Жители Тхибата невероятно суеверны. И даже просвещенные монахи гомпа не пытаются искоренить народные заблуждения, а порой и вовсе их поддерживают. Например, это касается отметин на коже, что появляются у несчастных, которым не посчастливилось столкнуться с ракшасом. Люди с отметинами считаются про́клятыми. Их изгоняют из поселений, невзирая ни на пол, ни на возраст. Увы, ни у кого из мудрецов Лао так и не получилось до сих пор изучить эти отметины и выяснить, что на самом деле вызывает их появление.
«Записки чужеземца», Вэй Юа́нь, ученый и посол Ла́о при дворе правителя Тхибата
По глазам ударил яркий солнечный блик, что отразился от пузатого бока начищенного котла. Далеко не такого огромного, какие частенько доводилось отмывать Джэу в гомпа. Однако, женщинам, рассевшимся вдоль уличного желоба с водой и с утра до ночи полощущим в студеной воде то утварь, то белье, то собственные волосы, она не завидовала. Кожа их рук давно загрубела, по обветренным лицам ползли морщины, а скупые улыбки зияли щербинами или прорехами меж зубов.
Икхо считался крупным городом Тхибата и был полон знатных домов. Но именно это и делало его городом бедняков. Ведь на каждого важного кушога приходился десяток, а то и два наемных работников. Но как бы там ни было, все они: и знать, и бедняки – оказались равны перед общей напастью – рождением Бездушных.
Джэу старалась не думать об этом, не искать ответов и уж тем более не рассуждать о милости тэнгри. У нее была другая мечта, семья и дети туда не входили. Да и кто бы взял в жены такую, как она? Из приданного к Джэу прилагался лишь уродливый шрам на половину лица. А потому она день за днем стойко сносила монастырские лишения и украдкой откладывала все хоть сколько-нибудь ценное.
Передав Рэннё слова настоятеля, Джэу торопилась исполнить и второе поручение, осознавая его важность. Шагая по улочкам Икхо, она сунула руку в карман и в который раз ощупала полученное от Бермиага сокровище.
– Всего лишь четки… Всего лишь… – зло бормотала она себе под нос. – Да даже за половину из этих ста восьми бусин я могла бы… А если отдать их старой Хиён – та и вовсе бы обезумела от восторга… Подумать только, тренгхва самого Бермиага-тулку. Эх!
Она сжала в кулаке злополучные камни, не видя для себя возможности не передавать четки гарпену. Во-первых, ее и правда могут просто прогнать со двора, а то и палок за пустую болтовню всыпят. Во-вторых, настоятель легко может проверить или даже запросить четки у гарпена обратно. И тогда…
Задумавшись, она едва не налетела на чью-то спину с татуировкой драконьей морды, чуть островатой, с мелкой чешуей, расширенными ноздрями и свисающими тонкими усами, которые убегали под шафрановую кашаю. Этот дракон частенько мозолил ей глаза в гомпа и, конечно, не нравился. Ни рисунок, ни его владелец. Джэу вообще всегда казалось, что знак на спинах монахов-воинов никогда не выходит одинаковым, как должно быть. Вот у того же Рэннё дракон шире, будто плотнее и мясистее. А у этого – скользкий змей, такой же, как и сам Намга́н.
«Хотя, быть может, все дело в ширине плеч», – пронеслось у нее в голове, пока она пятилась, отступая за угол ближайшего дома. – «Рэннё здоров, как дикий як… А что вообще происходит?»
Помимо противного Намгана она узнала еще двоих воинов из гомпа, а вот остальными в толпе были, очевидно, местные. И женщины, и мужчины стояли полукругом у одного из обветшалых домов, перешептывались, охали, бормотали молитвы. Над входом висела гирлянда из разноцветных флажков и традиционная засушенная бычья голова, отгоняющая злых духов бон, но в этот раз оберег, по-видимому, не помог, не отвел несчастье. Изнутри дома доносились женский плач, возня и шум, будто громили мебель. Решив, что ничем хорошим подобное не закончится, Джэу уже собиралась было уйти, свернуть на обходную дорогу, но дверь вдруг с грохотом распахнулась. Голоса и вопли, прежде скрытые за толстыми стенами, вырвались на улицу, а вместе с этим из проема вышли еще двое сынов дракона. Последний тащил за собой брыкающегося мальчишку лет восьми. Абсолютно голый, он плакал, сквозь всхлипы моля его отпустить. Даже сумел извернуться и едва не выскользнул из захвата, но монах ловко перехватил тощего мальца, вывернув ему локти в суставах. Мальчик взвыл, за ним заголосила и его мать, выскочившая следом.
