Мои земли людом истаяли.
Ополчилась тьма на Царя Московского…
Ангел выжег сердце отцовское…
 
 
Тело моё
изнемогло,
и дух болезнует…
Страшный Ангеле, не устраши мене маломощнаго…
нести крестоносную хоругвь Православия на Российском царствии…
ХАН ДАВЛЕТ I ГЕРАЙ
 
 
Орду вёл из Крыма – сто двадцать тысяч! Крымцев, ногаев, осман, янычар…
Сто тысяч убиты, в урусах забыты… В джана-душе зацвёл анчар.
 
 
Ночами знаком беды восходила, горем грозилась звезда Кейван.
Под Молодью головы в пыль обронили мои Хаспулат и Шардан.
 
 
Я слышу стоны своих пехлеванов – зачем не умер тогда я сам?
Сынов своих вижу смертные муки… Меня, Джабраил, зачем спасал?!
 
 
Батыры Орды слегли вдоль Пахры… Горы мёртвых вовек не убрать.
Кефе не видеть рабов-кафиров, рабынь-христианок Стамбулу не знать.
 
 
Над горькой полынью призыв на молитву, звучит одинокий азан.
Не скоро родятся в аулах галибы, что б вновь полонять москвитян.
 
 
Орду вёл из Крыма – сто двадцать тысяч… Сто тысяч слегли без могил…
Сто тысяч ногаев, османов и крымцев Кейвану в урок заплатил.
ИСТВАН БАТОРИ – КРОЛЬ СТЕФАН
 
 
Gloria dare petram! —
Участи слава!
 
 
Посмевшая принять порфирный
Константинополя черёд
И своенравно весть свой род,
Не внемля «Городу и Миру»,
 
 
Наследничеством византизма
Московия обречена —
Infernum tuleris, страна
Лукавой тьмы и фанатизма!
 
 
Века борьбы, века тиснений,
Века бескомпромиссных битв.
Вражды, проклятий и молитв,
Торгов, интриг, отрав, растлений…
 
 
Но вот свелись и срок и место —
Захлопнут ортодоксов мир
Внутрь ятаганов и секир
Последним отступом над бездной.
 
 
И срок и место без сомнений:
Зажат гяур и еретик
В кругу разгневанных владык
Орд, султанатов и империй.
Стокгольм и Прага… Лютер, друзы…
Шираз и Рим, Сарай и Гданьск…
Социст и суфий, францисканск —
Все, все сошлись в одном союзе,
 
 
В желанье гибели России.
В решимости стереть с земли
Её погосты и кремли,
Её ученье о Мессии.
 
 
Right: aethiops non albescit —
Нет, эфиоп не отбелим.
Славянством status не вместим,
Медведя папа не окрестит.
 
 
Iumenta rex, domin servorum!
Скотов владыка, царь рабов, —
России свалкой быть гробов,
Тебе прослыть кровавым вором!
 
 
Боец и маг – того не зная —
Из рода древних колдунов,
Я избран средь Шомье сынов
Синклитом истинных хозяев.
 
 
Рожденьем венгр и лютеранин,
Османской силой Польши Кроль,
Я – сублиматор тайных воль:
Я – сын Imperium Romanum
И сателлит Magna Soldanus…
Из Трансильвании щелей
Меня ввели в ранг королей,
Что б яды все сочетовались.
 
 
Лишён наследников, и права
Прокладывать свою судьбу,
Я принял ордер на борьбу
С московской дерзкою державой.
 
 
Предназначение моё —
Сжить православную вселенскость —
Потомков Рюрика надменность
Закончит мною бытиё.
 
 
Во мне все ненависти слиты.
Все ярости, что до тоски,
Змеиной вязкою в тиски,
В клубок вокруг души завиты.
 
 
Всего лишь слово бесит – «русский».
Только звучанье – «московит».
От них мне горло леденит,
И ворот делается узким.
 

