– Может быть, ты хочешь потанцевать? Вон, Миша с Аней как зажигают, – я преувеличил. Анна действительно двигалась красиво, грациозно и смело, Миша же ритмично топал в пол, не спуская глаз со своей новой знакомой, как застоявшийся жеребец.

– Да нет, не хочу… Я на этих… как их… шпильках, – она кивнула головой на свои туфли. – Скопычусь же, – она украдкой посмотрела на меня, проследила за моим взглядом и вздохнула. – Хотела бы я… как Анька… А не могу даже просто… Куда уж там – на шпильках вертеться…

– А чего ты хочешь тогда? – спросил я её. И замер.

«Просто скажи, что ты хочешь домой – и я, клянусь, тебя не трону. Я довезу тебя до дома, уложу спать и не трону», – пронеслось в моей голове.

– А чёрт его знает. Жить хочу, – она пьяно посмотрела мне в глаза. – Не существовать, как загнанная тварь, а жить, – она хрипло рассмеялась. – Прости… Я, кажется, слишком много выпила… Наверное, пора домой… Надо только Аньку предупредить…

Жить? Ты будешь жить на моём полотне, по-настоящему жить, я тебе обещаю.

– Давай я тебя отвезу?

– За… зачем? Я сама… на такси… – она с трудом поднялась, сделала шаг и чуть не упала. Я подхватил её. От неё пахнуло алкоголем и дешёвыми духами. Сквозь её платье я почувствовал тепло её тела, мягкость кожи с нежной прослойкой жира и упругое сопротивление мышц. Она даже на ощупь казалась ожившим совершенством.

Она, не смущаясь, босиком подошла к Анне. Её подруга перестала выписывать восьмёрки бёдрами и встревоженно нахмурилась. Но, как я и ожидал, она ещё не собиралась уходить. Значит, Саша поедет домой одна.

Подружки попрощались, и Саша, пошатываясь, вышла из клуба. Я взял с нашего столика недопитую бутылку шампанского и вышел за ней. Она стояла на углу и старательно тыкала пальцем в телефон. На неё уже начали поглядывать вышедшие покурить молодые люди. Я подошёл.

– Давай я помогу.

Она испуганно вскинула голову и, узнав меня, вежливо улыбнулась.

– Да нет, не нужно, я сама…

Правильно, девочка, не надо позволять волкам провожать тебя до дома бабушки. Но меня бояться не стоит. Я подарю тебе жизнь.

Я достал свой телефон и вызвал такси.

– Скажи свой адрес, – попросил я её, пока в трубке неслись короткие гудки.

Она жалобно промолчала и замотала растрепавшейся головой.

Правильно, девочка, ты умница.

– Хорошо, когда ответят, просто продиктуй адрес в трубку. Алло! Можно машину на угол Большой и Малой улиц? А пораньше, примерно через десять минут? Да, через десять минут устраивает. Куда ехать? Сейчас вам скажут, – я передал ей трубку, – диктуй!

Она взяла телефон и, отвернувшись от меня, тихим, как ей казалось, голосом продиктовала адрес. Я даже не вслушивался. Если я всё правильно понимаю, через десять минут у неё не останется сил сопротивляться. Стоило ли упоминать, что служба могла подать машину в течение трёх минут? Но три минуты – это слишком мало, чтобы её разморило.

Она положила трубку.

– Пойдём, сядем, – я кивнул на низенький заборчик по краю тротуара. Она кивнула.

Я сел рядом с ней и отхлебнул шампанского. Она покосилась на меня.

– Не обращай на меня внимания. Я тебя посажу в такси. А то вон парни на тебя уже пялятся. А бутылка – вместо моральной поддержки. Правда, её нужно опустошить, а то… когда я буду делать красивую розочку, твоё платье может оказаться в вине.

Она хрипло хихикнула.

– Оно не моё. Оно Анино.

– Ну тогда совсем не годится портить чужую вещь. Поможешь?

Она пожала плечами и протянула руку. Сделала пару глотков.

– Всё, больше не могу.

– Спасибо. С остальным я справлюсь, – я поставил бутылку на асфальт. – Какой душистый воздух после сегодняшней жары, – я глубоко вздохнул. И начал дышать размеренно и глубоко.

– Да, – протянула она, вздыхая и невольно подстраиваясь под моё дыхание. Через пять минут она мягко навалилась на меня боком и уронила голову мне на плечо.

– Ты… не против? – заплетающимся языком спросила она.

– Нет, ничуточки, – у меня у самого уже начала слегка кружиться голова от свежего воздуха. – Позволь всё-таки мне проводить тебя до квартиры.

– Угу, – невнятно сказала она, по-видимому, уже не соображая, на что согласилась.