– Пожалуйста! – Она бухнулась на колени, – Ракху́ ни в чем не виноват. Молю…
Намган вышел вперед, ухватил ребенка пальцами за шею и внимательно всмотрелся в заплаканное лицо:
– В том нет его вины, женщина, и я сочувствую твоему горю, – произнес Намга́н, но голос его оставался холодным и безучастным, несмотря на сказанные слова. – Случилось то, что случилось. И не нам противиться судьбе, что приготовили твоему сыну тэнгри!
Он надавил ребенку на шею, заставляя согнуться, и повернул его спиной к толпе у дома, демонстрируя его обнаженную поясницу всем собравшимся, словно доказательство правомерности своих действий.
– Мама!
Мальчик неистово бился в руках монаха, но взгляд Джэу, как и всех прочих, был прикован к уродливому темному пятну на его смуглой коже. Толпа ахнула и попятилась в едином порыве, словно пытаясь оказаться как можно дальше от рыдающего ребенка.
– Но как?..
– Благие тэнгри…
– Откуда у него?..
– Как посмела укрывать?..
Шепотки и возгласы перемежались с бормотанием молитв. Кто-то творил руками знаки, отводящие беду.
Все понимали, что пятно на коже – не грязь, не сажа и не расплывшийся синяк. Метка ракшасова проклятия, будто живая, пылала неровными красноватыми прожилками и шелушилась, словно шкура змеи-куфии. Но все понимали, как она появилась, и что виной тому вовсе не змея.
– Мама!
– Ракху!
– А я говорила! Говорила, что видела! – Женщина средних лет в старом выцветшем платье выступила из толпы. – А вы мне не верили! Но мои глаза не обманывали меня. Про́клятый!
– Нет! Он не виноват! – заголосила ползающая в ногах монахов мать ребенка. Она хватала их то за подолы кашаи, то обнимала их ноги, снова и снова моля об одном: – Пожалуйста, отпустите моего Ракху…
Но слово уже было произнесено и теперь стремительно разносилось по толпе:
– Про́клятый… – Сначала людские роптания были едва слышны, но с каждым вдохом их голоса обретали силу, сливаясь в единый хор: – Про́клятый! Про́клятый!
Джэу яростно сжала в кармане четки Бермиага, так что бусины болезненно впились в ладонь; стиснула зубы в бессильной злобе; и бросила на Намгана полный ненависти взгляд, жалея, что не обладает великой силой сынов дракона, способной порой творить невозможное. Уж она бы постаралась стереть с его лица безразличие, заставила бы прочувствовать всю тяжесть горя, а затем испепелила бы пламенем горы Ундзэн и плюнула на прах его костей…
Но силы у Джэу хватило разве что сдержать язык за зубами и тихо отступить за угол дома. Она поспешила прочь обходной дорогой, задыхаясь в собственной ярости.
– Про́клятый! – все еще звенело в ушах. – Про́клятый! Про́кля… тая! Проклятая!
Дома и встречные люди расплывались от влаги скопившейся в уголках глаз.
Средь прочих монастырей Тхибата гремит слава гомпа И́кхо. Его монахи-воины носят на спинах знак дракона и гордо именуют себя его сынами. Местные верят, что это не фигура речи. Говорят, что в давние времена один из тэнгри, духов-хранителей этих земель, что обычно пребывает в облике дракона, полюбил прекрасную деву. А может и нескольких, легенда о том умалчивает. Потомки таких союзов получили необыкновенный дар подчинять себе силу природы. Неясно, дело в божественной крови или чем-то ещё, но я лично лицезрел, как монахи Икхо творят чудеса.
«Записки чужеземца», Вэй Юа́нь, ученый и посол Ла́о при дворе правителя Тхибата
По щекам струились слезы, в спину болезненно впивался острый камень, правую руку тянуло куда-то, выворачивая в суставе. А в голове снова очнулись голоса, неистово восхваляющие и проклинающие тэнгри. Звук слов становился все громче, сливаясь в оглушающий напев, пока из общего шума не выделился отдельный голос. Знакомый.
– Пхубу?
Мантра оборвалась, сменившись кряхтением и шорохом подошв по каменистой тропе.
– Цэрин? Я знал… – Ладонь друга легла на его плечо, то благодарно похлопывая, то с чувством сжимая. – Я знал, что благие тэнгри послали тебя к нам не просто так, сын дракона.
– Чего? – Цэрин наконец разлепил слезящиеся глаза. Намотанная на запястье упряжь докрасна натерла кожу, но ослица продолжала упрямо дергать шеей. – А где волки?
