Из «Книги эскизов»

Автор о себе

Я разделяю мысль Гомера о том, что улитка, выползшая из домика, вскоре обернется жабой и будет вынуждена искать себе скамейку. Так и странник, покинувший свой край, в скором времени превращается в настолько уродливую фигуру, что готов поменять привычки вместе с домом и жить там, где придется, а не там, где хотел бы.

Джон Лили, «Эвфуэс»

Я всегда любил посещать новые места и смотреть на чужеземные повадки и манеры. Свои вылазки я начал еще ребенком, отправляясь к ужасу родителей и пополнению кармана городского глашатая исследовать чужие районы и незнакомые части родного города. Став подростком, я раздвинул границы наблюдений. После обеда во время каникул бродил по сельской округе, знакомясь с местами, получившими известность благодаря истории или преданиям. Я знал каждую точку, где произошло убийство либо разбой или где видели духов. Захаживал в соседские деревни, пополняя запас знаний наблюдениями за местными привычками и обычаями и беседуя с мудрецами и видными людьми. Одним длинным летним днем я даже поднялся на вершину самого далекого холма, за которым, на сколько хватало глаз, расстилалась terra incognita, и подивился тому, как велик земной шар, на котором я жил.

Склонность к бродяжничеству с годами только набирала силу. Я страстно полюбил книги о морских и сухопутных путешествиях и поглощал их содержание, прогуливая школу. С какой завистью я в хорошую погоду ходил на край пирса и смотрел на отплывающие в дальние края корабли, каким жадным взором наблюдал за разворачивающимися парусами и уносился в своем воображении в самые далекие уголки земли!

Дальнейшее чтение и мысли, придав этому смутному побуждению более осмысленную направленность, лишь укрепили мою решимость. Я побывал в разных частях своей страны и, будь я всего лишь любителем красот природы, вряд ли бы стал искать удовлетворения своих желаний в другом месте, ибо никакая другая страна не одарена прелестями природы щедрее моей. Великие озера – океаны жидкого серебра, горы с их яркими воздушными красками, изобилующие живностью плодородные долины, низвергающиеся в безлюдной глуши гигантские водопады, бескрайние равнины с волнами буйной зелени, широкие, полноводные реки, в торжественной тишине катящие воды к морскому берегу, непроходимые леса, где растительный мир предстает во всем своем величии, небеса с волшебными летними облаками и щедрым солнцем, – нет, американцу не придет в голову искать возвышенность и красоту природы за пределами своей страны.

Однако Европа таит в себе прелесть накопленных веками поэтических ассоциаций. Там можно увидеть произведения искусства, утонченность высокоразвитого общества, познакомиться с причудливыми древними и современными обычаями. Моя родная страна полна юношеского задора, Европа же богата сокровищами, накапливавшимися веками. Даже ее руины говорят о прошлом, каждый замшелый камень представляет собой летопись. Мне не терпелось побродить по местам знаменитых свершений, пройти по стопам Античности, побывать в развалинах замка, предаться созерцанию падающей башни, короче говоря, отдалиться от избитых реалий настоящего и погрузиться в темное величие прошлого.

Помимо всего прочего мне всерьез хотелось повстречаться с великими людьми планеты. В Америке есть свои великие люди – что правда, то правда. Изрядное их количество найдется в любом городе. Я в свое время повращался среди них и совсем было зачах в отбрасываемой ими тени, ибо для маленького человека нет ничего более губительного, чем прозябание в тени человека значительного, особенно если в городе тому нет равных. Меня же тянуло увидеть великих мужей Европы, ведь в трудах разных философов я читал, что в Америке дичает любая скотина, включая человека. Следовательно, рассуждал я, великий европейский муж должен быть выше великого американского мужа подобно тому, как Альпы выше плоскогорья Гудзона. Эту мысль подкрепляло наблюдение за высокомерной важностью и дутой напыщенностью многих английских путешественников в нашей среде, которые, как меня уверяли, у себя на родине были малозаметными людьми. Надо посетить этот чудесный к рай, думал я, и воочию увидеть племя титанов, от которого я отбился и одичал.

