Ужас тайны

Проводив десантолет, Грант продолжал заниматься телезондами, добиваясь, чтобы они передали четкое и ясное изображение поверхности планеты с разных высот.

Молчанов, принявший гипнодуш и стимуляционное облучение, чувствовал себя достаточно сносно и, выбравшись из медцентра, пришел в командный зал. Одиночество страшило его.

– Как я понял, – сказал он, понаблюдав за действиями командира корабля, – вы мой потомок? Не прямой, но все же потомок? Сколько же времени прошло на Земле с момента старта нашего звездолета?

– Сто три года, – сказал Грант машинально и спохватился. Но Молчанов только кивнул головой, принимая ответ как должное и ровным голосом произнес:

– А в корабле мы прожили всего полтора года. Всего полтора…

Он встал и подошел к креслу командира, который наблюдал, как вариатор вырезает в общем объеме изображения окон связи с телезондами. Сейчас в окне как раз проплывал черный массив Города.

– Город, – сказал Молчанов тихо. – Horror kriptos – ужас тайны! Он унес у нас семь жизней, больше половины экипажа… Проклятая планета! Возвращайте своих людей, командир, пока не поздно – возвращайте. Иначе и их придется списать в пропавшие без вести.

Грант только покачал головой:

– Вам надо отдохнуть, Эвальд. Кстати, сколько вы пробыли на планете?

– Двадцать суток.

– Двадцать?! Я думал, гораздо больше… И вы не пытались за это время найти объяснение агрессивности к вам… к нам, к людям, чужой жизни? Что заставляет нападать на нас паутин? Или… этих… как вы их называете? Гравистрелков?

Молчанов улыбнулся странной безжизненной улыбкой.

– Мы пытались. Зачем бы мы садились на планету, если не были бы исследователями? А паутины… Не знаю. Иной раз их поведение напоминало поведение любопытного зверя. Иногда они настойчиво стремились оттеснить наши вездеходы в сторону океана… Но чаще всего нападали. А кресты, то есть гравистрелки, нападали всегда, стоило им только увидеть наши аппараты. Если это машины или эффекторы иных мыслящих существ, то разум планеты принципиально отличается от человеческого.

– Вы говорите как специалист.

– А я не только археонавт, а еще и ксенобиолог экспедиции. Сто лет назад звездолетчики обязаны были иметь несколько профессий.

– Сейчас универсализм необходим для космолетчиков еще больше. – Грант оторвался на какое-то время от работы, задумчиво посмотрел на Молчанова и попросил его помощи. Не потому, что помощь действительно требовалась, а потому, что в работе человек приобретает уверенность. Молчанову уверенность была очень нужна.

Следующие несколько часов они работали с аппаратурой кибернетического комплекса. Запустили на разные высоты два телезонда, связь с которыми держалась очень неустойчиво, несмотря на все ухищрения координатора. Объяснить перебои связи одной только ионизацией воздуха все-таки было нельзя, что-то еще нарушало связь, какой-то неизвестный людям фактор.

Грант дважды разговаривал с Россом и с каждым разговором все больше мрачнел. Потом связь оборвалась и уже больше не возобновлялась.

Внизу под трансгалом наступила ночь. Истекли третьи сутки их пребывания в районе спутника квазизвезды. Третьи сутки непокоя… В дивном мерцании ночной стороны планеты было что-то зловещее. Потрясающее равнодушие, с которым она охраняла свои тайны, уничтожая и отбрасывая все постороннее, было равнодушием машины, механического сторожа, запрограммированного стрелять в любую движущуюся цель вблизи охраняемого объекта, и Грант впервые задумался над причинами странной враждебности планеты к людям, существам не агрессивным, способным отличить добро от зла, понять собеседника без угроз и применения силы. Правда, успокоить его эти размышления не могли.

В первом часу ночи по времени корабля чистый зуммер галактического ТФ-приема заставил Гранта в изумлении подскочить к пульту. Молчанов, дремавший в соседнем кресле, поднял голову.

– Дежурное сообщение с индексом третьей степени срочности, – доложил координатор. – Запрос Технического совета Земли и почтовые сообщения.

– Почта… – хрипло сказал Грант. – Пришла почта.

В панели дешифратора открылась щель, и высунувшийся языком манипулятор подал пять цветных зерен – видеокассеты для личных инфоров и два прозрачных карандаша – сообщения для командира. Координатор уже материализовал бестелесный голос Земли в кристаллы писем.