Голодных хищников не было видно. Но в другой руке обнаружилась хворостина, вся словно опутанная перламутровыми нитями, которые блестели на солнце, но медленно, одна за другой, исчезали, растворяясь в воздухе, и в конце концов оставили палку в ее изначальном виде. Будто и не было ничего.
Цэрин моргнул, не веря своим глазам. Раз. Другой.
С кряхтением и болезненно морщась, Пхубу вновь взгромоздился на своего осла, оставив вопрос Цэрина без ответа. Неторопливо перебирая ногами, животное побрело вверх по тропе, а Цэрин не решился вновь спрашивать. Так молча он и шел, снова и снова сортируя в голове моменты произошедшего, силясь понять, что же случилось.
Вскоре тропа разделилась, и путники свернули вправо, ныряя в горную пещеру. Цэрин передернул плечами, вспомнив, что не так давно он скитался под такими же тесными сводами, и не было извилистому лабиринту ни конца, ни края. Но он послушно следовал за Пхубу, доверяя его знанию дороги.
Тяжелый влажный воздух, явственно пропахший протухшими яйцами, давал понять, что горячий источник совсем близко. Так и вышло: за следующим поворотом обнаружилось маленькое горное озерцо. Над его зеленовато-голубой поверхностью клубился пар, уходя куда-то ввысь, теряясь под сводами пещеры, откуда также струился тусклый рассеянный свет.
Раздеваясь, Пхубу засуетился, поправляя повязку на груди и правом плече, а затем прямо в ней полез в воду. Цэрин прежде не замечал за приятелем стыдливости, но все же деликатно отвернулся, делая вид, что рассматривает пещеру. Затем скинул одежду и присоединился. Когда они оба вдоволь натерлись лечебной грязью, что горстями черпали прямо со дна, а затем смыли серые разводы с разгоряченных тел, Цэрин наконец решился заговорить.
– Пхубу, объясни мне толком, – начал он, – что произошло там на тропе?
Пастух покачал головой и поправил мокрую повязку, что так и норовила сползти.
– Не мне о том судить, друг, но знаю точно: ты не такой, как мы.
– Как кто?
– Люди из нашей деревни. Да и вообще… люди.
– Хочешь сказать, я не человек? – Цэрин дернулся, и по озеру пошли волны, нарушая гладкое спокойствие воды.
Пхубу смерил его хмурым взглядом.
– Расскажи еще раз, что ты помнишь? Как оказался в подземных пещерах? Что там видел?
– Я же уже говорил: пытаюсь об этом думать – перед глазами словно блестящая пелена, в ушах шум тысячи голосов.
Цэрин растерянно замолчал, даже теперь не желая признаваться, что стал свидетелем странного обряда поклонения – как он теперь понимал по описанию – демону-ракшасу. Да и про то, как каменный отросток превратился в сияющую жемчужину, стоило лишь его лизнуть. Такими откровениями и с друзьями лучше не делиться, уж это Цэрин прекрасно осознавал.
Пхубу вздохнул.
– Не ведаю и я, как ты очутился в пещерах. Может заплутал, а может наказали тебя тэнгри за какие прегрешения. Да только неподвластно простым людям то, что ты умеешь. Только сыны дракона из гомпа Икхо по ту сторону хребта умеют делать… всякое. – Он неопределенно поводил руками в воздухе перед собой.
– Всякое?
– Зверьми повелевать. Свет источать. Природу подчинять.
– О чем ты, Пхубу?! – Цэрин окончательно растерялся. – Ну ладно, от волков как-то отбился. Допустим. Но причем тут природа?
– А ты не замечал, что мы с тобой постоянно на одно и то же пастбище ходим изо дня в день?
– Ну да, конечно, а что не так?
– А то, друг, что яки и самки их дри вытаптывают да выщипывают поле за неделю. Надобно менять места. Но с тобой трава зеленеет на глазах, словно в сезон дождей. Обнимает тебя, ластится, вытягивается, стоит лишь присесть тебе на землю.
Цэрин фыркнул.
– Ну скажешь тоже, трава ластится! Будто я какой нгаспа-колдун. Разве ты видел у меня флейту из кости девственницы? Или может ожерелье из ста восьми крысиных черепов? Глупости это все!
– Ну-ну, дело твое, можешь закрывать глаза. Но как решишь суть свою познать да прошлое себе вернуть – дорога тебе в гомпа Икхо. К другим сынам дракона. Только они тебя примут, как своего.