* * *

Я с трудом вытащил Сашу из машины, не забыв забрать эти проклятые туфли, и старательно поддерживал её в вертикальном состоянии, пока обдумывал, что делать дальше. Она висела на моём плече, прижимаясь мягким тёплым боком, и идти явно не могла. Моя рука от напряжения медленно немела, оставляя всё меньше времени на принятие решения. Открыв дверь подъезда найденными в сумочке ключами, я рывком поднял её на руки. На меня пахнуло смесью алкоголя, духов и кисловатого запаха её кожи. Я чувствовал её тяжесть на своих руках, безвольность тела, движения грудной клетки и понимал, что схожу с ума от восторга. Да, конечно, к этому восторгу примешивалось и вожделение, но сегодня у меня были другие планы.

У двери в квартиру я снова поставил её на землю и мысленно поблагодарил себя за находчивость: в сумочке лежал ещё и паспорт, в который я удосужился заглянуть. Иначе пришлось бы нам обоим ночевать на лавке перед подъездом. Открыв квартиру, я уронил босоножки на коврик у двери и сразу прошёл направо, в комнату, где уложил её на диван с разобранной постелью. Захлопнув входную дверь и оставив ключи в замке, чтобы случайный запоздалый гость не оказался неожиданным, я огляделся.

Она жила в маленькой однокомнатной квартире. Я сразу решил проверить на всякий случай все помещения, чтобы нам не помешала, например, терпящая с утра собака. В ванной комнате был изрядный беспорядок. Кое-где треснувшая плитка, ванна с жёлтым пятном слезшей эмали на дне. В ней стоял тазик с замоченными вещами. Металлические полочки и крючки уже начала точить ржавчина. Девчачьи пузырьки и баночки небрежно свалены в раковину.

Заглянув в кухню, я увидел пожелтевшие от времени шкафы, старые обои, крошечный стол, заваленный косметикой. В углу стоял уютный плетёный диванчик – единственная мебель, которая казалась новой. В раковине и на плите было пусто. Ради интереса я заглянул в холодильник. На верхней полке пугливо прижались друг к другу две баночки йогурта и коробка плавленого сыра.

Похоже, мы сегодня здесь одни.

Я вернулся в комнату. Она лежала на боку, свесив ноги и руки с дивана. Её платье оказалось задрано почти до трусов, причёска растрепалась, а пятки были чёрными от хождения без обуви.

Она была и выглядела пьяной до отвращения. Но она была прекрасна в несовершенстве своей гармонией. Она была настоящая и живая. Я стоял над ней, и меня била мелкая дрожь от предвкушения. Как будто мне предстояло коснуться величайшего шедевра скульптуры, который до этого можно было увидеть только на картинке, ощутить собственной кожей гладкость холодного мрамора.

Ради такого стоило жить.

Я пошёл в ванную, отыскал какую-то губку и намочил её водой из-под крана. Вернувшись в комнату, взял её за тонкую лодыжку и губкой смыл грязь с подошвы. Взял в руки ступню, ощущая пальцами шероховатость пятки, поражаясь красотой её узкой ножки с высоким подъёмом. Но самыми восхитительными оказались длинные пальцы. Лак, чуть облупившийся по краям, покрывал чуть ассиметричные ногти. Вены на подъёме просвечивали сквозь кожу, рисуя синеватый узор.

Полюбовавшись, я смыл пыль со второй подошвы и отложил губку. Закинув её ноги на диван, я перевернул девушку на спину, чтобы было удобнее. Я изучал её тело, поднимаясь всё выше. Коснулся рукой полной, но упругой икры, проследил узор голубых вен до колена. Представил, какую форму икра примет при напряжении, как взбухнет мышца, оставляя ложбинку, параллельную кости. Я согнул её ногу в колене, изучая форму коленной чашечки, ощупывая косточки, наслаждаясь нежностью расслабленных сухожилий с задней стороны ноги.

Я коснулся её бедра. Под нежной кожей с едва заметными тёмными волосками чувствовалась упругая мягкость жира, а под ним – тугость расслабленной мышцы. Это было столь восхитительное тактильное ощущение, что я захотел коснуться её бедра щекой, но не посмел. Я чуть-чуть отвёл колено в сторону, открывая беззащитную внутреннюю сторону бедра. На ощупь мякоть была такой нежной, и мне показалось, если бы я поддался безумию и откусил кусочек, он бы растаял во рту, как сахарная вата.

Мой путь преградило платье, поэтому я переключился на руки. Я весь дрожал от восхищения этой потрясающей, живой красотой, я хотел её, как мужчина, хотел её съесть, чтобы она навсегда осталась со мной. Поэтому я позволил себе прижаться губами к её запястью в тщетной попытке почувствовать сквозь замшу кожи биение пульса. Я увидел вблизи тонкие пальцы с чуть выпуклыми ногтями, линии, избороздившие ладонь, три резкие черты у запястья. Почувствовал носом спокойное, сухое тепло её ладони.

