Польша и Румыния

Польша не может, ни морально, ни политически отказаться от последнего шанса спасти мир.

Ж. Боннэ, министр иностранных дел Франции, 22.08.1939^[292]

Согласно предложенному Англией и Францией варианту политического договора, СССР должен был автоматически присоединиться к обязательствам этих стран в отношении Польши и Румынии. Москва в ответ поставила условием своих гарантий «восточным партнерам» их активное участие в отражении агрессии либо хотя бы пропуск советских войск через их территорию. В противном случае, каким образом, спрашивал маршал К. Ворошилов, СССР может войти в непосредственное соприкосновение с противником и выполнить свои обязательства?^[293]

Британский адмирал «Дракс покинул совещательную комнату ошеломленным. Он был почти уверен, что его миссии пришел конец. «Мы… думали, – писал французский ген. Думенк, – что сможем получить поддержку России, не приводя каких-либо разумных доводов»»^[294]. «Своей открытостью, граничащей с простодушием, маршал просто припер нас к стенке», отмечал Думенк, нам не осталось места ни для словопрений, ни для маневра, ни для дипломатических увиливаний^[295]. «То, что предлагает русское правительство для осуществления обязательств политического договора, по мнению ген. Думенка, – сообщал французский посол в Москве в свой МИД, – соответствует интересам нашей безопасности и безопасности самой Польши»^[296].

Что бы оказать давление на слишком «тормозивших» английских и французских коллег Советское руководство публиковало официальные статьи в прессе, выражающие точку зрения советского правительства^[297]. Демократ Чемберлен приходил от этих прямых обращений советской стороны к общественности в бешенство^[298].

«Нет сомнения в том, – телеграфировал 17 августа Думенк в Париж, – что СССР желает заключить военный пакт и что он не хочет, чтобы мы представили ему какой-либо документ, не имеющий конкретного значения»^[299]. «Русские полны самых мрачных подозрений и боятся, – отмечал Галифакс, – что наша истинная цель – заманить их этими договоренностями в ловушку, а потом покинуть в трудный момент. Они страдают от острого комплекса неполноценности, и считают, что еще со времен Большой Войны западные державы относятся к России надменно и презрительно»^[300]. Как будто на деле было иначе:

О политике правительств Англии и Франции в тот период говорили инструкции данные их представителям, в которых, в частности, предписывалось, не обсуждать вопросов о балтийских государствах, позиции Польши и Румынии^[301]. «Вы привезли какие-нибудь четкие инструкции относительно прав прохода через Польшу?» – спрашивал посол Франции в СССР П. Наджиар. Думенк отвечал, что Даладье дал ему инструкции не идти ни на какое военное соглашение, которое бы оговаривало права Красной армии на проход через Польшу. Думенк должен был довести до сознания советского руководства, что его просят только помогать польскому правительству военными поставками и оказывать только ту помощь, о которой могут попросить поляки по ходу событий^[302].

Тем временем в Лондоне заместители начальника генштаба уже теряли терпение, доказывая Чемберлену, что: «ввиду быстроты, с которой развиваются события, возможно, что этот ответ устареет раньше, чем будет написан, но мы все равно считаем, что его нужно дать… Совершенно ясно, что без своевременной и эффективной русской помощи у поляков нет никакой надежды сдерживать германский удар… Это же касается и румын, с той только разницей, что тут сроки будут еще короче. Поддержки вооружениями и снаряжением недостаточно. Если русские собираются участвовать в сопротивлении…, то эффективно они смогут действовать только на польской или румынской территориях… Без немедленной и эффективной русской помощи… чем дольше будет длиться эта война, тем меньше останется шансов для Польши или Румынии возродиться после нее в форме независимых государств и вообще в форме, напоминающей их нынешний вид»^[303]. Однако официальный Лондон продолжал хранить олимпийское спокойствие.

Во Франции эмоции были сильнее, министр иностранных дел Боннэ уже требовал, что «на Польшу следует оказать максимальное давление, не останавливаясь перед угрозами», чтобы преодолеть нежелание польского руководства вступать в военный союз»^[304]. «Произойдет катастрофа, – предупреждал Боннэ, – если из-за отказа Польши сорвутся переговоры с русскими. Поляки не в том положении, чтобы отказываться от единственной помощи, которая может прийти к ним в случае нападения Германии. Это поставит английское и французское правительства почти в немыслимое положение, если мы попросим каждый свою страну идти воевать за Польшу, которая отказалась от этой помощи»^[305]. Но, как Лондон, так и Париж ограничились лишь формальными обращениями к Польше и Румынии.

В то время Черчилль в своих выступлениях неоднократно призывал:

«Я хочу, чтобы обе эти страны (Англия и Франция) обратились ко всем малым государствам, которых нацистская тирания хочет поглотить одно за другим, и заявили им без обиняков: «Мы не станем вам помогать, если вы сами не поможете себе. Что вы намерены предпринять? Какой вклад сделаете вы? Готовы ли вы оказать определенную услугу делу защиты Устава Лиги?»^[306].

