За дверью раздался приглушенный бой часов, и Анна поймала себя на том, что считает удары – как будто от этого могло зависеть что-то важное.

Одиннадцать часов. Почти половина дня прошла впустую. Нет – половина минувшего года истрачена зря.

Она замычала сквозь стиснутые зубы и уткнулась лбом в колени.

А что будет через тринадцать часов? В полночь? Успеет ли она почувствовать, как смертный холод охватывает тело? Или просто закроет глаза, устав бороться со сном, – и очнется следующим летом, чтобы прожить еще один клочок жизни?

По ту сторону двери скрипнула половица.

– Анна…

Она вздрогнула и задержала дыхание, услышав приглушенный голос мужа.

– Я понимаю, тебе тяжело сейчас. Я мог сделать так, чтобы ты заснула там, на холме, а проснувшись, не вспомнила ничего из увиденного. Но это было бы еще худшим обманом. До сих пор я никогда не касался твоей памяти – и не хочу делать это против твоей воли. Но если эта правда слишком тяжела для тебя, я могу забрать её. Только скажи.

«Да», – шепнула она. Шёпот получился не громче вздоха.

Альбин помолчал снаружи. Потом продолжал мягко, без нажима:

– Но, Анна, этот мир… ты не представляешь, каким он стал за прошедшие века. Уже никого не жгут за стремление постичь тайны мироздания. А то, что прежде сочли бы магией и чернокнижием, – теперь привычные всем мелочи. Стоит только пожелать, и можно увидеть то, что происходит за много дней пути от тебя, или послать свой голос другу, живущему далеко-далеко… Можно говорить на сотне языков, любоваться картинами, что прекраснее самой правды, слушать самые чудесные песни и читать самые удивительные истории…

Она молчала, прижавшись щекой к гладким доскам двери. Дерево казалось прохладным на горячей коже.

– Анна… Тебя напугал железный дракон, но это только с непривычки. Мы можем вдвоём оседлать его и отправиться куда угодно. Можем посетить множество удивительных мест, объехать половину мира. Помнишь книги твоего отца? Ты увидишь такие чудеса, о которых он не мог и мечтать… Анна, сердце моё, дай мне хоть несколько дней. Я покажу тебе, что этот мир стоит того, чтобы жить в нём.

Анна прикусила губы.

– Несколько дней? – переспросила она, надеясь, что её голос из-за двери звучит не так жалобно, как ей кажется самой. – Неделю. Всего неделю.

– Семь лет! – беззвучно прошептала она. И добавила громче, пряча дрожь за притворной насмешкой: – И как ты собираешься со мной путешествовать? Повезёшь с собой гроб? Или мешок костей?

Только короткое молчание выдало, что удар попал в цель, и пока оно длилось, Анна успела несколько раз проклясть свой несдержанный язык.

– Не думай об этом, – проговорил наконец Альбин. – Кое-что не изменилось за эти века. Для денег по-прежнему нет преград, а денег у меня предостаточно. Так ты согласна?

– Да, – сказала она, и на этот раз он её услышал.

* * *

– Тебе понравится, – сказал Альбин.

Анна не ответила. С колотящимся сердцем и пересохшим до рези горлом, цепляясь за локоть мужа, она едва держалась на ногах. Звон и смех, крики и музыка переполняли её слух, обилие красок слепило глаза. Она и не подозревала, насколько отвыкла от людей.

Площадь перед ними кипела пёстрым праздничным варевом. Толпы людей в странных ярких одеждах толкались у лотков и прилавков, вливались в разноцветные шатры, со смехом и гомоном качались на качелях. Среди цветущих деревьев и фонтанов важно проплывала кавалькада разноцветных зверей – большая карусель несла на себе ораву ликующей детворы. А прямо перед Анной вздымался к небесам белый, кружевной, умопомрачительно хрупкий с виду обод огромного колеса высотой в десяток крепостных башен, не меньше.

Колесо вращалось, вознося к небесам и опуская лёгкие люльки, в которых бесстрашно улыбались и болтали нарядные пары.

