Тучи над Европой собирались долго. Была давняя война 1870 года, которую французы вчистую проиграли. Была осада Парижа немцами, крушение империи Наполеона Третьего, такой процветающей, такой блестящей. Были Эльзас и Лотарингия, отрезанные от Франции и присоединенные к Германии. Назревала большая перестановка сил.
Франция жаждала реванша. Британия, почуяв угрозу своему могуществу, забеспокоилась. Австрия приняла сторону Германии. Россия колебалась. По всей Европе заключались тайные союзы, которые ни для кого не были тайной.
– Все идет к новой войне, – говорили пессимисты.
– Никакой войны не будет, – отмахивались оптимисты.
И в самом деле: к чему воевать, когда жизнь обрела невиданную прежде стабильность и ее заполнили открытия науки и техники – появились телефоны, граммофоны, автомобили, аэропланы, когда Сантос-Дюмон облетел Эйфелеву башню на дирижабле, а потом поднялся в воздух на одном из первых самолетов; когда в театрах каждую неделю дают новую пьесу и в ложе министра можно увидеть красавицу, о которой говорит весь Париж. Вздор эта ваша война, господа!
Но война была тут, она незримо присутствовала – в таможенных пошлинах, которыми чинили друг другу препятствия отдельные страны, в карикатурах, которыми обменивались ведущие газеты, в высказываниях политиков. И все же время шло, 1870-й остался далеко позади, а осажденный Париж стал историей.
Европа шагнула в двадцатый век. Казалось, еще немного, и все как-нибудь устроится, и оптимисты в кои-то веки окажутся правы. Но тут заволновался, забродил, закипел балканский котел, где и так всегда было неспокойно. Добрые соседи, само собой, тотчас примчались тушить пожар. Кто с ведром, а кто со спичками.
– Гм… Соседушка, а зачем вам спички?
– Что вы, соседушка, какие спички? Вам померещилось!
Впрочем, на Балканах с грехом пополам разобрались, и оптимисты выдохнули с облегчением.
– Войны не будет, господа! Теперь уже – совершенно точно.
И тут…
– Последние известия! Убийство наследника австрийского престола! Покупайте нашу газету! Наследник Франц-Фердинанд убит в Сараеве!
(Кстати, обычно никто не вспоминает, что вместе с австрийским эрцгерцогом была убита и его морганатическая супруга графиня Софья Хотек. Впрочем, о ней и в те дни почти не говорили.)
Однако войну нельзя развязать просто так, даже если убит наследник престола. Сначала надо провести расследование. Только какое тут расследование, скажите на милость, если все для себя уже всё решили? Убийство произошло на территории Боснии, которую Австрия не так давно оттяпала от Сербии. Все ясно, все понятно, за убийством стоят сербы, и совершенно неважно, что никаких доказательств этого не найдено. Сербию традиционно поддерживает Россия, участница Тройственного союза наряду с Францией и Британией, направленного против Австрии и Германии. Последняя меж тем клятвенно обещает оказать Австрии помощь в любых ее действиях. И – понеслась карусель.
– Австрия предъявляет Сербии ультиматум!
– Всеобщая мобилизация в Сербии!
– Австрия объявляет Сербии войну!
– Австрийские войска обстреливают Белград!
– Всеобщая мобилизация в России!
– Германия предъявляет ультиматум России и Франции!
– Германия объявляет войну России!
– Германия объявляет войну Франции!
– Британия объявляет Германии войну!
– Франция и Британия объявляют войну Австрии!
– Последние известия! Покупайте нашу газету! Турция обстреливает русские порты в Черном море! Россия объявляет войну Турции! Сербия, Франция и Британия объявляют войну Турции!
Долго собирались тучи – и наконец разразились кровавым дождем. Мировая война. Первая, но не последняя.
Каждый день газеты приносят новые вести – о подводных лодках, которые топят военные и мирные корабли, о применении газа на фронте, о цеппелинах, которые бомбят Париж… За цеппелинами подтянутся и самолеты. Будут бомбить не только Париж, но и Лондон, и Ливерпуль. Наука, черт побери! Техника! Прогресс!