Я скользнул губами выше, вдоль нежных синих жилок, к локтевому сгибу. Я чувствовал запах её кожи, этот чуть горьковатый запах живого человеческого тела, который здесь был намного сильнее всех остальных, искусственных и неродных, запахов. Я приподнял голову, оглядывая мускулы плеча под бархатистой кожей. Попробовал представить, как выглядит эта рука в движении: крепкие, ладные мускулы затвердевают под кожей, сухожилия предплечья, как струны, натягиваются, заставляя двигаться ловкие, сужающиеся к кончикам пальцы.

Фантастическая красота.

Я отпустил её руку. Теперь она лежала на спине, согнув ногу в колене, отвернувшись лицом к стене. Я коснулся её волос. Они были спутаны, поэтому сразу же зацепились за мои шершавые ладони. Я решил попробовать распустить волосы, чтобы избавиться от ещё одного искусственного украшения, которое было совершенно ни к чему.

Я аккуратно ощупал причёску, вытаскивая все шпильки, которые попадались под пальцы. Удивительно, какое огромное количество железа женщины умудряются запихнуть себе в волосы! Резинка, которая скрепляла хвостик, оказалась тонкой и дешёвой на вид, и я решил её разрезать.

Теперь нужно было вытащить шпильки с другой стороны. Я повернул её голову и, посмотрев на лицо, расстроился. Поверх её красивого, чуть ассиметричного лица косметикой было нарисовано другое. Она напоминала фигурку из фарфора, которую отливали по созданным мастером формам, а раскрашивал не очень аккуратный подмастерье. Я попробовал стереть пальцем хотя бы помаду, но только испачкал руки.

Я пошёл на кухню. Всё-таки у женщин должны быть какие-нибудь средства, чтобы смывать всю эту грязь. Я поискал что-то подходящее в куче косметики на столе. Нашёл только ватные диски и, намочив их водой, вернулся в комнату.

Мне стало страшно. Прикосновение воды к лицу могло разбудить её. Но эта краска уродовала каждую чёрточку, делая её на свету почти неузнаваемой. Это была ещё одна допустимая вариация на тему, одно из сотен лиц, которые я был способен изобразить и без её присутствия. Значит, пан или пропал.

Я коснулся мокрой ватой её губ. Она поморщилась, мотнула головой и… не проснулась.

Я начал тереть её брови, губы и щёки, стараясь смыть эту ненужную маску. Маска сопротивлялась, размазываясь, при полной поддержке своей носительницы, которая даже сквозь сон умудрялась отворачиваться и отбиваться.

Я пару раз получил по носу, один раз мне заехали ладонью по уху и чуть не выбили глаз. Но я победил. И снова видел её саму, без прикрас. От насильственного умывания на её щеках расцвёл естественный румянец, и кожа потеряла нездоровую восковую желтизну.

Я вытащил из её волос остатки шпилек, не отказывая себе в удовольствии изучить её изумительное ухо с маленькой мочкой, которую немного портила растянутая дырочка. Оно как будто копировало изгибы чертёжных лекал. Самый краешек его был румяным. Я коснулся пушистой пряди у виска и завёл её за ухо. В одном этом ухе было больше чувственности, чем в самой смелой эротике.

Я посмотрел ей в лицо, отчаянно стараясь запомнить, впитать, вобрать в себя каждую чёрточку, вместе и по отдельности. Её высокий лоб с жилками на висках, изогнутые брови вразлёт с едва заметной морщинкой между ними, длинные ресницы, веки с красными складочками у внешних уголков, аккуратный нос и трогательный рот с красиво очерченными губами.

Я провёл пальцем вдоль подбородка, ощущая лёгкое сопротивление кожи и еле заметные неровности там, где мышцы крепятся к костям. Закрыл глаза, попытавшись воспроизвести в памяти её лицо. Теперь получалось чуть точнее. Но всё равно львиная доля её обаяния и красоты в воспоминании терялась.

Ничего, я успею. Я посмотрел на часы. Часовая стрелка ещё не начала клониться вниз. У меня в запасе есть ещё полночи и целое утро.

Я понял, что хочу увидеть её полностью. Всю её завораживающую красоту.

Ладони моментально стали влажными, а глотка сухой. Она была полностью в моей власти. Это возбуждало.

Я начал стягивать с неё платье. Её безвольное тело принимало странные и неудобные положения, отказываясь мне хоть немного помочь. Оно было нежным, мягким и неуклюжим, как тяжёлая пуховая перина. Я весь взмок от физических усилий, пока платье не обвисло мятой тряпкой у меня в руках.

