Прости! Больше не буду, – виновато пробормотала я, просунула руку сквозь прутья решетки и… вскрикнула. Щеку обожгло дуновением смерти, а через мгновение зверька отбросило к противоположной решетке… В глазнице Огонька торчала рукоять метательного ножа! Несколько долгих-долгих мгновений я смотрела на бьющееся в агонии тельце и умирала вместе с ним. Потом в душе что-то оборвалось, а по щекам потекли слезы.

В этот момент что-то хрустнуло. Я сообразила, что человек, убивший зверька, может злоумышлять и против меня, судорожно вцепилась в висящий на поясе кинжал и уставилась на темный силуэт, возникший рядом с массивным столбом, поддерживающим крышу.

Силуэт выждал мгновение, неторопливо двинулся вперед… и вышел из тени.

Воин действительно могуч. Из-под мокрого плаща виден кожаный нагрудник с нашитыми на него металлическими пластинами, кожаные штаны и сапоги. В правой руке воина черный посох, сверху донизу испещренный зарубками. На поясе – чекан и кинжал.

Волосы – не седые, а черные. Стриженные очень коротко. На левой щеке и подбородке – многодневная щетина. На правой – жуткий шрам от ожога…

Он посмотрел мне в глаза взглядом, в котором не было ничего человеческого. Потом прошел мимо, просунул руку в клетку с «котобелкой», выдернул свой нож и одним движением стряхнул с него кровь.

«Кром по прозвищу Меченый…» – запоздало вспомнила я, вцепилась рукой в прутья решетки и изо всех сил вдавила ногти в ладонь, чтобы боль помогла мне удержаться в сознании.