А война все не кончается. Италия, у которой давние разногласия с Австрией из-за Тироля, вступила в войну на стороне союзников, зато Австрия и Германия перетянули к себе Болгарию. Победы чередуются с поражениями, в войну влезает уже Португалия, хотя что там делать Португалии, совершенно непонятно. Цены меж тем ползут вверх, и обыватели ждут свежих газет уже не с ужасом, а с привычной тоской.
Когда же все это кончится?
Когда?
Когда?
Восточный фронт, Западный фронт… А там и верденская мясорубка – почти год ожесточенных военных действий на одном пятачке. Новые страны вступают в войну, прикидывая для себя возможные прибыли. А что? Все дерутся, и мы подеремся, чтобы победители нас не забыли. Главное, было бы что делить.
…По правде говоря, в те дни баронесса Амалия Корф упустила нить событий. Она отлично понимала, что сейчас, именно сейчас на ее глазах творится история и что происходящие события определят лицо мира на многие годы вперед. Но то, что происходило в ее собственной жизни, на время оттеснило на второй план все, что творилось на Западном фронте, на Восточном фронте, в Дарданеллах, в подводной войне и вообще везде.
Дядя Казимир заболел. Этот невысокий кругленький человечек в жизни своей не занимался ничем стоящим, никогда нигде не работал и вообще пальцем о палец не ударил. У него не имелось ни собственной семьи, ни детей, ни сколько-нибудь значительных привязанностей. По характеру своему он был добродушный бонвиван, которого люди, склонные делить мир только на черное и белое, считали совершенно никчемной личностью, да что там – попросту паразитом. В молодости Амалия входила в их число, но, когда повзрослела, стала больше ценить и понимать дядюшку с его неосознанной тягой к свободе, с его нежеланием мириться с условностями и жить как все. Правда, все это дядюшка стремился осуществить за ее счет, так как своего состояния у него не было, но в конце концов Амалия приучилась закрывать на сей неприятный момент глаза. Потому что Казимир хотя и был человеком пустяковым и расточительным, но тем не менее не был способен ни на подлость, ни на жестокость, ни на вероломство.
И вот теперь этот добрый, слабохарактерный, совершенно неприспособленный к житейским невзгодам человек заболел, и заболел тяжко. Его мучил желудок, врачи подозревали рак. Они делали все, на что была способна тогдашняя медицина, но удавалось только немного облегчить его страдания. Казимир умирал, и близкие – мать Амалии и сама Амалия – видели это. Если бы он жаловался, оглашал воздух стонами и мольбами, если бы хоть как-то выдавал, что ему плохо, они бы могли это понять; но Казимир страдал молча, безропотно, кусая губы и отворачиваясь к стене, что было ужаснее всего. Он, такой беззаботный и так любивший жизнь во всех ее проявлениях, теперь, умирая, проявлял настоящую высоту духа, и Амалия в который раз думала: как мало мы знаем даже о самых близких людях, и до чего на самом деле противоречива человеческая натура.
Она вызывала к постели больного лучших врачей, добилась даже того, что Казимира осмотрел придворный лейб-медик, но дядюшке не становилось легче. Тогда Амалия вспомнила о профессоре, европейском светиле, который специализировался на желудочных болезнях. Одна незадача: профессор жил в Швейцарии, а в условиях войны путь от Английской набережной, где располагался особняк баронессы, до Швейцарии обещал быть неблизким.
– Он не доедет, – с тревогой покачала головой Аделаида Станиславовна, мать Амалии.
– Значит, мы поедем с ним, – сказала Амалия.
– Может быть, я поеду, а ты останешься в Петербурге? – предложила мать.
Обе женщины не любили новое название столицы – Петроград, оно резало им слух. В начале войны с немцами российские власти не нашли ничего умнее, как переименовать главный город страны, чье имя звучало слишком по-немецки.
