Русская сцена евгеники

В ноябре 1918 г. Велимир Хлебников приехал в Астрахань, попал на открытие Высшей вечерней народной школы при новом Краевом университете и откликнулся на это событие заметкой в газете «Красный воин» 28 ноября 1918 г.:

«Пусть все, кто видел храм науки в узкую щель, войдут в его широко распахнутые двери! Какие бы скачки ни делал путь мировой свободы, ничто не может грозить таким памятникам рабочего права, как только что открытый вечерний храм науки. Здесь путь, взятый рабочей властью, безошибочен…

«Вести из будущего» осаждали сознание. Невольно мысль переносилась в будущее, когда рука рабочего построит подводные дворцы для изучения глубин моря; на горе Богдо гордо подымется замок для исследования неба Лебедии – осада человеческим разумом тайн звездного мира; бесчисленные колодцы, вырытые в пустыне, покроют сыпучие пески садами и зеленью…

Думалось, что у устья Волги встречаются великие волны России, Китая и Индии и что здесь будет построен Храм изучения человеческих пород и законов наследственности, чтобы создать скрещиванием племен новую породу людей, будущих насельников Азии, а преследование индусской литературы будет напоминать, что Астрахань – окно в Индию…»

В словах поэта, как в капле воды видимый мир, отражается настроение эпохи. Здесь звучит тема массового человека – в смысле Ортеги-и-Гассета. Тема восторженного увлечения новой наукой – она уже намекает на свою грозную мощь, но еще не противопоставляет себя человечеству. Наконец ренессансная тема рационального преобразования природы – в политике она обернулась большевизмом и гитлеризмом с проигранной войной, в хозяйственной жизни процессами, приведшими к Великой депрессии и экономическому кризису, в культуре она проявилась национальными вариантами того, что в СССР называлось соцреализмом. Это – общие предпосылки для различных вариантов гальтонианской евгеники.

На оформление интересов европейских евгенических движений, включая русское, наложила печать мировая война, нарушившая демографическое строение населения воевавших стран Европы и выдвинувшая задачу наиболее эффективного использования людских ресурсов. Для демографических сдвигов в России также огромное значение имели революция и Гражданская война. Атмосфера пореволюционного взрыва разнообразных интересов дала дополнительную энергию идее Нового Человека и колоссальному числу проектов восстановления национальной экономики.

При наличии развитой структуры здравоохранения, высокого уровня преподавания на медицинских факультетах университетов, богатой периодической и повременной медицинской печати, с одной стороны, и быстрого развития передовой экспериментальной биологии, с другой, – резкие социальные сдвиги не могли не привести, среди прочего, и к возникновению евгенического движения.

Умственный фон обсуждения идей евгеники был весьма своеобразным. В России в 1910-е и 1920-е гг. к евгенике тяготели различные околомедицинские и околобиологические рассуждения. Они касались таких вопросов, как фатальность вырождения расы (под влиянием книги Макса Нордау), биологическая трагедия женщины (отчасти отклик на книгу Отто Вейнингера), зависимость гениальности от размера и структуры мозга (видимого внешнего, затем тонкого строения коры), связь гениальности и помешательства (вслед за Чезаре Ломброзо), мысль о возможности управления физическими и умственными способностями с помощью гормонов и тому подобное.

После отмены цензуры в 1905 г. в Россию хлынула волна оккультизма, и значительная часть литературной и художественной публики была под влиянием антропософии д-ра Р. Штейнера, теософии Е. П. Блаватской, оккультных кружков и философии Ницше, давших своеобразную окраску идее о стремлении к Новому Человеку, который победит смертную природу и превзойдет богов. Экзальтированная часть публики была готова включить популярные в Европе евгенические идеи в круг мутноватых оккультных и околонаучных рассуждений. В качестве, так сказать, интеллектуального санитара выступил Н. К. Кольцов.

Обсуждение возможностей евгеники, совпавшее по времени со стартом и быстрым развитием генетических исследований в России, он поставил на мощные традиции русской медицины и биологии. Возглавлявший русское евгеническое движение Н. К. Кольцов обладал достаточным влиянием для поддержания в нем высоких научных стандартов и этических норм. Любое отклонение от строгого научного мышления в сторону недостаточно обоснованных фантазий встречало уничтожающую критику в его «Русском евгеническом журнале».

Движение было либеральным по характеру. Либерализм означает первенствование интересов личности над интересами группы. Поэтому программа социальных действий Ф. Гальтона, с негативным и позитивным направлениями, имевшими целью улучшение человеческого племени, была исключена из задач движения (разумеется, русские евгенисты старались знакомиться с тем, что об этом писали на Западе). Его деятельность строилась вокруг исследовательской программы Гальтона, и русские евгенисты обсуждали проблемы генетики человека и медицинской генетики, включая популяционный аспект проблемы.

Благодаря этим характерным чертам русского евгенического движения в его рамках был выработан прочный фундамент для создания в России в 1930-х годах медицинской генетики.

* * *

Печатаются две заметки М. В. Волоцкого о предыстории евгенического движения в России, статьи Ю. А. Филипченко о пропаганде евгеники в школе и Т. Моргана о наследственности у человека (в переводе Е. К. и М. Е. Эмме) и архивная рукопись С. Н. Давиденкова.

