Глава 2
Номер два

– Мама, почему ты так поздно? Что-нибудь случилось?

Такими словами встретила Амалию ее дочь Ксения, когда баронесса наконец прибыла на виллу.

– Ничего особенного. Я была в полиции.

– О! Машина подвела?

– Это не из-за машины, никакой аварии не было. Я нашла убитого.

– Где?

– На обочине, в нескольких верстах отсюда. – Почему-то ей было легче сказать русское слово «верста», чем обычный для Европы километр, хотя это почти одно и то же.

Тут появился старший сын Амалии, Михаил, который в последнее время был на вилле за главного, и Амалия повторила детям то, что уже рассказала ранее инспектору.

– Какая-то мутная история, – проворчал сын. – Надеюсь, хоть в этом они не станут обвинять русских беженцев? Недавно у соседей пропала какая-то мелочь, так они сразу же написали на нас жалобу, что, мол, наши жильцы занимаются воровством, а мы их покрываем. В конце концов выяснилось, что украл их же слуга, но хозяева и не подумали извиняться.

Амалия поморщилась.

– Насколько я поняла, пока еще слишком рано делать какие-то выводы. Я имею в виду, кто убил того беднягу.

– И вообще это нас не касается, – добавила Ксения. – Тебе разогреть ужин?

– Нет, уже слишком поздно. Миша, как идут дела на вилле?

И она стала обсуждать с сыном судьбы новых беженцев и возможности их устройства.

Амалия вставала поздно, и на следующее утро первая ее мысль была о вчерашнем происшествии. Как следует все обдумав, она отправилась к сыну.

– Миша, где у нас старые газеты? Мне нужны все выпуски за… постой… хотя бы за последние несколько месяцев.

– Ты что-то ищешь? – спросила Ксения, заглянув в дверь.

– Старые газеты. Хочу найти номера один и два. – Видя непонимающее лицо дочери, Амалия пояснила: – Если убийство хозяина кафе было третьим, должны быть второе и первое. Надо понять, в чем дело.

– Что-то я не припомню никаких номерных убийств, – заметил Михаил, – а ведь я читаю всю местную прессу и парижскую тоже.

– Ты мог просто не обратить внимания. Так где газеты?

…Она устроилась в угловой комнате с ворохом газет и, хмурясь, стала просматривать уголовную хронику. Горничная принесла завтрак и бесшумно удалилась. В дверь заглянула Ксения.

– Тебе помочь?

– Да, если тебе не сложно.

– Как по-твоему, что за этим кроется?

– Не знаю, но мне все это не нравится. И еще не нравится то, что убийство произошло недалеко от нас.

– Думаешь, у них хватит низости обвинить кого-нибудь из наших?

Амалия ответила не сразу.

– С тех пор как революционное правительство отказалось платить по царским займам, с французами стало очень тяжело разговаривать, – наконец проговорила она. – Они все время плачутся, что их обманули, как будто в этом виноваты ты, или я, или белые офицеры, бежавшие от зверств чекистов. Вся беда в том, что французы великодушны ровно до той поры, пока не задет их кошелек. И они никак не могут понять, – прибавила Амалия с ожесточением, – что грешно лезть со своими потерянными франками и сантимами к людям, у которых расстреляли близких, у которых детей живьем сбрасывали в шахты… к беженцам, которые утратили все, что имели, а если и спасли, то жалкие крохи. Франция давно переболела своими революциями, а мы…

Она замолчала, кусая губы.

– Как ты думаешь, – решилась Ксения, переворачивая газетные листы, – это надолго?

– Большевики? Конечно. Не стоит тешить себя иллюзиями, дорогая. Империи Российской больше нет.

– Но будет?

– Если и будет, то уже не та, которую мы помним, – отозвалась Амалия, – и потом, для нас это не имеет никакого значения, потому что до новой империи мы все равно не доживем.

– Я очень ценю твою прямоту, – сказала Ксения после паузы. – Но я еще более пессимистична, чем ты. И я не верю в долговечность зданий, построенных на крови.

– Ну, а я знаю, что люди приходят к власти не для того, чтобы эту власть упустить, – отозвалась Амалия. – Все на самом деле очень просто: они выиграли, мы проиграли. Но это не значит, что они правы, и не значит, что не правы мы. Победа означает только то, что кто-то оказался сильнее. Одна русская смута породила Романовых, другая их уничтожила. От Михаила до Михаила, – она поморщилась, – Николай Второй ведь отрекся в пользу младшего брата, и формально Михаил был последним царем, хоть и всего день, кажется… Истории не откажешь в своеобразном чувстве юмора.