Амалия задумалась. По правде говоря, у нее не было никакого желания сидеть на месте. Оба ее сына воевали, а совсем юная дочь Ксения, которая с детства до смерти боялась вида крови, отправилась в госпиталь сестрой милосердия. На первой же операции девушка упала в обморок, но потом сумела взять себя в руки и помогала врачам, перевязывала раненых и вообще старалась делать что могла.
– Ксения останется здесь, она уже достаточно взрослая, – сказала Амалия наконец. – А мы повезем Казимира. Добираться в нынешних условиях будет нелегко, наверняка возникнут разные сложности… Я боюсь, что ты одна не справишься.
Баронесса тогда еще не знала, что уезжает навсегда и что ей уже никогда не увидеть ни свой особняк на Английской набережной, ни сад, многие растения в котором она посадила собственными руками, ни Петербург, ни Россию. Потом, уже потом, когда Амалия поймет все, все до самого конца, ей часто будет сниться поезд, свист локомотива, то, как она подняла вуалетку, садясь на место у окна. Даже тогда тень предчувствия не коснулась ее души – если говорить о настоящем предчувствии, а не о том, которое выдумывается задним числом, чтобы оправдать предшествующие события. Впрочем, в тот момент она была не способна думать ни о чем, кроме дядюшки Казимира и его болезни.
Путь до Швейцарии был долог и труден, и несколько раз испуганным женщинам казалось, что страдалец действительно не доедет, скончается в дороге. Но все обошлось. Профессор с седой бородкой и прищуренными глазами под стеклами пенсне осмотрел и выслушал больного и не стал сразу обнадеживать, однако дал понять, что все, возможно, не так страшно.
– Полагаю, это все-таки запущенный случай язвы… Ведь ваш дядя, баронесса, ни в чем себе не отказывал? Гм… Ну что ж, будем лечить…
Воспрянув духом, Амалия решила оставить дядю на попечении матери, а сама вернуться в Петроград. Но Аделаида Станиславовна воспротивилась и привела тысячу доводов против этого. По правде говоря, она просто боялась остаться с больным братом одна. В присутствии дочери женщина всегда чувствовала себя спокойнее.
Медленно, но верно Казимир пошел на поправку. Это был конец 1916 года. Битва под Верденом завершилась победой французов, и в газетах впервые заговорили о возможном перемирии. Кроме того, престарелый австрийский император недавно умер, и появилась надежда, что новое австрийское правительство пойдет на уступки.
– Все скоро кончится, – твердила помолодевшая Аделаида Станиславовна, улыбаясь брату. – И война, и твоя болезнь. А потом мы поедем домой!
Казимирчик молчал, но он тоже был рад, что проклятой войне скоро конец. Откровенно говоря, то, что творилось в Европе, наводило на него смертельную тоску. И в мирной нейтральной Швейцарии он стал выздоравливать не только благодаря мастерству профессора (которому Амалия заплатила большие деньги), но и потому, что здесь мало что напоминало о войне.
Но война не кончилась: США, разъяренные тем, что немцы периодически топили своими подлодками их корабли, приняли сторону союзников. Обрадовавшись, те отвергли предложения немцев о мирных переговорах. Однако вскоре события приняли совершенно неожиданный оборот.
– Революция в Петрограде! Последние новости! Покупайте нашу газету! В России революция!
В тот день у Аделаиды Станиславовны был большой соблазн спрятать газеты куда-нибудь подальше. За обедом она промолвила небрежным тоном:
– Кажется, в России беспорядки.
Увидела помрачневшее лицо дочери и мысленно выругала себя за то, что вообще заикнулась об этом.
– Ничего толком не известно, – сказала Амалия. – Разве что в Женеве кто-нибудь уже знает, что происходит.
– А при чем тут Женева? – спросил Казимир, тяжко вздыхая. Вид у него был унылый, потому что жестокосердный профессор разрешал ему на обед только яйца всмятку. И никакого шампанского.
Амалия метнула на него хмурый взгляд.
– Женева – это шпионское гнездо, – буркнула она. По своей прежней работе в Особой службе Амалия была одно время связана с разведкой, и в данной области для нее не имелось тайн.