Хорош или дурен был мой жребий, но моя страсть к перемене мест осуществилась. Я побывал во множестве разных стран и стал свидетелем изменчивых и разнообразных картин жизни. Не могу сказать, что я наблюдал за ними глазами философа, скорее – праздным взглядом любителя прекрасного, переходящего от одной витрины с гравюрами к другой, задерживая внимание то на красивых линиях, то на забавной карикатуре, то на очаровательном пейзаже. У современных туристов вошло в моду путешествовать с карандашом в руках и привозить домой папки, набитые зарисовками. Однако, когда я оглядываюсь на пометки и записи, которые делал в пути, у меня сжимается сердце при виде того, как далеко мое беспечное настроение уводило меня от важного предмета, изучаемого любым путешественником, задумавшим написать книгу. Точно так же я был бы разочарован незадачливым художником-пейзажистом, побывавшем на континенте, но, потакая тяге к бродяжничеству, все свои наброски сделавшему в разных закоулках, глухих углах и дырах. Его альбом будет набит эскизами коттеджей, пейзажей и неизвестных руин, но во всей коллекции не найдется места собору Св. Петра, Колизею, водопаду Марморе, Неаполитанскому заливу и ни одному леднику или вулкану.

Морское путешествие^[1]

 
Ах, корабли, я вас узнаю —
Мачты ввысь —
Приду и вас я испытаю:
Каких ветров вы ждете,
Чей берег стережете,
В чем ваша цель и корысть.
Один торговли ради в дальнюю даль уплывает,
Другой же остается, страну свою защищает,
А третий с трюмом набитым на родину прибывает.
Эгей, мечта моя, с кем ты отправишься в путь?
 

Старые стихи

Для американца, посещающего Европу, длительное морское плавание служит прекрасной подготовкой. Временное отсутствие величественных видов и каких-либо занятий странным образом расчищает ум для новых, ярких впечатлений. Разделяющее два полушария широкое водное пространство напоминает чистую страницу в книге бытия. Плавный переход, с которым в Европе черты и население одной страны практически незаметно сливаются с чертами и населением другой, полностью отсутствует. С того момента, как вы потеряли из виду родную землю, и до того времени, когда вы ступите на противоположный берег и одним махом окунетесь в шум и новизну другого мира, вас окружает пустота.

В наземном путешествии есть непрерывность окружения, череда сменяющих друг друга лиц и событий, продолжающих историю жизни и смягчающих эффект отсутствия и разлуки. В странствиях мы действительно тащим за собой «растяжимую цепь»^[2], но цепь эта неразрывна, мы можем вернуться по ней назад, звено за звеном, и последнее звено все еще будет приковано к дому. Дальнее морское плавание, однако, немедленно обрывает эту связь. Оно разверзает пропасть – не воображаемую, но реальную, – отделяющую нас от дома, пропасть, подверженную бурям, страху и неопределенности, делающую расстояние осязаемым, а возвращение непредсказуемым.

Так во всяком случае обстояло дело со мной. Когда голубые очертания родного берега исчезли вдали, словно облако за горизонтом, мне показалось, что я закрыл дверь одного мира с его тревогами и заботами и получил время собраться с мыслями, прежде чем открыть новую дверь. У меня на глазах таяла земля, в которой сосредоточено все, что мне дорого в жизни. Сколько превратностей могут в ней произойти и сколько изменений во мне самом, прежде чем я снова ее увижу! Кто способен предсказать, отправляясь в дорогу, куда занесут его ненадежные течения бытия или когда он вернется? И суждено ли ему вновь увидеть места, где прошло его детство?

