Цитаты из книг автора «Вамик Волкан»

драмой, в которой сын обычно постепенно отказывается от матери и идентифицируется с отцом. Недостаток таких фантазийных образов в том, что они не выдерживают проверки реальностью, как настоящие мать или отец. Созданные в воображении родители в итоге часто далеки от реальности: они либо идеализированы, либо ужасают. Анна Фрейд писала о «хронических неудачниках», чей симптом заключается в неспособности хранить свое имущество. Они постоянно теряют деньги, забывают тетради в школе, а одежду – у друзей, когда приходят к ним в гости. Она отметила два слоя идентификации, имеющих место в таких случаях. Хронические неудачники пассивно отождествляют себя с утраченными предметами (и таким образом подпитывают свое ощущение потерянности) и активно отождествляют себя со своими умершими родителями, которые оставили своих детей. Хронические неудачники обращаются со своим имуществом так же, как их родители обошлись с ними[85]. Предложенной Анной Фрейд описание хронических неудачников напомнило мне заметку о детях израильских солдат, пропавших без вести. Эти дети постоянно теряли свои вещи и, громко плача, пе

В идеальном варианте у ребенка двое родителей, с которыми он может отождествляться, и такая идентификация помогает ему расти и преодолевать различные ступени развития. Если родитель недоступен, ребенок бессознательно создает воображаемый родительский образ для того, чтобы решить задачи роста. Например, мальчику без отца необходимо создать соперника в борьбе за мать для того, чтобы справиться с эдиповой дра

Как показывает ниже приводящаяся история, умение оставшегося родителя адекватно реагировать на утрату сказывается на том, как ребенок справляется с потерей. Под адекватной реакцией имеется в виду способность переживать горе, утешать ребенка и обеспечивать ему под

Кажется само собой разумеющимся, что ребенок из благополучной семьи с внутренним ощущением любви и безопасности лучше сможет преодолеть кризис, включая и боль утраты. Это подтверждают и наблюдения Анны Фрейд и Дороти Берлингем за лондонскими детьми во время воздушных налетов на город в годы Второй мировой войны. Они обнаружили, что маленькие дети со спокойными, умеющими ободрить матерями или замещающими матерей фигурами смогли избежать нарушений со стороны психики: матери обеспечили безопасное окружение, в котором дети чувствовали себя защищенными, несмотря на то, что мир снаружи сотрясали взрывы. И, наоборот, если мать впадала в панику от бомбежек, ребенок тоже становился беспокойным[83].

смертью домашнего любимца, ребенок в силах совладать, поэтому ребенок выражает его. Столкновение со смертью значимого взрослого может оказаться для ребенка слишком пугающим, поэтому бессознательно ребенок отрицает ее и не проявляет признаков печали. Писатель-романист Брюс Даффи вспоминает, что его семья думала, будто он ничего не чувствовал, когда потерял мать в возрасте одиннадцати лет, будто у него только «дикая, отвратительная наклонность хохотать в неподходящее для этого время»[80]. Похоже, что на уровне бессознательного он не мог выдержать печальных чувств, поэтому, не отдавая себе в этом отчета, заменял их на смех. Происходила полная замена аффекта.

мертвое: жука, цветок или домашнее животное. Один мальчик четырех лет абсолютно спокойно принял известие о том, что его отец ушел на небо. Три месяца спустя он был опечален, когда отец не пришел на праздник в его детском саду. А все потому, что мальчик решил, будто нет никакой разницы между небесами и любым другим местом на земле. Неспособность детей понять смерть может выражаться такими высказываниями: «Ты сказал мне, что мама не вернется, но я хочу позвонить ей по телефону». Детям от пяти до десяти лет смерть видится обратимой и временной, что ведет к своего рода желаемой реальности, от которой неотделимы тайная вера ребенка в то, что важный для него человек не умер. Между пятью и девятью годами ребенок знает, что смерть есть, но не думает, что это может произойти с ним. После десяти лет у детей появляется более реалистичное представление о смерти и ее необратимости. Реакция детей предподросткового возраста на утрату часто кажется странной, совсем не такой, какой можно ожидать от сраженного горем человека. Ребенок может более явственно проявлять печаль о смерти домашнего животного, чем о смерти члена сем

В возрасте двух или трех лет ребенок, вероятно, способен с помощью взрослого кое-что понять о смерти – просто потому, что он наверняка видел что-то мерт

До двух или трех лет дети, потерявшие важного для них человека, просто чувствуют, что им недостает чего-то. Это состояние сродни чувству голода. Горе взрослого предполагает освобождение от психического двойника умершего. Но у ребенка в этом возрасте еще не сформировано постоянство объекта (способность создавать и поддерживать психического двойника другого человека), и поэтому горе ребенка не похоже на горе взрослого. Ребенок узнает базовый опыт развития, взрослея в неполной семье или же в неполной семье с родителем, который подавлен горем. Он создаст фантазийный образ утраченного родителя и будет пытаться сохранить его.

Каждая пятая беременность заканчивается выкидышем. Тем не менее наша культура необыкновенно бесцеремонна по отношению к таким утратам. Мы часто не отдаем себе отчета в том, что родители установили глубокую связь с нерожденным ребенком и нуждаются в оплакивании этой разорванной связи. Принятые у нас, исполненный благих намерений слова сочувствия умаляют значение этой связи. Мы говорим родителям, что очень сожалеем, а затем добавляем, что у них будут дети. Порой мы говорим, что выкидыш случился, несомненно, к добру, потому что у плода могли быть врожденные дефекты. Выкидыш часто вызывает ощущение краха и несостоятельности у обоих родителей, но особенно у матери, и если ей не позволено горевать, у нее могут возникнуть дли

родители бессознательно привыкают к ощущению будущего как к чему-то, что включает этого ребенка. Со смертью ребенка родители утрачивают не только дорогую связь, но и спланированное в их представлении будущее. Таким образом, смерть может оказаться слишком тяжелой, чтобы справиться с ней. Кроме того, смерть детей часто осложняется чувством вины. Являясь родителями, мы убеждены, что должны как-то защитить наших детей, даже когда они вышли из-под нашей опеки. Смерть ребенка, жившего с родителями, нарушает равновесие в семье. Если такая утрата не объединяет семью, она может привести к необратимому разрыву, так как члены семьи пытаются осознать смысл утраты, дают выход своему гневу и чувству вины. Я знал супружескую пару, которая потеряла двоих детей в авиакатастрофе. В течение нескольких недель муж отражал обвинения жены, утверждавшей, что детям, не достигшим подросткового возраста, рано одним летать на самолете. Катастрофа была вызвана неполадками в двигателе, но жена обвиняла мужа в том, что он позволил им лететь; в результате связь между супругами оборвалась.