– Во всяком случае, – вмешалась Аделаида Станиславовна, – я думаю, что нам пока не стоит волноваться, раз мы еще ничего не знаем.
Последующие дни принесли новые вести, и лицо Амалии, когда она читала газеты, становилось все мрачнее и мрачнее, а на переносице залегли тонкие морщинки. Царь Николай подписал отречение на станции с символическим, да что там – пророческим названием Дно. В России образовано Временное правительство, которое возглавил некто Керенский.
Позвольте, Керенский? Болтун, морфинист, петрушка?
– Это неслыханно! – бушевала Амалия, широкими шагами меряя гостиную. – Умные вроде бы люди – Милюков и компания, а выдвинули никчемного дурака! Лишь бы не давать власть кому-то поумнее, из страха, что он может ее забрать себе, а их оставит ни с чем…
Аделаида Станиславовна ходила за ней, утешала, пыталась успокоить, как все матери. Тут наверняка какой-то тонкий расчет, который им неизвестен… Даже если Керенский неумен, ему наверняка помогут умные советники… Вот увидишь, все будет хорошо! У России много друзей, они ее не оставят, тем более сейчас, когда война…
– В политике не бывает друзей, – отрезала Амалия. – Есть только враги врагов.
И, словно чтобы подтвердить ее слова, Германия пошла ва-банк, разыгрывала козырную карту. Карта эта называлась так: «все средства хороши, чтобы вывести одного из союзников из войны». А там, глядишь, удастся и с оставшимися разобраться.
О каком именно союзнике шла речь, спросите вы? Да о том, где власть менее всего стабильна. Дунь на нее, и начнется всеобщий разброд.
В апреле некий господин в кепочке пересек в пломбированном вагоне территорию Германии и заявился в Петроград. У господина были деньги, которые ему дали немцы, были большие связи среди революционеров, и господин без промедления принялся за дело. Тем делом был захват власти, а также вывод России из войны в качестве уступки тем, кто посадил его в пломбированный вагон и снабдил всем необходимым.
Об этих обстоятельствах Амалия узнала уже позже. Пока же ей было ясно одно: в России творится нечто, что вряд ли кончится добром.
В войсках союзников тоже началось брожение, отдельные части отказывались идти на фронт. Но то было ничто по сравнению с вестями, которые приходили из Петрограда. От обоих сыновей Амалия уже давно не получала ни строчки, и ее душу томили самые скверные предчувствия. К тому же Амалию мучило, что она оставила дочь одну в Петрограде. Конечно, там много знакомых и Ксении есть к кому обратиться за помощью, но… но…
– Я хочу, чтобы она приехала в Швейцарию, – сказала баронесса. – Здесь безопаснее.
– Вряд ли девочка оставит госпиталь, – осторожно заметила Аделаида Станиславовна. – Ты же знаешь ее характер. Если ты пошлешь ей телеграмму и вызовешь ее сюда, она просто не послушается.
– Значит, – сухо заключила Амалия, – мне придется тяжело заболеть.
И баронесса отправила Ксении две телеграммы: одну – обычным путем, другую, на всякий случай, – через французское посольство, в которых говорилось, что она серьезно заболела и нуждается в помощи. Одну из телеграмм Ксения получила и даже успела ответить, что постарается поторопиться.
Она выбралась из России за два дня до второй революции. Господин в кепке все-таки довел свою миссию до конца и отправил петрушку туда, где тому было самое место – в ящик для отыгравших свое кукол. Вскоре после этого новый правитель России заключил перемирие с немцами, которые получили бесценную возможность перебросить свои войска на Западный фронт.
Ксения добралась до Швейцарии в канун Нового, 1918 года. На всю жизнь она запомнит праздничную суету, волшебный запах елок и гирлянды игрушек, продававшиеся на каждом углу. А среди всего – лицо матери, которая постарела разом на много лет, и ее необыкновенные глаза, с которыми она бросилась дочери навстречу.
– Ты приехала, боже мой, ты здесь! Какое счастье!
Амалия разрыдалась.