ОЛЕНИН ЕРМАК-ВАСИЛИЙ ТИМОФЕЕВИЧ

 
Родина… Радость… Родник. Сенокосы…
Родина снегом по грудь и до крыш…
Майские ветры, ливнёвые косы.
Неба ночного краплёный черныш…
Сказки с лежанки такие густые
Тянутся, тянутся, сладко сопят.
Люди лесные и звери святые
Любят и люлят сопрелых ребят.
Всполохи тихо под печью рябят.
 
 
«Кровь наша с века свободолюбива» —
Прадед и дед из кукушкиных гнёзд. —
«Доля ж бродяг не особь прозорлива,
Слишком подвластна вычурам звёзд».
Где оно, счастье? В каком государстве,
В княжестве или станице какой…
В чём оно, сладкое, – в барстве? в бунтарстве? —
С памятью выжженной да воровской
Прадед истаял теснимый тоской.
 
 
Дед не нажил ни сохи, ни толкуши —
Лишь старобылки да байки в углу.
Так что, исклёван жар-птицами в душу,
Батя невесту привёл из вогул.
С битвой, с погонею дочь Куучая
Выкрал бийкему аж с Конды-реки.
Днями Аима упорно молчала,
В полночь чуть слышно под бубен пурги,
Голосом робким себе напевала.
 
 
Пела Аима о братьях-медведях,
О шестиноге-лосе средь планет…
Куклу слепую согрев на коленях,
Пела жежёнка в четырнадцать лет.
А через год те же самые песни
Русскому сыну баюнила мать:
«Тётушка-солнце кочует вдоль бездны…
Утром встречать, да росой угощать…
Всем же пока засыпать. Засыпать»…
 
 
Где падёт доля туме-полукровке?
Мать из кочевий, бродяга отец…
Спуда нет в доме по силе-сноровке —
Первый в походах пластун и гребец!
Вешний восторг ледяные заторы
Брал наводненьем, взметая лузгу, —
Бегали юркой ватажкой за горы,
В тайны Югры, в ведовскую тайгу
Чудо влекло под цветную дугу.
 
 
Родина… Радость. Захлёбная сила,
Что возносила стрижом в облака,
За погорелье малиной манила,
Август ловила на нить паука…
Отроки полднем острожили щучек.
Листьев шершавный последок кружил.
Капли шиповника между колючек.
В черни узорочнья водрослей-жил
Глыбой зелёной налим-старожил…
 
 
«…Издалеча-далёва, из-за гор-гребней, по-нда чисту полюшку
Пролегала поршёная дороженька, таборами-обозами торная.
Что никто по той дороженьке дондеже не прохаживался,
Никто следочку живого по широкой поныне не прокладывал.
Только шли-прошли казаки с моря синего, со лихою своею добычею…»
 
 
Как уманили, на чём подвертели,
Сказкой-арканом какой увели
Вольные люди казацкой артели
Яицкой дикой и гордой земли?..
Сабля, шишак, епанча и топорик,
Ладанка Божья, чеснок-чертогон —
Ладный сердюк встал – и ловок, и боек,
Учится сходу и держит закон.
Братство такими растёт испокон.
 
 
«…Не былиночка-то в диком поле одинокая шатается —
Молодец казаченька во поле том гуляет-потешается,
В одной тоненькой на плечах холстяной рубашечке.
У рубашечки той рукавчики-то наверх подзасучены,
Алой кровью бусурманской позабрызганы…»
 
 
Струги под парусом, струги на греблях —
Волга до Каспия, Дон в Аузак —
Лёгким проходом по степям и в дебрях —
К персам и в Крым по кровавый ясак.
Лето за летом – жестокие сшибки,
Год через год – чья-то гибель иль плен.
Кабы был алчен, да жлобен не шибко,
Пивом-вином и гульбой не растлен.
Лета да годы – война без измен.
 