Я говорил, что в море вокруг одна пустота. Хочу поправиться. Человеку, склонному предаваться фантазиям и грезам, море дает множество предметов для глубоких размышлений. С другой стороны, все они – диковины морских и небесных глубин, имеющие особенность отвлекать ум от мирских забот. Я с удовольствием свешивался за поручни квартердека или взбирался на грот-марс в погожие дни и часами созерцал спокойное лоно летнего моря, горы золотых облаков, выглядывающие из-за горизонта, представляя их в виде сказочных царств и населяя их жителями, созданными моим воображением, наблюдал, как лениво перекатываются валы, несущие свои серебристые туши к этим счастливым берегам, чтобы окончить там свое существование.

Со сладкой смесью ощущения безопасности и благоговейного трепета я смотрел с головокружительной высоты на чудищ морской бездны и их грубые забавы – стаи дельфинов, выпрыгивающие прямо перед носом корабля, медленно поднимающиеся на поверхность огромные тела касаток, ненасытную акулу, привидением мелькающую в синей воде. Мое воображение рисовало все то, что я когда-либо читал или слышал о подводном мире у меня под ногами, – рыбные стада, кочующие в его бездонных равнинах, притаившихся у земных устоев бесформенных чудовищ, призраков, которыми богаты байки рыбаков и матросов.

Иногда праздные мысли отвлекал на себя скользящий по кромке океана далекий парус. Как занимателен этот кусочек мира, торопящийся напомнить о своем существовании! Какой славный памятник человеческому гению, покорившему и ветер, и волны, соединившему дальние концы света, принесшему обмен благами, излившему на скупые земли севера богатства юга, разнесшему по всем краям свет знаний и милости цивилизованной жизни и тем самым объединившему рассеянные части человечества, которых природа, казалось, разделила непреодолимыми препятствиями.

В один из дней мы заметили дрейфующую вдали бесформенную массу. В море любой предмет, нарушающий монотонность безбрежных просторов, немедленно привлекает к себе внимание. Мы поняли, что видим мачту потерпевшего крушение корабля, там были остатки платков, которыми матросы привязывали себя к рангоутам, чтобы их не смыло за борт. Названия судна нигде не было видно. Обломки, очевидно, дрейфовали не один месяц – корпус облепили ракушки, к бокам прицепились длинные водоросли. Но где, подумал я, команда? Их схватка со стихией давно закончилась, они потонули под рев бури, их кости белеют на дне у подводных пещер. Безмолвие и небытие подобно волнам сомкнулись над ними, и никто уже не расскажет историю их гибели. Как тяжело вздыхали моряки на этом корабле! Как горячо молились их родные у осиротевшего очага! Сколько раз невеста, жена, мать с жадностью читали газетные новости, чтобы выловить случайные упоминания о скитальцах морской пучины! Ожидания сгущались в тревогу, тревога – в страх, страх – в отчаяние! Увы! Любимым никто не вернет памятной реликвии. Известно лишь, что команда покинула порт на судне и «не нашли ни их самих, ни их тел»^[3].

Вид потерпевшего кораблекрушение судна, как водится, послужил поводом для множества зловещих историй, тем более вечером, когда ясная погода вдруг посвежела и насупилась, предвещая один из тех внезапных штормов, что иногда нарушают безмятежность летнего рейса. Сидя в каюте при свете тусклой лампы, только добавляющем жути, каждый рассказал свою историю кораблекрушений и бедствий. Мне больше всего запомнилась короткая история, рассказанная капитаном:

– Однажды я шел на добром, крепком корабле, – сказал он, – над банками Ньюфаундленда. Плотный туман, который частенько случается в этих широтах, не позволял разглядеть ничего впереди даже днем. Ночью же туман густел настолько, что мы не могли различить предметы длиной в два корпуса нашего корабля. Я зажег фонарь под клотиками и выставил вахтенного высматривать рыбацкие шмаки, часто стоявшие на якоре над банками. Ветер налетал порывами, мы двигались с приличной скоростью. И тут вахтенный вдруг кричит: «Впереди парус!» Не успел он закончить, как мы наскочили на лодку – маленькую шхуну на якоре, повернутую к нам боком. У них на борту все спали и не удосужились зажечь фонарь. Мы врезались в нее прямо посредине. Мощь, размер и вес нашего корабля вмяли шхуну под воду, мы пронеслись над ней, даже не сбившись с курса. Глядя на тонущие обломки, я увидел трех полуголых бедолаг, они с криками выскочили из каюты и, едва успев спрыгнуть с коек, были тотчас проглочены волнами. Вопли утопающих смешались с шумом ветра. Порыв ветра, который донес до наших ушей крики несчастных, быстро отогнал нас на большое расстояние. Я никогда в жизни не забуду, как они кричали! Мы набрали такую скорость, что не сразу смогли развернуть корабль и вернуться туда, где, по нашим представлениям, стояла на якоре шхуна. Несколько часов мы ходили кругами в густом тумане. Пускали ракеты, напрягали слух, пытаясь услышать зов о помощи. Ничто не нарушало безмолвия – мы так никого и не нашли.

Должен признаться, что эти рассказы на некоторое время отбили у меня охоту к высокопарным фантазиям. Ночью шторм разыгрался не на шутку. Море металось в диком смятении. Волны накатывали и обламывались со страшным, сердитым звуком. Бездна взывала к бездне. Время от времени темную масса туч раздирали вспышки молний; полыхнув над пенными валами и погаснув, они делали тьму еще гуще. Над широким водным простором грохотал гром, отражаясь эхом и раскатываясь по водяным горам. Корабль раскачивался и падал в ревущие ущелья, непостижимо, как он удерживал равновесие и не терял плавучести. Реи окунались в воду, нос зарывался в волны. Подчас казалось, что вздымающаяся стена воды вот-вот опрокинет корабль, и только ловкий поворот штурвала позволял избежать столкновения.

Я ушел в каюту, но жуткая картина преследовала меня и там. Свист ветра в снастях напоминал погребальные вопли. Скрип мачт, скрежет и стоны переборок под напором бурной стихии нагоняли ужас. Я слушал, как вдоль борта, рыча мне прямо в уши, проносятся волны, будто Смерть собственной персоной бушевала вокруг плавучей тюрьмы, выискивая добычу. Достаточно вылететь заклепке, треснуть шву, и она ворвется внутрь.

Однако вскоре пригожий день, спокойное море и попутный ветер разогнали мрачные мысли. В открытом море невозможно не поддаться радостному воздействию ясной погоды и доброго ветра. Когда корабль идет под всеми набухшими от ветра парусами, весело мчась по барашкам волн, как величаво и смело он выглядит – словно повелитель пучины!

Я мог бы написать целый том о радостях морского путешествия, ибо для меня оно представляет собой почти нескончаемый восторг, однако пора спуститься на берег.

Одним прекрасным солнечным утром с топа послышался крик: «Земля!» Лишь те, кто это испытал, способны оценить тот сладкий клубок ощущений, который охватывает душу американца, впервые завидевшего Европу. Одно только имя вызывает массу ассоциаций. Земля обетованная, изобилующая всем, о чем ему рассказывали в детстве и о чем годами думал его пытливый ум.

С этого момента и до прибытия царило лихорадочное оживление. Боевые корабли, рыскающие вдоль берега, как гигантские сторожа, врезающиеся в пролив мысы Ирландии, подпирающие облака горы Уэльса – все это вызывало пристальный интерес. Когда мы проплывали мимо устья Мерси, я обследовал берега реки в подзорную трубу. Мой взгляд наслаждался видом аккуратных коттеджей с подстриженными кустами и зелеными полосками травы. Я увидел заросшие плющом развалины аббатства и торчащий из-за лба соседнего холма шпиль деревенской церкви – характерные черты Англии.