Её тело было белым, покрытым лёгким пушком. Она лежала на спине, без подушки, под поясницей – сбитое в комок одеяло. В таком положении её рёбра и тазовые кости чуть-чуть выпирали под нежной плотью. Я провёл пальцами по коже живота. Возле пупка, выдавленного маленьким узелком на животе, она казалась почти прозрачной.

Я хотел видеть её всю.

Я обнял её тело и заставил сесть, положив голову себе на плечо. Мои руки дрожали – никогда раньше устройство застёжки женского бюстгальтера не казалось мне таким сложным. Я несколько раз спокойно вздохнул и заставил себя успокоиться. Мало, что ли, я грудей видел в своей жизни?

Я откинул лифчик в сторону и снова положил её на спину. Саша раскинула руки, открыв моему взору нежную грудь. Она была маленькой, едва вполовину ладони, дивной формы, как капелька густого прозрачного мёда. Розовые ареолы окружали крупный спелый сосок. И только красные полосы на коже от слишком тугого белья портили мне эстетическое удовольствие. Я прижался щекой к одной её груди, накрыв ладонью вторую, лицом и рукой ощущая твёрдость её сосков и нежность молочной кожи.

Распрямившись, я стоял над ней и задыхался от вожделения и восторга. Я хотел её, до сумасшествия хотел, но важнее было другое. Важнее было моё желание понять, запомнить и воспроизвести её красоту.

Я хотел видеть её всю.

Я коснулся её простых чёрных трусов. И остановился.

Я понял, что если я сниму их, то просто не выдержу. Я просто изнасилую её. Эта возможность была так близка, она опьяняла и сводила с ума, но где-то на краю сознания притаилось какое-то гадливое чувство, которое сулило тяжкое похмелье. Я прислушался к нему. Оно шептало, что если я поддамся соблазну, то стану ничем не лучше тех, кого презирал, тех, кто стремится любой ценой удовлетворить свои мимолётные желания, отдавая этому всё, что имеют в душе.

Да и если быть честным, секс с бесчувственным телом не принесёт мне никакого удовольствия. Бесчувственное тело мне нужно было для другого.

Я собрал всю волю в кулак, отвернулся от неё и сел на стул рядом. Она лежала на свёрнутом одеяле, раскинув руки, согнув в колене одну ногу. Её голова была закинута, и пушистые волосы, словно речной поток, стекающий через край, свешивались с дивана. Не видел ничего прекраснее в своей жизни! Я снял пиджак, повесил его на стул, достал из внутреннего кармана маленький альбом для зарисовок и набор простых карандашей и начал рисовать.

Всё восхищение, вся страсть, всё желание перетекали в рисунок. Я делал эскиз за эскизом, стараясь поймать, пропустить через себя и воплотить заново каждую линию её тела. Её руки, её бедра, её грудь. И, конечно, лицо. Я рисовал, как видел, с закрытыми глазами и отсутствующим выражением лица. Пока так, пока я только изучал её.

Потом, когда немного освоился, я начал зарисовывать её полностью, стараясь немного уходить от того, что видел. Немного додумывать, фантазировать. Представлять, будто она не спит, а смотрит на меня из-под опущенных ресниц.

Но она лежала передо мной спящая, она спала так глубоко, что напоминала мёртвую. На моих рисунках она была мертва. Смотрела на меня мёртвыми придуманными глазами. Да, прекрасна, как может быть прекрасно бездушное тело. Я не успел удержать себя и нарисовал струйку крови в уголке её губ. Порезы на её бедрах. Я пропитал её кровью простыню. Вскрыл её грудную клетку и живот. Мне так хотелось раскрыть тайну её очарования, что я начал вскрывать её тело на бумаге.

Она пошевелилась, и я понял, что увлёкся.

Бежало время. За окном светлело. Рука становилась всё тяжелее и тяжелее. Веки начали слипаться. Когда я почувствовал тошноту от голода и усталости, понял, что нужно закругляться. В альбоме оставалось ещё несколько страниц, но у меня уже не было сил.

Я пролистал свои наброски. Везде была она – без всяких допущений и уточнений. Но на каждом она была мертва. Я смог нарисовать её тело, но выдумать для неё душу не смог. Я эту душу никогда не видел, не чувствовал, не знал.

За окном разгорался день. Автомобили появились на улицах, лениво и сонно следуя к своей цели. Солнце разгоняло ночную свежесть, обещая ещё один жаркий день.

Голова кружилась. Пора было уходить.

Но если я уйду – я никогда больше её не увижу. И всё, что мне останется на память, – это альбом, полный набросков её мёртвого тела.

А она хотела жить.