Грант медленно ссыпал в ладонь зерна: изумрудное – для Реута, фиолетовые – для Росса, ярко-желтые – для Умбаа, молочно-белое – для Вихрова и голубое – от Тины. Для него. Так же медленно Грант ссыпал письма в приемник своего информа, спрятал его в карман и взял прозрачные кристаллы официальных сообщений.

Председатель Технического совета Земли Столетов запрашивал подробный отчет об открытии квазизвезды в пылевом облаке и просил сообщить свои соображения о целесообразности посылки в этот район Галактики специальной экспедиции.

Второе сообщение было от руководства Управления аварийно-спасательной службы сектора Солнечной системы. В нем еще раз напоминалось о необходимости соблюдения параграфов Устава коммуникаций при открытии населенной планеты и об осторожности при выборе средств для спасения экипажа «Могиканина».

– Конфликты нежелательны, – повторил Грант, но смысл фразы не сразу дошел до его сознания. – Нежелательны…

Письма… В кармане лежали письма для товарищей. Письма для Умбаа, Вихрова, Реута и Росса. И письмо от Тины… как упрек в том, что он в безопасности, под защитой трансгалактического корабля, а они там… в аду… Если они ЕЩЕ там.

Связи с Россом все не было, и он дал команду послать еще два телезонда в направлении Города.

Под утро Грант, безотрывно всматривающийся в черноту экранов, напоминающих ему пустые глазницы черепа, заметил в расположении Города вспыхнувшую чистым зеленым светом звезду. Через некоторое время там еще зажглась звездочка и еще, будто огоньки гелиосварки. Молчанов, уснувший в кресле в неудобной позе, встрепенулся, услышав восклицание командира, и стал тереть глаза.

Но Грант только приказал выпустить еще два зонда – последние. Большего он сделать не мог. Со стороны он казался сосредоточенным и спокойным, холодным, как свет Луны. Но письма в кармане жгли его душу, и если бы кто-нибудь знал, как натянуты до предела его нервы, как мучительно ищет мозг пропавшую надежду. Ищет – и не находит. А найти надо, обязательно надо. Потому что рядом в кресле сидит человек, потерявший на планете всех своих товарищей. Потому что каждый прошедший миг может оказаться последним для Росса и для Реута, Умбаа и Вихрова. Потому что планета хранит в себе какую-то проклятую тайну, убивающую все живое, а люди ничего не могут ей противопоставить. Ничего, кроме своей решимости и бесстрашия.

Утром связь восстановилась на несколько минут, и Грант увидел трагедию гибели Росса.

Какое-то время он стоял неподвижно, окаменев от горя; потом вдруг стремительно повернулся к пульту, нащупывая эмкан.

– Старт!

– Нет! – бросился к нему Молчанов, схватил за руку. – Не надо! Их не вернешь!..

– Прочь! – зарычал Грант. – Там Умбаа, Виталий!.. Мы найдем их!

Молчанов отпустил его и, переведя дыхание, оперся о пульт костяшками пальцев.

– Что ж, – сказал он сдавленным голосом. – Действуйте! Я не боюсь смерти, я слишком часто встречался с ней один на один. Но с нами Тихонов, он не может сказать ни да, ни нет, и вы отвечаете за его жизнь. И этот мальчик, что возвращается один, он тоже надеется на вас, на ваше правильное решение… Но все равно действуйте, если иначе нельзя…

Грант уронил голову на руки и затих.

Корабль едва заметно вздрогнул – автоматы приняли изуродованный десантолет, вскрыли и деловито принялись за ремонт. Но никто не вышел из него. Реут лежал ничком поперек рубки в расстегнутом скафандре, и лицо его представляло маску страдания и отчаяния.

Грант вдруг вскочил, вынул из кармана инфор и хватил им об пол. Блестящий диск разлетелся цветными брызгами, и это отрезвило командира. Он оглянулся на открытый вход в зал – где-то в недрах корабля ждал его раненый Реут – и заставил себя сделать шаг, другой…

Часть вторая. Спасательный Рейд. Сташевский

Тартар

Сырое дыхание низкой облачной пелены разогнало даже крикливых четырехкрылых птиц, единственных крупных хищников на континенте. Казалось, само небо – серое, беспросветное, монотонное – упало на мокрый лес, и он съежился и притих.

