Глава 3

Февраль. Год поступления Колычевой

[17.02.2023 – Пятница – 11:45]

В общей гостиной для членов президиума студенческого совета было тихо; в камине тлел слабый огонь; картины на стенах покрылись пятнами, их освещало февральское солнце, что пробивалось сквозь приоткрытые шторы; и слышалось мирное тиканье настенных часов. Натан Кауфман – староста факультета сценических искусств и кинематографии, – которого в России предписывалось называть Анатолий, хотя он и предпочитал оригинальный вариант, начал свой выходной день не так, как планировал.

Староста сидел в мягком кресле, расслабленно закинув ногу на ногу. На колене лежала книга Эллиаса Канетти «Ослепление». Приоткрытые страницы он придерживал длинными чуть узловатыми пальцами, ритмично стуча указательным. В свободной руке держал теннисную ракетку, время от времени размахивал ею из стороны в сторону или прокручивал ручку. Волосы цвета спелой пшеницы, доставшиеся ему от далеких предков – ашкеназских евреев, что жили в Германии еще до холокоста, – аккуратными локонами лежали на черной повязке, не скрывая эмблему академии.

Натан был достаточно умен, сообразителен, а главное, любил подмечать детали, на которые многие могли бы и вовсе не обратить внимания. Наблюдательный. Он во многом сомневался, ко всему и ко всем относился с недоверием, критически. Настоящий скептик – двумя словами. Очевидно, что Натан не тот человек, который легко заводил знакомства, а тем более друзей. Но был достаточно социализирован, поэтому в компании старост чувствовал себя комфортно.

Тишину и уединенность нарушили знакомые торопливые шаги, которые Кауфман услышал еще до того, как дверь в гостиную шумно распахнулась.

– Толик, мальчик мой, таки идем мы на кор-р-р-т сегодня? – на пороге появился Александр Белавин – староста факультета теории и истории искусств – в черном поло, белых шортах на два пальца выше колен и монохромных кроссовках в тон образу, впрочем, как и Натан, а на плече держал теннисную ракетку. Его медные волосы были неопрятно взъерошены, взгляд возбужденный, в глазах мелькал озорной блеск, а лицо озаряла улыбка, при которой всегда выглядывали глубокие ямочки на щеках.

Белавин был слегка глуповат, но не в своей сфере знаний – был одним из лучших студентов своего факультета, начитан и талантлив, – а в сфере житейской мудрости. Она у него отсутствовала. Натан полагал, что Белавин был прост как две копейки, рубаха-парень – как угодно. При этом улыбка никогда не сходила с его лица. На все смотрел сквозь призму позитива, добра и великодушия. Парень с большим сердцем. Александр был самым комфортным человеком для Натана. От него не стоило ожидать подвоха: ни явного, ни скрытого.

– Ты знал, что еврейский акцент, разговор «по-раввински», картавость и прочие языковые особенности не заложены у евреев генетически? – спокойно спросил Натан, не отрываясь от книги. – Ты такой ограниченный и стереотипный, – поднял глаза на Белавина и отчеканил: – Ди-но-завр.

– За-ну-да, – передразнил его Белавин и подошел ближе. – Почему ты еще здесь?

– Я был уже на пути к крытому корту, но, – Натан поднял ракетку и направил ее на Белавина, сощурив глаза, – меня остановил Даниил и сказал, что Горский попросил собраться всех в гостиной. – Натан развел руками. – И вот я здесь. Но все это время я был один, поэтому решил немного почитать.

– Опять… Почему я всегда должен делать то, что говорит Горский? У меня же выходной сегодня, – досадно цокнул и нервно прокрутил ракетку в руках Белавин. – Мы хотели поиграть в теннис.

– Хм, потому что его отец крупный акционер компании твоего отца, и без него ты бы не смог крошить трюфель в свою рисовую кашу? – Натан очаровательно улыбнулся, наслаждаясь сладкой маленькой победой. Потешаться над Белавиным – особый вид наслаждения.

– Добро пожаловать в тысяча шестьсот сорок девятый. – Белавин с тихим вздохом опустился на широкий подлокотник кресла, оперся ракеткой об пол, затем свободной рукой прикрыл обложку книги и глазами пробежался по названию. Натан вздернул брови и поджал губы, посмотрев в глаза Белавину с удивлением. Тот лишь усмехнулся и раскрыл книгу на прежних страницах. – И о чем она, о раввин?

– Тебе правда интересно или просто скучно?