 
«…По степи, степи, по Яик-реке, возмогался добрый молодец,
Он друзьям казакам так наказывал: «Вы, друзья мои, все товарищи,
Старопрежние, вы, приятели! Понесет вас Бог на Святую Русь,
На Святую Русь, в нашу сторону – отнесите отцу с моей матерью
Разнизкой мой поклон до сырой земли»…»
 
 
Сходит ухарство, вступает смущенье.
В каждой могиле товарища мга…
Разве на то было благословенье —
С дома бежать догонять облака?
Виданы страны и слыханы песни
Разных языков и многих родов.
Степи и горы, сады, чернолесье —
Судеб без счёта, без чести следов…
Что же в мошне пролетевших годов?..
 
 
«…Как на Волге, на реке, да на Камышинке казаки, братцы, живут, люди вольные,
Все донские, гребенские со яицкими: «Ой вы, братцы мои, атаманы-молодцы!
Да уж крепку думушку заедино подумайте: как проходит у нас лето теплое,
Наступает, братцы, зима холодная; куда, братцы, мы зимовать возьмем?"…»
 
 
Вызнаны тонкости все ратоборства:
Выжить – убить – изнурить – полонить.
Выверен вес озорства и упорства,
Силы в завидок… Да что впереди?
Нет, не изменник, не клятвопреступник!
Просто не то всё, всё просто не так.
Слишком ли правый, излишне ли умник —
Тяготно стало средь вольных ватаг.
Кличка права – одиночка-эрмак.
 
 
«…Не былиночка-то в диком поле одинокая шатается —
Молодец казаченька во поле том гуляет-потешается…
В одной тоненькой на плечах холстяной рубашечке…»
 

КНЯЗЬ ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ ХВОРОСТИНИН

 
Мы по роду Ярославичи, триста лет слуги московские,
но не знатностью, не золотом, имениты больше верностью,
честью княжеской непятнанной,
правдолюбием
да прямостью.
 
 
Отцы-прапрадеды, порода Хворостины —
соколий верхогляд с кабаньею щетиной…
Что видел я? чему обучен? что умею?
Вести войска на сечь в Степи, на брань у Свеи,
броски, походы в неисчётность вёрст —
о три коня или пёшком. Да артиллерий
обозный, вечно отстающий хвост.
 
 
Не во отчины наследные, ни для местного кормления
лили кровь свою родители на четыре вражьи стороны,
положили животы отцы
под Руси оплот,
в бессмертие.
 
 
Война в преемствие… Оковы иль призванье? —
Отцовий панцирь да тесак в образованье…
И да, и нет… «Да» – смерти насмотрелся до икоты.
«Нет» – не для хвальбы иль хабары-щедроты.
Война моя – вериги, жадный пост,
она – сердечное стремление в высоты
на коих мир бесстрастен как погост.
 
 
Чтоб стоять Руси перед Господом, распевать псальмы и акафисты,
Вертограду-Ирию вратарницею, Свету-Фавору глашатайницей —
нами держится
Православие.
 
 
В шатре и у костра, в начале, на исходе,
война – юродская молитва о народе,
без ладана, без сладких слов, звериным стоном
молитва о земле, задуманном, свершённом,
о градах, о воздухах на заре,
о милости, плодоношеньи, о законном
и право нами правящем Царе.
 
 
Мы по роду Ярославичи, но не знатностью, не золотом,
имениты больше верностью. Не во отчины наследные
положили животы отцы —
нами держится
Православие.
– Ермак,
уж десять лет со дня,
когда от своеволия станиц
пришёл на службу ты, встав под моей хоругвью.
Лихач-рубака смелый, лишне безоглядный,
ты рос и вырос в сотники с наукой побеждать.
Настырный выучень, глазастый и упорный,
тебе не вижу ровни я средь слуг и подначалий.
А, велие, ты знаешь цель своей судьбины,
своё призванье в жарком Божьем мире,
свою прямую суть – и духом, и оружьем
хранить отечество,
народ и веру.
 
 
– Ермак,
рождённый в простоте,
я вознесён был