Над озером воцарилось молчание. Каждый задумался о своем, рассматривая, как пар вздымается над водой. Наконец Пхубу добродушно усмехнулся и, глядя на мрачное лицо Цэрина, добавил:
– Эй, ты чего? Я же не гоню тебя. Не хочешь монахом-воином становиться и ладно. Оставайся в деревне. Пойдешь четвертым мужем к Пассанг. Все знают, что она на тебя глаз положила, плутовка ненасытная, будто мало ей.
После того случая на пути в горный источник, Пхубу больше не заговаривал про необычную природу Цэрина. Насколько тот мог судить, пастух и вовсе ни с кем не обмолвился о случившемся, да и в целом ходил какой-то угрюмый, погруженный в свои мысли. Как ни пытался Цэрин его расшевелить, прежнего Пхубу будто смыли целебные воды источника. Даже свою мать, Лхамо, он сторонился: старался чаще бывать в поле, пропускал обеды, даже повязку и ту сам менял, хоть это было и не с руки. Словно что-то грызло его изнутри.
«Уж не из-за меня ли?» – порой задавался вопросом Цэрин. – «Может, мне и правда пойти к Пассанг четвертым мужем? Не стеснять больше друга своим присутствием в его доме».
Был и еще вариант – монастырь. Пхубу, похоже, уверовал, что Цэрин должен пополнить ряды великих сынов дракона. Но эта мысль претила.
«Только не после того, что я видел в пещере!»
Снова уродливая морда пленника пробралась в мысли, заставив тряхнуть головой.
«Посмотри, как он прекрасен!» – воскликнул в его голове надрывный женский голос: «Посмотри же!»
– Кйакпа! – ответил ей Цэрин, – Ты когда-нибудь замолкнешь?!
– Что? – переспросила Лхамо, вошедшая в комнату с мотками шерсти в руках.
– Да я так, не тебе.
Старуха посмотрела на него странно, затем оглядела комнату:
– Пхубу еще не вернулся?
Цэрин, сидящий на своей кровати, досадливо хлопнул себя по колену:
«Не хватало еще мне прослыть болезным на ум».
– Схожу за ним! – бросил он Лхамо и быстро выскочил на улицу.
Но сам направился к дому Пассанг. Мягкая, пышногрудая, в отличие, например, от своей подруги – угловатой и тощей Бяньбы – Пассанг словно обещала уют, тепло и женскую ласку. Она была на заднем дворе и выбивала палкой ячью шкуру, висевшую на заборе.
«Вот бы и из меня она чужие голоса так выбила!»
Не медля и не задумываясь, дома ли кто из ее мужей, Цэрин подошел к Пассанг и обнял сзади. Она испуганно охнула, но получив мягкий поцелуй в шею, тут же расслабилась и откинулась на Цэрина. Он же неторопливо скользнул руками по ее талии, поднимаясь выше. Грудь Пассанг словно налилась, давая прощупать мягкие изгибы сквозь ткань одежды.
– Пойдем в дом, – порывисто выдохнула она. – Дава и Чунта повезли ячмень в соседнюю деревню. – Она положила свою ладонь поверх ладони Цэрина, побуждая его не стесняться в ласках. – А Цзяньян ушел к Тхори, пока ее муж в Икхо.
Цэрин усмехнулся и провел языком по нежной шее Пассанг:
– Интересно получается. Мы с тобой, он с ней…
– Да нет же, ты верно не так понял. – Грудь Пассанг высоко вздымалась. – У Тхори начались роды.
Он вспомнил, что видел беременную женщину еще в тот самый первый день, когда попал в эту деревню. Но больше она ему на глаза не показывалась. Да и Цзяньян – лекарь, а не повитуха. Зарождающееся беспокойство ослабило его настрой:
– С ней все нормально?
– Мы с ней не особо ладим, поэтому подробностей не знаю. Но ходила она тяжело, хотя это не редкость. Скорее все переживают за ре… Цэрин, почему мы вообще говорим об этом? – Пассанг настойчиво потянула его в сторону дома. – Идем уже, вдруг роды пройдут быстро, и Цзянь…
– Переживают за что? – перебил он ее, уже посматривая в сторону улицы. – Может дойдем до дома Тхори? Узнаем, чего там и как.
– Цэрин?!
Пассанг возмутилась, вывернулась из его ослабевших объятий, а поворачиваясь хлестнула его косами по лицу. Но у Цэрина словно что-то сжалось внутри. Какое-то неприятное предчувствие, подтолкнувшее его покинуть двор Пассанг и двинуться вниз по улице.
– Ну и не приходи больше, понял?! – прилетел ему в спину полный обиды оклик.
О проекте
О подписке