^{Эмблема евгеники Евгенического отдела Московского Музея Социальной Гигиены}

Антропотехнические проекты Петра I
(историческая справка)^[33]
М. В. Волоцкой

Известно, что отдельные евгенические идеи не были чужды и нашим предкам. Указывая на этот факт, проф. Н.К. Кольцов, в одной из своих публичных лекций, иллюстрировал его несколькими чрезвычайно характерными отрывками дошедшей к нам из глубокой древности Шехеразады. В частности, у нас в России, при Петре I, именно 12-го апр. (стар. ст.) 1722 г., был опубликован Сенатом один закон, касающийся запрещения вступать в брак слабоумным, содержание которого также может представить некоторый интерес при изучении истории развития евгенических идей. Приблизительно с этой точки зрения и рассматривают его некоторые немецкие и французские авторы – Валлон и Мари в «Revue de psychiatrie» (1899 г., стр. 495), и Неке – в «Archiv für Kriminal-Anthropologie» (1899 г. 3. Band, стр. 72). В. Шалльмайер в первых главах своего труда, «Vererbung und Auslese» (3-e изд. 1918 г.), в историческом очерке, также указывает, что в России уже существует закон, запрещающий, вступление в брак с безумными и сумасшедшими, но, по мнению автора, этот закон не носит какого-либо расово-гигиенического характера, так как преследует исключительно лишь интересы ныне живущих, а не будущих поколений.

Существовавший до последнего времени русский закон гласил следующее: «Запрещается вступать в брак с безумными и сумасшедшими» (т. X, часть 1, ст. 5), и действительно не носил евгенического характера, так как запрещение это основывалось на неправоспособности страдающих этими болезнями лиц, а ввиду этого и недопустимости заключения с ними брака, поскольку брак является юридической сделкой. Произведенная мною под любезным руководством проф. А. М. Винавера экскурсия в историю этого закона показала, что корни его кроются в другом, существовавшем еще при Петре Великом законе. Насколько основные мотивы этого первоначального закона содержат в себе заботу о потомстве, а вместе с тем и элемент евгеники, предоставляю судить читателям. Закон, о котором идет речь, называется «О свидетельствовании дураков в Сенате», и гласит следующее: «Понеже как после вышних, так и нижних чинов людей, движимое и недвижимое имение дают в наследие детям их таковым дуракам, что ни в какую науку и службу не годятся, а другие, несмотря на их дурачество, но для богатства отдают за оных дочерей своих и свойственниц замуж, от которых доброго наследия и Государственной пользе надеяться не можно (курсив мой. – М. В.), к тому же и оное имение получа, беспутно расточают, а подданных бьют и мучат; и смертные убийства чинят, и недвижимое в пустоту приводят: того ради повелеваем как вышних, так и нижних чинов людям, и ежели у кого в фамилии ныне есть, или впредь будут таковые, о таковых подавать известие в Сенат, а в Сенате свидетельствовать; и буде по свидетельству явятся таковые, которые ни в науку, ни в службу не годились, и впредь не годятся, отнюдь жениться и замуж иттить не допускать и венечных памятей не давать, и деревень наследственных и никаких за ними не справливать, а велеть ведать такие деревни по приказной записке, и их негодных с тех деревень кормить, и снабдевать ближним их родственникам, а буде родственников не будет, то ближним же их свойственникам. А ежели по тому свидетельству явятся не таковые, как об них по известии будет написано, то употреблять оных в службы и в науку, кто к чему будет способен, а движимое и недвижимое имение по наследству им отдать, и жениться по урочным летам допускать». (Полное Собрание Законов Российск. Имп., том VI, ст. № 3949, стран. 643.)

Как видим, довод, что «доброго наследия к Государственной пользе надеяться не можно», стоит в этом законе на первом плане. В сущности, мы имеем здесь дело с проектом создания контрольной комиссии вроде тех практически евгенических комиссий, которые теперь возникают в С.А.С.Ш.

Эта идея Петра I не стоит особняком ото всей его личности и деятельности, так как он, по-видимому, вообще придавал большое значение явлениям наследственности и интересовался ими, что можно видеть хотя бы из его оригинального, но уже, в отличие от предыдущего, никоим образом не евгенического, а чисто «дисгенического» эксперимента – попытки развести и России породу маленьких людей путем браков между карликами. Одна из таких свадеб описана историком С. Н. Шубинским^[34]. Происходила она 14 ноября 1710 г. На ней сочетался браком любимый «карл» Петра Яким Волков с карлицей царицы Прасковьей Федоровной. На этой свадьбе обязаны были присутствовать все карлы Москвы и Петрограда, которые и собрались в количестве 72 человек.

Тот же Шубинский упоминает еще об одной подобной свадьбе, устроенной Петром в 1713 г.

Те браки между карликами, которые впоследствии устраивались Анной Иоанновной и некоторыми помещиками и которые неоднократно описывались в нашей беллетристической литературе (Лесков «Соборяне», Лажечников «Ледяной дом»), суть не что иное, как подражание оригинальной идее Петра I, хотя, насколько эта его идея является вполне оригинальной, сказать трудно, так как в Западной Европе еще в XVI веке подобные браки устраивала Екатерина Медичи.