Внизу под Греховым на склоне холма шевельнулись ветки кустов, и на лесную поляну вышли двое: невысокий, грузноватый мужчина с совершенно седой головой и маленькая женщина с печальными глазами. Конечно, отсюда, с высоты, Грехов не мог видеть выражения ее глаз, просто знал, что они всегда печальны. На эту странную, молчаливую пару он обратил внимание в первый же день своего пребывания в санатории. Издали принял их за отца и дочь, на самом деле они оказались мужем и женой. Его звали Грант, Ярослав Грант, ее – Тина. От врачей Грехову стало известно, что он звездолетчик, попал в какой-то переплет, получил психическую травму и вряд ли теперь сможет вернуться к своей работе, несмотря на все волшебство медицины.

Однажды Грехов случайно встретил их в лесу, и его поразило то выражение боли и нежности, с которым Грант обращал к жене лицо. Вообще, видел их он довольно часто, вот как сейчас, например: территория заповедника, где располагался санаторий, была небольшой. Дважды прилетал к ним молодой человек лет двадцати, чем-то похожий на Гранта; поначалу Грехов принял его за сына, но и тут ошибся… Тогда женщина покидала их ненадолго, словно не желая присутствовать при разговоре, но, и оставаясь одни, по мнению Грехова, мужчины молчали. Можно было подумать, что юноша лишь затем и прилетал, чтобы побыть рядом с седым – молча, сурово, без тени улыбки. В поведении их оставалась какая-то недоговоренность, заставляющая задумываться об удивительной непостижимости человеческих отношений. Но Грехов, как и они, искал уединения, уповая на его целительные свойства, никак не находил его и в конце концов понял, что великолепные чарианские врачи могут вылечить тело, но не в состоянии исцелить душу. Это под силу разве что времени, постепенно разрушающему скорлупу тоски и горечи…

Мужчина посмотрел вверх, заметил его пинасс, взмахнул рукой. Грехов тоже помахал в ответ. Женщина оглянулась, потянула Гранта за рукав, и они исчезли за деревьями. Но память долго хранила этот робкий жест.

Грехов зябко передернул плечами и усилил обогрев костюма, хотя холодно ему не было – чисто психологический эффект. Дождь начался сразу, частый и мелкий, и он закрыл фонарь кабины, пристроился возле пульта управления и задремал.

Разбудил его писк вызова, и, еще не открыв глаза, он коснулся кольца приемника на запястье.

– Габриэль, к вам посетитель. Ваши координаты?

– Западный сектор леса Грусти, – сказал он в микрофон. – Даю пеленг. А кому я понадобился?

Но дежурный уже отключился, и Грехову оставалось только гадать, что за посетитель потревожил его отдых. Может быть, ему наконец разрешат покинуть санаторий? Ведь чувствует он себя превосходно, если не считать постоянной хандры при мысли о работе, о ребятах… о Полине. После катастрофы на Самнии, спутнике Чары, когда он пролежал мертвым три часа в радиоактивном склепе – бывшем спасательном модуле, врачи на Чаре около года боролись за его жизнь, а Полина… она даже не знала, что он на Чаре. Впрочем, она вообще не знала, что Грехов остался в живых. Да почти никто в отряде не знал, потому что чариане по какой-то причине не сочли нужным сообщить о нем на Землю. Наверное, сомневались в том, что он выживет, но он выжил и чувствует себя прекрасно. Если не считать… Да, о Полине он думал постоянно. И боялся послать ей сообщение. Сам не зная почему, но боялся. Грехов все ждал, что она узнает сама. Может быть, кто-то все же сообщил ей? Диего Вирт, например… или Сташевский. Они-то знают, что он здесь. Но если это Полина…

Грехов даже привстал с сиденья, всматриваясь в серую пелену дождя. Потом рассердился на себя и сел. После своей временной смерти… каково звучит, а?! – после смерти!.. Что ж, он мог сказать так с полным правом. После смерти он стал более впечатлительным, возбудимым, и, откровенно говоря, ему это открытие не нравилось.

В девятом часу утра рядом с его аппаратом опустился наконец чей-то оранжевый галион. Громоздкая фигура выбралась из него, и Грехов вздохнул одновременно радостно и огорченно – сердце ждало другого посетителя. Это был Сташевский, начальник второго отдела Управления аварийно-спасательной службы, его друг и непосредственный руководитель.

– Здравствуй, отшельник, – проворчал он, забираясь в кабину. – Что не весел? Не рад? Не здоров?

– И рад, и здоров. – Грехов с удовольствием рассматривал коричневое от загара лицо друга. – Настроение паршивое. Чариане не выпускают из санатория, понавешали на меня кучу датчиков…

Грехов умолк и привычно оглядел небосвод и стену леса на склонах холма. Что-то изменилось там, ничего угрожающего, конечно, но обостренное чувство опасности не раз спасало ему если не жизнь, то целость шкуры, и пренебрегать интуицией он не имел права. И не хотел пренебрегать.