Белавин тихо рассмеялся, потрепав друга по волосам. Натан терпеть не мог, когда его трогали так бесцеремонно и, как ему казалось, без должного уважения, словно он какой-то глупый щенок, но Белавина это не останавливало. Наоборот, он любил делать что-то назло. Назло Натану.

– Есть разница? – заметив, что на лице Натана стали проявляться тени обиды и злости, Белавин шутливо ударил того кулаком в плечо. – Не злись, – в знак искренности своих слов аккуратно поправил растрепанные волосы друга, укладывая пальцами мягкие пряди.

– «Красота ослепляет, а слепого легко обокрасть», – с чувством прочитал Натан. – Это история об одиноком синологе, который очень любил книги. На самом деле тут все представлено достаточно карикатурно, гиперболизировано. Персонажи словно слепы к тому, что происходит в их жизни. Их мир нелеп, ужасен и искажен, – Натан закрыл книгу, положив ладонь на обложку. – Сложно так просто сказать, о чем книга. Хоть роман и получил Нобелевскую премию – не каждому понравится. Достаточно неприятно читать. Но все зависит от восприятия самого читателя.

– А тебе она понравилась?

Не успел Натан ответить, как в гостиную ворвался Емельянов и стремительно направился к книжным полкам слева от камина. Раздражительность и некую нервозность было сложно скрыть: он беспорядочно водил пальцами по корешкам книг, то и дело выуживая некоторые из них и возвращая обратно. В какой-то момент он остановился, озадаченно склонил голову к плечу, а затем вытащил пару увесистых томов. Аккурат за книгами стояли припрятанные им ранее односолодовый виски и стеклянный стакан. Роман облегченно выдохнул и удобно сел на пол возле камина.

– Продолжайте, – Емельянов заметил заинтересованные взгляды и немой вопрос в глазах. – Не обращайте на меня внимания, – вымученно улыбнулся и резким движением опрокинул в себя виски, на мгновение задержав обжигающую жидкость во рту. Сморщился и крепко стиснул челюсти.

Емельянов всегда держался особняком – никогда не обсуждал свои проблемы с другими старостами, несмотря на то что они были знакомы около четырех лет; не спрашивал советов; не делился своими переживаниями; не рассказывал о своих отношениях. Будучи в хорошем настроении, он редко был серьезен – много шутил и не любил сложные разговоры. Когда настроение было плохим, он предпочитал просто не разговаривать и побыть наедине со своей музыкой, а иногда с алкоголем.

Натан не был с ним близок. Если быть честным, никто из старост не был с ним близок, не считая Горского.

– Ты в порядке? – спросил Натан, но был удостоен лишь коротким кивком. – Не знаешь, по какой причине сбор?

– Догадываюсь, – хрипло выдавил Емельянов после того, как проглотил еще одну порцию алкоголя.

– Из-за ночного инцидента?

– Какого инцидента? – удивился Белавин.

– Ты, Саня, словно в панцире живешь, – в гостиную вошел Игорь. Весь его вид говорил о том, что у него кипела работа в мастерской – художественный фартук и некоторые кисти в кармане, а также пальцы были испачканы свежей краской, на щеке красовалась черная клякса, волосы были собраны в короткий хвост на макушке – и он явно был недоволен тем, что его оторвали от работы.

Натан прикоснулся пальцами к своей щеке, не отрывая взгляд от Игоря. Повел бровями и кивнул в его сторону, указывая Дубовицкому на испачканное лицо.

Игорь тяжело опустился на диван. Раздраженно и беспорядочно стал тереть щеки рукавом уже испачканной рубашки, но лицо лишь сильнее измазалось в краске.

Дубовицкий был человеком сложным и простым одновременно. Его мысли и чувства были ясны как день. Он никогда не юлил, не искал сложных путей для достижения своих целей, был прямолинейным и открытым. Всегда говорил то, что думает на самом деле. Вместе с тем он был достаточно жесток, мало что смыслил в любви и здоровых отношениях, не имел совести и никогда не был знаком с чувством вины. Он полагал, что был отличным другом, но, честно говоря, о дружбе он знал ровно столько, сколько и о любви. По неизвестной всем причине держать его в рамках мог только Горский, что, в принципе, и послужило причиной их вымученных, сложных, но все же дружеских отношений.

Натан заметил, что сегодня Игорь был непривычно подавлен – усталые глаза распухли то ли от бессонной ночи, то ли от слез. В последнем, зная Игоря, Натан сильно сомневался, но искренне удивился такому предположению.