«На востоке Европы находится великая держава Россия, страна, которая стремится к миру; страна, которой глубочайшим образом угрожает нацистская враждебность; страна, которая в настоящий момент стоит как огромный фон и противовес всем упомянутым мною государствам Центральной Европы… какими бы близорукими глупцами мы были, если бы сейчас, когда опасность так велика, мы чинили бы ненужные препятствия присоединению великой русской массы к делу сопротивления акту нацистской агрессии»^[307].

«Все мы надеемся, что без дальнейшей проволочки будет заключен прочный союз с Россией. Можно считать, что требование русских о том, чтобы все мы сообща противодействовали акту агрессии, направленному против прибалтийских государств, было справедливым и разумным, и я верю, что мы полностью согласимся удовлетворить это требование. Дополнительные гарантии ни на йоту не усиливают грозящую нам опасность, если сопоставить это с тем, что мы выигрываем в деле коллективной безопасности при помощи союза между Англией, Францией и Россией»^[308].

Польша ответила, что она «быть четвертым не хочет, не желая давать аргументы Гитлеру»^[309]. «Для нас это принципиальный вопрос, – говорил Бек французскому послу в Варшаве Л. Ноэлю, – у нас нет военного договора с СССР; мы не хотим его иметь…»^[310]. «Независимо от последствий, – твердил главнокомандующий польской армией Э. Рыдз-Смигла, – ни одного дюйма польской территории никогда не будет разрешено занять русским войскам»^[311]. Румыния, также, несмотря на уговоры союзников, категорически отказались от сотрудничества с СССР^[312].

Конечно, Польша и Румыния имели свои причины отказываться от сотрудничества с СССР, но в данном случае это не играло никакой роли. История давала СССР не менее веские причины, чтобы не идти на сотрудничество с той же Польшей. «Мы не верим, что СССР согласится воевать в защиту Польши и Румынии после того ущерба, который ему нанесли эти страны, – заявляли в июле 1939 г. немецкие представители, – Это было бы также ненормально, как если бы Германия стала воевать за Польшу…»^[313].

Однако угроза войны не оставляет выбора: прошлое здесь уступает требованиям будущего. Очевидно, именно поэтому Ширер приходил к выводу, что «поляки проявили непостижимую глупость»^[314]. На деле это была не глупость, а преступление. Своим отказом Варшава стала одним из поджигателей Второй мировой войны, в который раз в истории став зажженной спичкой, брошенной в «пороховой погреб» Европы. Этот факт французский посол в России Наджиар констатировал в письме своему министру 7 августа 1939 г.: отказ Польши от сотрудничества с СССР «был бы гибельным для Польши так же как для Франции и Англии…»^[315].

Несколько лет спустя ситуация повторится и Черчилль заявит по этому поводу главе польского правительства: «В своем упорстве вы не видите того, чем рискуете… Вы стремитесь развязать войну, в которой погибнет 25 млн. человек… Вы не правительство вы ослепленные люди, которые хотят уничтожить Европу… У вас нет чувства ответственности перед вашей Родиной. Вы безразличны к ее мучениям. У вас на уме только низменные собственные интересы… Ваша аргументация попросту является преступной попыткой сорвать соглашение между союзниками с помощью «либреум вето»»^[316].

«Почему правительства Англии и Франции в столь критический момент не оказали давления на Варшаву», – недоумевал Ширер, – или не поставили условием своих гарантий Польше принятие помощи от России? Бонне предложил этот вариант 19 августа^[317]. «Если мы пойдем на это без помощи России, то попадем в ловушку…, – предупреждал Ллойд Джордж палату общин, – Я не могу понять, почему перед тем, как взять на себя такое обязательство, мы не обеспечили заранее участия России… Если Россию не привлекли только из-за определенных чувств поляков…, мы должны поставить такое присутствие в качестве условия, и если поляки не готовы принять это единственное условие…, то они должны сами нести за это ответственность»^[318].

Ответственность ложится и на Лондон и Париж, указывал Черчилль, поскольку они не захотели использовать свой последний шанс: «Франция и Великобритания сообща, особенно если бы они поддерживали тесный контакт с Россией, – а это, безусловно, не было сделано, – могли бы в те летние дни, когда они еще пользовались авторитетом, оказать влияние на меньшие государства Европы; я считаю также, что они могли бы определить позицию Польши. Такой союз, подготовленный в пору, когда германский диктатор еще не погряз глубоко и бесповоротно в своей новой авантюре, укрепил бы, по-моему, все те силы в Германии, которые противились этому новому акту, этому новому замыслу»^[319]

Конец ознакомительного фрагмента.