– Желтый туман, – пояснил Сташевский, наблюдая за ним.

– Ну, естественно, – с облегчением сказал он, – желтый туман. А ты здорово разбираешься в особенностях чарианской атмосферы.

Сташевский засмеялся.

– Просто я узнал это от диспетчера медцентра. К тому же по всей территории заповедника лечебные туманы выпускаются регулярно два раза в сутки. Пора бы знать.

– Ты и это узнал от диспетчера?

– Нет. – Сташевский помрачнел. – Когда-то я тоже отдыхал здесь… после болезни. Дело прошлое… Так ты здоров, говоришь?

– Вполне.

– Ну и отлично! Сегодня с тебя снимут ненавистные датчики, и ты свободен. Честно говоря, я не верил в твое… в общем, ты понял. Они волшебники – чариане, особенно старший врач! Не хмурься, эта женщина спасла тебе не только жизнь, но и здоровье. К тому же, говорят, она отдавала тебе времени даже больше, чем следовало.

– Возможно, – нехотя согласился Грехов. – Как это свежо и оригинально – любовь землянина и инопланетянки… Хотя какие чариане инопланетяне – первопоселенцы.

Сарказм в его голосе заставил Сташевского нахмуриться, но Грехов положил руку ему на плечо и, отвернувшись, пробормотал:

– Ты же знаешь, Святослав, ты все отлично знаешь…

– Что я знаю? – хмуро ответил Сташевский вопросом на вопрос. – Ничего я не знаю. Полина извелась вся, прозрачная стала… Ведь ты ей не сообщал, что желаешь видеть, а она ждала… Поехали.

– Не сообщал, – с трудом сказал Грехов. – Таких сообщений не ждут, летят сразу, если знают куда… А если она знает и не… Куда поехали?

– К кораблю.

– Так сразу?

– А тебе что, парадной формы не хватает? Э-э, дружище, видимо, не совсем ты еще здоров: растерялся, побледнел… Может, останешься еще на пару недель?

– Ладно смеяться. – Грехов включил двигатель, и они взмыли в воздух. – Куда лететь-то? Надо же предупредить в медцентре, датчики снять.

– Это минутное дело, а на корабле тебя осмотрят медики УАСС как живой экспонат. Не возражаешь?

Грехов не возражал.

– Но я еще не все сказал, – прищурился Сташевский. – Я тоже думаю, как и чарианка твоя, что ты здоров. Поэтому скажу сразу – вылетаем мы в район туманности Черная Роза, звезда Тина, планета Тартар. По каналам управления объявлена тревога: планета смертельно опасна для человека, необходимо наше вмешательство. Код тревоги – жизнь людей! И учти – там будет очень несладко!

«А где бывает сладко? – подумал Грехов. – Там, куда посылают нас, всегда горько и трудно. И опасно. К чему он это все говорит? Сомневается в ответе? Ждет, что откажусь? Глупо».

– Я выбрал тебя, – продолжал Сташевский, – потому что… в общем, потому что знаю. Правда, посмотрев на тебя, нас могут неправильно понять. В научном центре же не знают, что тебе уже двадцать девять, а не пятнадцать лет, на которые ты выглядишь.

– Старо, Святослав. Ты можешь сказать толком, что нам предстоит?

Сташевский пожал плечами.

– Обычный спасательный рейд… ну, не совсем обычный, конечно. Потерпи, на базе все узнаешь. Давай-ка побыстрей…

Дождь перестал, стало заметно светлее, и над лесом, над сплошным морем желтого тумана блеснул в дымке шпиль лечебного центра.

В районе тэты Лиры, на промежуточной станции, корабль принял на борт группу спасателей, возглавлял которую, к великой радости Грехова, Диего Вирт. Они проговорили все три часа подготовки и полета спейсера к Тартару, поэтому, когда Сташевский зашел в каюту и осведомился, знаком ли Грехов с информантом по Тине и ее единственной планете, тот только виновато опустил голову.

– Та-ак, – протянул Сташевский, взглянул на часы и ледяным тоном напомнил ему точное значение слова «дисциплина». Уходя, он забрал с собой подмигивающего Диего, а Грехов пристроил кристалл информанта в свой инфор и стал торопливо «перелистывать» записи, надеясь за полчаса до финиша разобраться в материалах хотя бы в общих чертах.