Она была готова развивать эту болезненную для нее тему и далее, но решила остановиться. Ни к чему растравлять старые раны. Умирают люди, умирают государства, умирают целые империи, увлекая за собой миллионы в небытие. Где теперь германская империя и кайзер с лихо торчащими усами? А австрийская? Поглядишь теперь, сколько Австрия занимает места на карте Европы, и смеяться хочется – а ведь была ого-го какая держава!

– Думаешь, их победа – настоящая? – настойчиво спросила Ксения. – Я почему-то не могу отделаться от мысли, что большевики все равно в конце концов потерпят поражение.

– Может быть, и потерпят, – рассеянно ответила Амалия. – Но ты должна понимать, что это вовсе не значит, что мы победим.

Она просмотрела последние листы и отложила ворох газет, ощущая досаду. Ни в одной из них не нашлось того, что она искала.

– Есть, – внезапно сказала Ксения.

– Что?

– Кажется, я нашла. Только там и речи нет об убийстве.

И Ксения подала матери мятый газетный лист, на котором красовалось несколько фотографий.

– Вот, смотри… Оноре Парни, известный импресарио и владелец парижского мюзик-холла «Альгамбра», погиб во время пожара в его новом заведении, театре «Лорьян», который он собирался перестроить в еще один мюзик-холл.

Амалия быстро пробежала глазами строки.

– Тут нет ни слова о номере втором, – заметила она.

– Посмотри на фото сгоревшего «Лорьяна».

На обгоревшей стене и в самом деле было четко выведено, судя по всему, мелом: «№ 2».

– Однако! – вырвалось у Амалии. – А во время пожара больше никто не пострадал?

– В заметке сказано, что погиб только Парни.

– Но какая связь может быть между владельцем парижского мюзик-холла, судя по всему, человеком обеспеченным, и хозяином скромного кафе в Ницце?

– Хотя бы та, что у них обоих были свои заведения. Только, по правде говоря, я не уверена, что нашла то, что тебе нужно. Мало ли кто мог сделать эту надпись… и потом, это было не в Ницце, а в Париже, и Парни погиб в огне, а не был убит.

– А номер один тебе не попадался?

– Нет. Но ты же знаешь, обычно номера ставят, когда предметов больше одного. Я хочу сказать, когда все только начиналось…

– Ты права. – Амалия задумалась. – Дай-ка мне сегодняшние газеты, в которых говорится о владельце кафе «Плющ».

«Курьер Ниццы» превзошел сам себя: статья об убийстве Жозефа Рошара сопровождалась аж тремя фотографиями, на которых были запечатлены место преступления, хмурый инспектор Лемье в шляпе, который держал в руке блокнот и волчьими глазами смотрел в объектив, и кафе погибшего.

– Адрес «Плюща» тут есть, – сказала Амалия. – Кроме того, в заметке упоминается, что у убитого осталась вдова, некая Савини Рошар.

Она поднялась с места.

– Ты хочешь с ней поговорить? – спросила Ксения, которая все схватывала с полуслова. – Об Оноре Парни?

– Я хочу понять, какая связь между этими двумя преступлениями, если она вообще есть.

– Значит, инспектор не внушает тебе доверия?

– Сейчас в полиции очень много молодых, – сказала Амалия, – из-за того, что многие из старшего поколения погибли на фронте. И если хочешь знать мое мнение, то да, для инспектора он слишком молод. А если наши недруги попытаются использовать этот случай и начнут давить на него, он может не устоять. В наших же интересах понять подоплеку этого убийства, и как можно скорее.

– Я могу отвезти тебя, если хочешь, – предложила Ксения.

Она никому не признавалась в этом, но ей становилось не по себе, когда мать уезжала куда-то одна. Казавшаяся такой хрупкой и изящной, Амалия была для своей семьи, в сущности, утесом, за который они все цеплялись – в этом страшном мире, полном бед, утрат и горечи изгнания. И Ксения со страхом думала, что мать уже немолода, хоть и прекрасно выглядит для своих лет, что она может сломаться, может погибнуть, и что будет с ними всеми тогда?