– Что я опять пропустил? Что произошло? – не унимался Белавин, вглядываясь в лицо каждого из присутствовавших, словно перепуганный филин, озиравшийся вокруг.

– Все собрались? – в гостиной показались Коваленский, а за ним Горский. – С самого утра Якунин нас самозабвенно и бесконечно «любил», – Коваленский показал пальцами кавычки и сел рядом с Игорем, подняв очки на лоб. Откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. – Хотя, если быть честным, то не меня, а в основном Свята. Я мимо проходил и попался под горячую руку. Как обычно…

Коваленский, по мнению Натана, был самым рассудительным и спокойным. Абсолютно неконфликтный человек, хотя на первый взгляд мог показаться достаточно отстраненным, а возможно, и вовсе враждебным. Он дольше всех был знаком с Горским, поэтому многие их окрестили лучшими друзьями. Но были ли они таковыми на самом деле, сложно сказать. Кауфман подозревал, что между парнями обоюдной дружбы нет, словно Горский просто позволял Коваленскому быть его другом. Так снисходительно и «великодушно».

Горский – абсолютно наглухо закрытая книга. Чаще всего при любом разговоре Святослав вел себя безразлично и безэмоционально. Натан никогда не мог понять, был ли тот заинтересован в разговоре, когда оживленно участвовал в дискуссии. Было ли ему действительно смешно, когда он изображал что-то наподобие улыбки. И было ли ему на самом деле грустно, когда он пытался сопереживать и сочувствовать. Натану казалось, что Горский из тех людей, кто не умел выражать свои чувства ни словами, ни поступками, поскольку сам себя понять не был способен.

– Это все из-за найденного трупа? – озвучил свою догадку Натан, наблюдая за тем, как Святослав отобрал бутылку у Емельянова и поставил на камин.

– Кто труп? Где труп?! – испуганно выкрикнул Белавин и вскочил с кресла.

Натан спокойно похлопал по подлокотнику кресла, подзывая друга сесть обратно, и вполголоса ответил: «Успокойся, сейчас все узнаешь».

– Между Игорем и…

– Игорь, – Горский не дал Даниилу договорить, голос его звучал холодно и отстраненно, достаточно резко, – ты в этом как-то замешан?

Святослав взглянул на Игоря – тот поджал губы и посмотрел в сторону, словно не было ничего более интересного, чем открывшийся из окна вид. Горскому было невероятно сложно считывать эмоции людей. Ему нужны были откровенные разговоры, без преувеличения действительности и намеков. Важно, чтобы человек проговаривал то, что чувствовал на самом деле, при разговоре с ним. Конечно, не было гарантий правдивости этих слов. Но Горский не был идиотом.

Святослав стремительно двинулся к Дубовицкому. Мгновение – и он уже стоял напротив. Склонился, уперся руками в подлокотник дивана и пытался поймать его беглый взгляд. Смотрел пытливо, не моргая, словно вынуждая Игоря говорить. И неважно, что именно.

– Что произошло? Расскажи мне. – Голос, твердый и уверенный, растоптал последние крохи привычного самообладания. Игорь опустил глаза, поджал губы в тонкую линию. Горский ударил пальцами по щеке друга. Не хлестко. Не больно, лишь чтобы привлечь внимание. – Говори. Что ты ей сделал? – Игорь стоически молчал. Святослав крепко сжал его подбородок, впился пальцами в щеки и заставил смотреть на себя. – Говори же!

– Я не сделал ей ничего, о чем бы ты не знал, – с трудом выдавил Игорь, глотая тугой ком в горле. Светлые брови свелись к переносице, щеки налились стыдливым румянцем, а в глазах появился влажный блеск.

Святослав невольно опустил взгляд и заметил, как между острых ключиц сверкнул знакомый медальон. Игорь поспешил спрятать его, лихорадочно застегивая пуговицы. Пальцы Горского в мгновение ослабли.

В комнате повисло гнетущее молчание. Коваленский скользнул задумчивым взглядом по безжизненному лицу Горского, напряженной спине Игоря, затем торопливо отвел глаза. Тихий вздох. Равнодушное покашливание. Так он пытался скрыть свое странное душевное волнение. Но трясущиеся пальцы, что так рьяно терзали перламутровую пуговицу на манжете, выдавали его истинное состояние.

– Горский, объяснись перед нами тоже. – Белавин напряженно поджал губы и, посмотрев на Натана, отчаянно шепнул: – Что происходит?..