Они наплакались, и баронесса стала расспрашивать Ксению о том, что та видела в Петрограде и потом, когда ехала сюда. Из сбивчивых рассказов дочери Амалия поняла, что власти полностью выпустили ситуацию из-под контроля. В стране царила бешеная дороговизна, за продуктами питания выстраивались очереди, в армии разброд и неразбериха, а Керенский умел только произносить речи и наводнил Россию спешно отпечатанными деньгами, которые стремительно падали в цене. Неудивительно, что большевики так легко смогли от него избавиться.
– Некоторые из слуг вдруг без всякой причины сделались грубы… – Ксения покраснела. – Я забрала кое-какие вещи из нашего особняка… мне было боязно их там оставлять.
Баронесса взглянула на вещи, которые дочь вывезла из Петербурга, и улыбнулась. Несколько книг, маленькая картина, альбомы с фотографиями… и две шкатулки с ее драгоценностями. Ай да Ксения! Не так уж девочка наивна, как всегда казалось.
– Главное, что ты здесь, – сказала Амалия. – Теперь надо подумать над тем, как бы вытащить из России семью Михаила (Михаил был ее старший сын). Я послала им уже штук двадцать телеграмм, чтобы они бросали все и ехали к нам, но до сих пор не получила ответа.
– Телеграф почти не работает, – ответила Ксения. – Ко мне дошла только одна твоя телеграмма, которую передал господин из французского посольства.
По правде говоря, несколько телеграмм Амалии все же были получены, однако жена Михаила и ее родители вовсе не торопились собирать вещи и выбираться из России. Как и многим другим, им казалось, что вот-вот революция как-нибудь сама собой рассосется, большевиков сместят и все вернется на круги своя. Однако когда начались аресты, повальные обыски и расстрелы, стало понятно, что жизнь тех, кто хоть чем-нибудь не угодил новому режиму, висит на волоске. А ему не нравились все, кто хоть что-то значил при прежнем режиме.
Из России начался Великий Исход. Бежали банкиры и адвокаты, писатели и ученые, музыканты и кокотки, князья и мелкопоместные дворяне. Бежали теноры, модистки, генералы и куплетисты, градоначальники и полицейские, учителя гимназий и преподавательницы Смольного института. Бежали старые и молодые, мужчины и женщины, увозя с собой детей. Бежали через Финляндию и Польшу, то есть через бывшие провинции великой империи; бежали через Батум и Китай, через Крым и Одессу; бежали по суше и по воде, проявляли чудеса изворотливости, переходили по тонкому льду замерзшие реки… А между тем…
А между тем мировая война в Европе подошла к концу. Австрийский император был вынужден отречься от престола, немецкий сопротивлялся до последнего, но уже ничего не решал. Франция получила обратно Эльзас и Лотарингию, Австро-Венгрия распалась на несколько государств. Казалось, мир наконец-то вздохнет спокойно. Но в это же время в России разгоралась самая страшная из всех войн – война гражданская, потому что не всем пришлись по вкусу обещания мира и спокойствия, подкрепленные обысками и расстрелами. Генералы Деникин и Врангель собрали Добровольческую армию, в Сибири восстание возглавил генерал Колчак. И как будто мало было того, что воюют красные и белые, повсюду в провинции поднялись банды, чье занятие было одно: убивать и грабить.
Да еще голод… и тиф…
Однако даже в этих условиях большевики не отдали власть. Слишком дорого она им досталась, чтобы расставаться с ней просто так. И, чтобы окончательно обезопасить себя от попыток реставрации предыдущего режима, они истребили всех членов царской семьи, до кого сумели дотянуться. Включая женщин и детей.
В 1918 году с фронта вернулся второй сын баронессы, Александр, который воевал вместе с английскими войсками во Фландрии и был там тяжело ранен. Через некоторое время Амалия получила сведения, что ее старший сын вместе с отцом находится в частях Добровольческой армии, которые через Крым отступили в Константинополь. Она сразу же собралась и вместе с Ксенией, которая сама вызвалась ехать с ней, отправилась туда.
О проекте
О подписке