– Нет, – ответила Амалия на слова дочери. – Тут недалеко, я быстро съезжу и вернусь.

Она улыбнулась Ксении, взяла со стола перчатки и вышла, а та, не удержавшись, встала с места и подошла к окну, из которого просматривался почти весь сад. Она видела, как мать вышла из дома. Полковник Добровольческой армии, который жил на вилле, поправляясь после ранения, почтительно поклонился хозяйке. Амалия улыбнулась и сказала ему что-то ободряющее. Несколько беженцев, объявившихся на вилле недавно, сидели на скамье возле ограды, увитой цветущими сиреневыми глициниями. И Амалия, хоть и спешила, все же нашла для вновь прибывших несколько теплых слов.

На дорожке показалась монашка с молитвенником в руках – одна из тех монашек, с которыми Ксения несколько недель назад договорилась, что они будут помогать ухаживать за ранеными. Амалия уже шла к гаражу, но, увидев монашку, свернула в ее сторону. Ксении отчего-то показалось, что монашка немного смутилась. Она обменялась с Амалией несколькими фразами, и та удалилась. Но от Ксении не ускользнуло, что мать разговаривала с девушкой чуть дольше, чем с офицером и остальными беженцами.

Амалия села в машину и выехала за ворота. «Вот так встреча», – мелькнуло у нее в голове, но тут наперерез автомобилю кинулся невысокий малый в кепке, с торчащими из-под козырька вихрами и с фотоаппаратом в руках. Машина едва не сбила его – не сбила, собственно, только потому, что Амалия, опомнившись, затормозила.

– Вы в своем уме? – сердито крикнула она, высовываясь в окно.

– Габриэль Форе, «Курьер Ниццы»! Вас не затруднит уделить мне пару минут?

Он попытался сделать фото, однако рука в перчатке тотчас же закрыла объектив камеры, нахально уставившейся на Амалию.

– Затруднит, – стальным голосом ответила та.

– Полно вам, сударыня! Всем уже известно, что это вы нашли тело бедняги Рошара… Это правда, что возле него лежал какой-то таинственный листок?

– Простите, полиция настоятельно просила меня ничего не сообщать прессе.

Положим, это было неправдой, но выглядело вполне правдоподобно и, главное, служило отличным предлогом, чтобы не общаться с прессой. Однако коротышка оказался на редкость настойчив.

– Кто просил? Инспектор Лемье? Да ладно вам, сударыня!

Габриэль Форе, судя по всему, принадлежал к тому неприятному типу журналистов, которые становятся все развязнее по мере того, как беседа с ними становится все длиннее.

– Ариведерчи, сударь. – Теперь голос Амалии был не только стальным, но и вобрал в себя весь лед с обоих полюсов.

– Сударыня!

Но Амалия уже уезжала. Однако в зеркальце заднего вида она заметила, как Габриэль, не тратя времени даром, кинулся к видавшему виду велосипеду, сел на него и что есть духу припустил за ускользающей машиной.

И тут ожил неприятный, гнусавый, занудный голос здравого смысла, помноженного на знание жизни и отсутствие каких бы то ни было иллюзий.

«Если бы ты вчера проехала мимо, – пробубнил этот голос в мозгу Амалии, – ничего этого не случилось бы…»

«А если бы Рошар был еще жив? – тотчас же возразила она себе. – Как я могла проехать мимо, как?»

Она въехала в центр Ниццы и уже через несколько минут остановилась возле кафе «Плющ», в котором в это время было куда больше народу, чем обычно.

– Я хотела бы побеседовать с мадам Рошар, – сказала Амалия официанту, который весь в поту метался между столиками.

– Ее здесь нет.

– А где она?

– У себя, в квартире над кафе. Но она никого не принимает.

– У меня есть сведения о ее муже, которые могут ее заинтересовать.

Официант затравленно покосился на Амалию и, поразмыслив, кликнул какую-то Сюзанну, которая оказалась молодой, неопрятной, кое-как причесанной женщиной в грязноватом фартуке.

– Сюзанна, мадам говорит, что ей надо к мадам Рошар… Это по поводу мсье Жозефа.

– Ступайте за мной, – бросила Сюзанна, хмуро оглядев Амалию.