Белая лодочка-полумесяц приблизилась к ним – ладонь великана, готовая схватить добычу и поднять в небеса. Анна зажмурилась, когда Альбин взял её на руки и усадил в хрупкий челнок.

– Тебе понравится, – убежденно повторил он.

Лунная лодка медленно поднималась над землёй, уплывал вниз чудо-сад, полный людей, цветов и музыки, и тёмным свитком разворачивался город – исполинский улей, тысячи рамок с серыми каменными сотами, иглы невообразимо высоких зданий, густая паутина мостов и арок.

Платье заплескалось серебряной волной вокруг колен, и Анна крепче стиснула руку мужа – показалось, что ветер сейчас сорвет её с непрочной опоры и понесёт над городом, как семечко одуванчика.

– Ничего, – ласково сказал Альбин, сжимая её пальцы. Привыкнешь. Нам некуда спешить.

…На второй день они гуляли по городу – по ущельям длинных улиц, в лабиринте серых стен, среди каскадов цветного негреющего огня. Мириадами золотых и алых глаз горели окна домов и фонари повозок, из освещённых стеклянных коробов смотрели, улыбаясь, восковые красавицы, а незнакомые лица, нарисованные летучим пламенем на громадных мерцающих зеркалах, смеялись и плакали, как живые. На площади с колоннами путешественников проглотил железный дракон, и в его нутре, отделанном бархатом и сталью, в ласковом сиянии ламп, они понеслись сквозь расцвеченные фейерверками сумерки.

Третий день они провели на безлюдном берегу моря плескались на отмели, как дети, обдавая друг друга фонтанами солёной воды и смеха, разглядывали пёстрых рыбок, снующих в зарослях подводных цветов, охотились за прыткими крабами, убегающими вслед за отливом. Жар южного солнца туманил голову; на шёлковых покрывалах, раскинутых в перистой тени пальм, они предавались любви так безоглядно, словно были первыми и последними людьми на земле.

На четвёртый день они бродили вдвоём по склонам лесистых холмов, поднимались по замшелым каменным ступеням на вершины, где из сени деревянных святилищ на них смотрели идолы с печатью неземного покоя на резных лицах. Алые и белые цветы опадали с ветвей и лежали на ковре сухой листвы, сияя, словно драгоценности. Серые темноглазые косули без страха подходили к Анне и толкались теплыми носами ей в ладони, требуя угощения.

Пятый день пролетел, как один вздох, в кружении музыки. Они внимали свинцово-сумрачному хору органных труб в гулких недрах собора, любовались фонтанами под звонкую медь уличных оркестров, обедали под уютное мурлыкание двух гитар в старом кабачке. А вечером слушали ликующий плач скрипок в огромной золотой чаше театра, где в скрещённых лучах света танцевали и пели создания в сверкающих одеждах, больше похожие на духов, чем на людей из плоти и крови.

Шестой день был глотком зимы среди вечного праздника лета. Закутавшись в меховые куртки, они летели на салазках по заснеженному склону и гуляли в подземном ледяном дворце, населенном прозрачными статуями и блуждающими цветными огнями; а потом на застеклённой террасе, у камина, пили горячее вино с пряностями, глядя, как заходящее солнце заливает кровью седые вершины гор.

В седьмой день они снова лежали на тёплом песке у моря. Мерно вздыхал прибой, в безоблачном небе кружили чайки. Анна следила за ними, прикрываясь ладонью от яркого солнца. Она не пошевелилась, когда Альбин взял ее за руку. Не ответила на прикосновение к обнажённому плечу.

Чайки кричали над водой, ссорясь из-за мелкой рыбёшки. Люди на берегу молчали. Солнце медленно катилось по небу – стрелка вселенских часов, навеки прикованная к своему циферблату.

Когда тени от пальм побледнели и удлинились, дотянувшись до кромки воды, Анна разомкнула сухие губы.

– Альбин. Давай вернемся домой.

* * *

– Ты был прав.

Она мерила шагами тесную кухню – пять шагов от печки до стены, четыре поперёк. Кружила на невидимой привязи вокруг стола, за которым сидел Альбин – неподвижный центр её беспокойного колеса.