– Вчера около полуночи на четвертом этаже общежития обнаружили труп второкурсницы, – зычно и достаточно буднично начал Горский. – Соня Василевская. Факультет живописи. Очевидно, суицид. – Святослав чуть поджал губы и отстраненно посмотрел в окно. – По крайней мере, на первый взгляд.

– Что это значит? – подал голос Емельянов. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и буравил взглядом сводчатый потолок, украшенный каменными декоративными нервюрами. – Может, сама, а может, и нет?

– Следователь упомянул о необходимости проверить версию доведения до самоубийства. Якунин на фоне всего этого словно оголенный нерв. – Горский устало потер переносицу. – Надеюсь, – он скосил взгляд на заметно поникшего Игоря, – это просто суицид.

– Почему? – Белавин удивленно вскинул брови. – Что же в этом хорошего?

– Могут возникнуть вопросы к нашей системе и Уставу, – терпеливо пояснил Емельянов. – Обвинят в аморальности наших методов или же, наоборот, в бездействии.

– Вот еще! – возмутился Белавин и сел вполоборота, чтобы видеть Емельянова, который лежал за его спиной. – Это с какого перепугу? Мы никогда и никого не обижали! У нее были какие-то проблемы со студентами, о которых мы не знали, но должны были знать? – Внезапная догадка ошпарила сознание Белавина, словно кипятком, и он вскочил на ноги. – Предсмертная записка?! Кого она обвинила?! Кого-то из нас?!

– Саш, – Даниил мельком посмотрел в сторону Игоря и тихо вздохнул. – Не было никакой записки. Успокойся. Еще ничего не известно…

– Ну конечно… – вяло отозвался Емельянов и перекатился на бок, подперев голову кулаком. – У них с Васькой периодически какие-то проблемы были с другими девчонками. Несколько раз я даже видел раскрашенное лицо у Колычевой.

Емельянов поймал на себе удивленные взгляды старост.

– Откуда знаешь? – первым отмер Горский и свел брови к переносице.

– Да ладно-о-о, – наигранно протянул Емельянов, но, заметив стальной взгляд Святослава, объяснил уже более будничным тоном: – Васька практически каждый вечер приходит в клуб. Сложно было не заметить, да и врать она не особо умеет. Прямо ничего не говорила, но и так все понятно.

– Почему ни разу не упомянул на собрании?

– А должен? – Емельянов раздраженно фыркнул и вновь перекатился на спину. – Это не мой факультет, да и она не жаловалась.

– Со… – Игорь прокашлялся, прочищая горло. Голос его предательски дрогнул, когда он вслух хотел произнести ее имя. – А Василевская? Ты ее тоже видел?

– Побитую? Не, – безразлично отозвался Емельянов. – Один раз Вася сказала мне, что заступилась за подругу с факультета живописи и попала под раздачу. А позже я видел их вместе на предновогоднем розыгрыше Тайного Деда Мороза. Они довольно мило общались, кажется, даже обменялись секретными записками.

– Пф, – Игорь еле сдержался, чтобы не закатить глаза. – Это вообще ничего не объясняет. Речь могла идти о ком угодно…

– Да, – не без сожаления согласился Емельянов. – Но я склонен доверять своей интуиции. Кроме того, Васька толком ни с кем подружиться не успела, видел ее только с Вишневским и умершей. Все.

– А соседка? – поинтересовался Горский. – Может, речь шла о ней?

– Ее соседка учится на моем факультете, – Емельянов чуть сморщился. – Настоящая язва. Всю плешь мне проела… Сомневаюсь, что Колычева смогла бы найти с ней общий язык.

– Вообще не понимаю, о ком вы все говорите… – растерянно произнес Белавин.

Натан, не выдержав, прыснул в кулак, но через секунду прокашлялся и решил задать вопрос, который уже давно вертелся на языке:

– Кажется, мы отошли от темы. Игорь-то какое отношение имеет к Василевской, не считая того, что он староста ее факультета и куратор?

Горский пропустил вопрос Натана мимо ушей, осторожно сел на подлокотник дивана рядом с Игорем, широко расставил ноги и опустил голову. Невероятная слабость накрыла его тело. Он сам не понимал, как вся эта ситуация с Игорем приобрела такой багряный оттенок. Предположения Емельянова не имели для Святослава никакого веса. Конфликты Василевской являлись лишь следствием безалаберного и ветреного поведения Игоря. В отличие от других старост, Горскому об этом было известно наверняка.