На лестнице, которая вела в квартиру хозяев, сидел кот и вылизывал лапку. Завидев постороннюю, он весь подобрался и настороженно уставился на нее.

Пока Сюзанна докладывала о ней мадам Рошар, Амалия осматривалась в гостиной, в которую ее привели. Старая мебель, добротная, но ничего особенного, большое зеркало в красивой раме, на стенах – карточки мужчины и женщины в разные периоды их жизни, поодиночке и вдвоем. На одной из фотографий между ними сидел мальчуган и улыбался в объектив всеми ямочками своего широкого, скуластого лица.

– Что вам угодно?

Амалия повернулась и увидела перед собой немолодую седоватую женщину в темно-коричневом платье. Очевидно, у мадам Рошар не было припасено одежды на случай траура, и она надела эту.

– Ступай, Сюзанна, – тотчас же прибавила она.

И по ее властному тону Амалия сразу же поняла, что если кто и был главным в доме, то, скорее всего, не Жозеф, а его жена.

– Я баронесса Корф, – сказала Амалия, когда дверь за Сюзанной затворилась. – Возможно, вам уже говорили, что это я нашла вашего мужа.

Глаза мадам Рошар были совершенно сухи, и при упоминании убитого в них ничего не дрогнуло. И еще Амалия подумала, что ей не нравится их лихорадочный блеск.

Впрочем, баронесса Корф никогда не полагалась на первое впечатление.

– Это ужасно, – сказала мадам Рошар тусклым голосом. – Просто ужасно…

Она вздохнула. Дверь позади Амалии приотворилась, и в щель просочился тот самый кот, который сидел на лестнице. Мадам Рошар покосилась на него так, словно надеялась, что он сможет избавить ее от общества баронессы, и с некоторым опозданием предложила гостье сесть.

– У вас нет никаких соображений, кто мог это сделать?

Вдова не пожала, а как-то беспомощно передернула плечами.

– Если бы были… Я бы сразу же сообщила полиции.

В ее тоне Амалии почудился оттенок вызова.

– У вашего мужа были враги?

– Какие враги могут быть у хозяина кафе?

– Может быть, он вез в тот день большую сумму денег?

– Нет. Ничего такого не было.

– И при нем не было никаких ценностей?

– Никаких. Я думаю, может быть, это какие-нибудь бандиты…

– Вам сказали, что возле его тела лежал листок, на котором было написано: «№ 3»?

– Да… Этот молодой инспектор… как его… Лонье… упоминал что-то такое.

– И у вас нет никаких соображений по этому поводу?

– Нет.

Она отвечала машинально, почти не задумываясь над содержанием своих ответов. Лихорадочный блеск ее глаз угас, было заметно, что мыслями она где-то далеко. «Думает о траурном платье? О том, во сколько ей обойдутся похороны?»

– Скажите, вам известен человек по имени Оноре Парни?

Зрачки вдовы слегка расширились, в глазах мелькнул – нет, не страх, а какая-то болезненная настороженность.

– Парни?

– Да.

– Никогда о таком не слышала. – Однако она лгала каждой ноткой своего голоса. Рука ее, машинально гладившая кота, устроившегося у нее на коленях, дрожала.

– Вы уверены?

– Да. Да!

– Скажите, в окружении вашего мужа, среди его знакомых не было никаких странных происшествий? Убийств, несчастных случаев?

– Не понимаю, о чем вы спрашиваете, – пробормотала вдова. – Ничего такого не было! Зачем вам все это?

Тон последней фразы был почти умоляющим.

– Если я могу чем-то вам помочь… – начала Амалия.

– Вы не можете мне помочь.

Теперь она говорила с неприкрытой враждебностью. Амалия поднялась с места.

– Все же если вы что-то вспомните… – Она положила на стол визитную карточку. – Здесь мой телефон.

– Это ни к чему.

– Кто знает!

Она испытывала досаду, но ни в коем случае нельзя было ее обнаружить перед этой неуступчивой женщиной с сухими глазами.

– Можете не провожать меня, – добавила Амалия. – Я сама найду дорогу.

И она вышла, но не настолько быстро, чтобы не услышать горячий шепот сникшей мадам Рошар: «О, боже…»

Она что-то знала, в этом Амалия уже не сомневалась. Знала – и боялась проговориться. Но что именно могло объединять хозяина кафе в Ницце и владельца парижского мюзик-холла?