– Ты был прав, это прекрасный, волшебный мир. Но мне не прижиться в нём. Пока я буду привыкать к нему, для тебя уже наступит другое время, полное новых чудес. Что будет там? Может быть, когда я научусь жить на этой новой земле, люди уже будут гулять между звездами, как между деревьями в лесу? – Анна невесело усмехнулась. – Я не смогу так. Жить, пытаясь поравняться с тобой… и каждую минуту наблюдать, как расширяется пропасть между нами… Милый мой, это будет пыткой для нас обоих.

Она обошла стол и села напротив мужа. Взглянула прямо в застывшее лицо.

– Зачаруй меня, Альбин. Позволь мне забыть то, что я узнала. Твой мир чересчур велик и грозен для меня; оставь меня в моём неведении. Пусть всё станет как прежде – ты, я и наш дом.

Он не переменился в лице – только в глазах что-то сдвинулось, погасло.

– Ты уверена?

– Да. – Она выдержала его взгляд. – Прости, Альбин. Твои железные драконы мчатся слишком быстро. Мне никогда не догнать их.

– Хорошо. – Он говорил, почти не разжимая губ, словно на морозе. – Пусть все будет, как ты хочешь. Но мне нужно время, чтобы приготовить напиток забвения.

– Сколько?

– Двадцать дней.

– Двадцать лет? – ужаснулась Анна.

Альбин улыбнулся – скованно и невесело.

– Обычных дней, сердце моё. Для тебя все будет готово завтра.

– Хорошо. – Она кивнула своим мыслям. – Так даже лучше. Пусть у нас будет ещё один день.

Подойдя вплотную, она закинула руки ему на плечи. Вгляделась в родное лицо с так и не разгладившейся морщинкой между бровей, в усталые глаза цвета пасмурного неба.

– Расскажи мне обо всём, – потребовала она. – Сегодня, пока я ещё помню – расскажи, как ты прожил эти годы. Как нашёл свой эликсир, как построил наш дом. Расскажи об этом сейчас, пока я знаю и понимаю, на что ты пошёл ради любви ко мне.

* * *

Она вычистила остывшую печь от старых углей и наполнила ее звонкими сосновыми поленьями. Вымела дом, без жалости изгнав двух пауков, выбросила заплесневелые объедки пирога и завела свежую опару. Заварила в котелке травяной настой из душистых листьев, сушёных ягод и мёда.

Альбин говорил – сначала медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление. Так мельничное колесо, вмёрзшее в пруд зимой, скрипит и заедает, дробя ледяной панцирь, пока не раскрутится и не перемелет препятствие. А может быть, ему просто не хотелось вспоминать те самые трудные годы – первые годы его вдовства. Потом его речь стала ровнее, дыхание успокоилось, и голос обрел прежнюю теплоту, когда он начал рассказывать о том, как Анна в первый раз открыла глаза, как заговорила с ним, как шаг за шагом он увеличивал отпущенный ей срок… Как терзался сомнениями, не зная, стоит ли открывать ей правду. Как решился молчать, не смея омрачить ее счастье.

Под рассказ дела спорились у неё в руках – и румяный хлеб вышел из печи, и сладкий настой полился в кружки, дыша солнечным, луговым ароматом. Анна достала свежую головку сыра, разломила хрусткую краюшку; Альбин сжал в руке теплый ломоть – а сам всё говорил и не мог остановиться, будто насыщался не хлебом, а памятью. Давно прошедшие годы вставали из темноты за плечом и один за другим, как гагатовые шарики чёток, нанизывались на нить хрипловатого негромкого голоса; а с ними – войны и лихолетья, дым над полями сражений и дым от костров веры, имена королей, которым он служил, и имена других владык, что уже не носили корон, но так же легко играли людьми и государствами…

И сквозь сумрак веков, прожитых в скитаниях или в довольстве, в придворной роскоши или в жестокой нужде, но всегда в одиночестве, маяком светил затерянный в лесу, ограждённый чарами дом. Место, куда он возвращался раз в год с той же точностью, с какой стрелка часов, описав круг, приходит в назначенную точку.