У Амалии возникло тягостное чувство, что она находится только в самом начале расследования, и оно будет вовсе не таким простым, как ей хотелось бы думать, и что оно почти наверняка связано с какой-то липкой тайной прошлого. Если, конечно, ее предположения верны и Оноре Парни – действительно тот самый номер два. Но в этом она уже не сомневалась.

«Вдова не ожидала услышать это имя… Она и растерялась, и испугалась. Чего или кого?»

Через несколько минут после того, как Амалия покинула «Плющ», в нем появился запыхавшийся Габриэль Форе. Перекинувшись парой фраз с официантом Матье, он разузнал о визите странной дамы, о Сюзанне и с присущей ему настырностью взялся за неряху.

– Ну, месье Форе, – жеманничала Сюзанна, хихикая, – откуда мне знать, о чем дама говорила с хозяйкой? Я ж не подслушиваю…

– Но ты же могла услышать случайно, верно? Что именно дама хотела знать?

– Она упоминала о каком-то Оноре, – сдалась Сюзанна. – Оноре Берни или Парни, точно не помню.

Обладавший отличной памятью Габриэль тотчас же вспомнил, в каком контексте ему прежде встречалось это имя.

– А почему она о нем спрашивала?

– Откуда мне знать?

– Скажи, а твой хозяин никогда не упоминал его имени?

– Никогда. А кто это?

В ответ Габриэль поцеловал ее в щеку и шепнул ей на ухо что-то, судя по всему, вовсе не о владельце мюзик-холла, потому что Сюзанна стала хихикать еще громче. Она вся порозовела и смотрела на маленького фотографа сияющими глазами.

Вечером Габриэль как бы случайно столкнулся с хмурым Лемье возле полицейского комиссариата. Завидев его, Анри насупился еще пуще.

– У меня нет для вас ничего нового, – выдавил он из себя.

– У меня только один вопрос, – жизнерадостно парировал Габриэль. – Каким образом с делом Рошара связан Оноре Парни, а?

– Кто-кто? – опешил инспектор.

– Эх вы, полицейские, – с притворным сочувствием вздохнул Габриэль. – Дама, которая нашла тело, приходила к вдове и спрашивала ее об Оноре Парни. Да-да, том самом, который сгорел в Париже месяц тому назад.

– Зачем она это сделала? – начал инспектор, но тут же спохватился. – Вам-то откуда известно, что…

– Ветерок принес, – бодро отрапортовал Габриэль, глядя на него светло-серыми смеющимися глазами. – Ветер иногда нашептывает такие интересные вещи! Если бы вы почаще его слушали, инспектор, вам бы цены не было.

– Послушайте, юный проныра…

– Да ладно вам, древний старец, – хмыкнул Габриэль. – Будьте человеком, угостите меня пивом, и я вам обещаю придержать эту информацию.

– Пивом? А может, еще шампанским?

– Ничего не имею против, старик… Эта дама замешана или как?

– Говорю вам, мне ничего не известно, – с неудовольствием пробурчал Анри. – Мы ищем свидетелей убийства, но их нет. Врагов у Рошара не было, они с женой жили тихо, их сын сейчас во флоте. С баронессой Корф он никак не пересекался, я имею в виду убитого.

– Жаль, – вздохнул неисправимый Габриэль. – А то я уже приготовил такие заголовки для хроники! «Баронесса-убийца»! Не разгуляешься с вами, полицейскими…

– Вы что, один ведете всю хронику? Я думал, вы только фотограф…

– Я и фотограф, и интервьюер, и мастер на все руки, – пожал плечами Габриэль. – Мы ж не в Париже! В газету дают не так много рекламы, доходы небольшие, поэтому мне и приходится всем заниматься. Так у вас все-таки нет никаких соображений по поводу того, кто ухлопал Рошара?

– Нет. И вообще, – решился инспектор, – дело это какое-то мутное, я нутром чую. Пошли.

– Куда?

– Пить пиво.

– Как скажете, начальник! – развеселился Габриэль. – Только, чур, вы мне дадите знать, как только что-нибудь прояснится?

– Непременно. Если заплатишь за нас обоих.

Габриэль расхохотался.

– За что я люблю нашу полицию, так это за то, что она своего не упустит… Идем в «Сирену», старик, там у меня неограниченный кредит!