…В потёмках Анна высекла огонь и запалила свечу – тени вспугнутыми птицами разлетелись по стенам. Альбин вздохнул, что-то пробормотал и снова затих. Он так и уснул за столом сидя на стуле, уронив голову на согнутый локоть.

Поленья в печи прогорели и остыли, котелок с настоем давно показал дно. Бесшумно ступая, Анна вышла на крыльцо и выплеснула остатки в кусты вместе с мокрыми разваренными листьями. Сушёные ягоды, немного мёда, а главное нужные травы. Простая магия, совсем немудрёная.

Но действенная.

Когда она вернулась в кухню, Альбин пошевелился ещё раз. – Анна, – почти отчётливо проговорил он. – Не могу без тебя. – И тихо, уже невнятно: – Не… не умею…

Анна погладила его по голове.

Знаю, милый мой, знаю. Не умеешь. Этого никто не умеет – терять. Уж такая это наука, что ее не преподать и не освоить. Только самому постичь, собственной шкурой изведать каждому в свой срок.

А твой срок поздно пришёл, поздно и тяжело… да ничего не поделать.

– Тик-так, – напомнили о себе часы. Анна достала фонарь и зажгла огарок в нём. Погасила ненужную свечу, прикрыла дверь и спустилась с крыльца.

Возле мастерской она помедлила всего несколько секунд. Потом размахнулась прихваченным из поленницы колуном и ударила по замку – раз, другой и третий. Толстая дужка выдержала, но треснула проушина на двери. Сбив её полностью, Анна с усилием отвела тяжёлую створку от косяка.

В сарае не было ни реторт, ни тиглей, ни котлов с тайными зельями. Половину места занимали странные громоздкие столы, заставленные гудящими чёрными коробами, а сверху в три ряда теснились уже знакомые Анне волшебные зеркала, подвешенные к стенам и потолку. В пластинах из чёрного и синеватого стекла порхали бесплотные огоньки, теснились строчками неведомые письмена, сами собой возникали и рассыпались причудливые фигуры.

Анна горько улыбнулась. Ах, Альбин, если не ради чудесного эликсира – то зачем ты прятался здесь каждый мой день? Каждый наш день?

…А каким восторгом горели его глаза, когда он открывал перед ней свой мир – одну сияющую страницу за другой.

И как погас его взгляд, когда она попросила его вернуть всё назад – сохранить её маленькую обитель, застывшую в искусственном безвременье, как древняя ракушка в известняке. Когда он понял, что ему предстоит снова играть год за годом одну и ту же роль, баюкать её разум в коконе из спасительной лжи – подобно стрелке часов, прикованной к общему основанию с медлительной подругой.

Это было больно – уходить вот так, не попрощавшись, не сумев объясниться. Но выбора не осталось. Потому что нет оков тяжелее тех, что выкованы любовью и скреплены виной; и если сам Альбин не в силах их разбить – значит, это надо сделать ей.

…Восходящая из-за деревьев луна застала её на опушке леса. Напротив чистого, усеянного звёздами неба очертания близких холмов казались застывшими волнами мрака. Анна ускорила шаги. Она не знала, сколько времени у неё осталось до полуночи, но рисковать не хотела.

Спускаясь с холма, она ощутила неладное. Сонная усталость растекалась по жилам, ноги стали тяжёлыми и словно не желали отрываться от земли. Спотыкаясь и встряхивая головой, чтобы отогнать предательскую дремоту, Анна кое-как сползла по склону и остановилась перед невысокой насыпью.

Тропа железного дракона походила на две стальные струны, натянутые на бесконечный гриф с деревянными поперечинами-ладами. Присев, Анна потрогала холодный литой металл. Именно здесь – она помнила – с сокрушительной силой прокатываются сотни железных колёс, несущих вес исполинской змеиной туши. Вряд ли кристалл, даже волшебный, выдержит такое.

Она потянула с шеи цепочку – и вздрогнула.

Цепочка стала короче, чем она помнила. Раньше её длины хватало, чтобы амулет опускался за вырез платья, а теперь Анна едва могла просунуть под неё пальцы.