Уровень эндорфинов не просто зашкаливал – кажется, у меня случилась самая настоящая передозировка счастьем. Не уверена, что такое возможно, но раньше ничего подобного я точно не испытывала.
Смутно помню, когда меня уложили на подушки, когда он успел раздеться. Когда накрыл собою и потребовал севшим от желания голосом, вклиниваясь между моих покорно разведенных бедер:
– Хочу услышать это от тебя, Аня. – Никогда не думала, что можно вот так произносить мое имя: глубоко, низко, хрипло, пронзая все тело иглами наслаждения. – Что ты моя.
– Я… – всхлипнула, подаваясь к нему, желая чувствовать его еще острее, всей своей плотью, собою. Позволяя признанию вместе со стонами заполнить комнату: – Твоя. Всегда твоей была…
…И, уже засыпая, убаюканная лаской и поцелуями, шептала:
– Твоя навсегда.
Дважды я отпустил тебя. Больше такой ошибки не совершу. – Ладони мужа нетерпеливо огладили бедра, сжали их, почти до боли, выбивая из меня не то стон, не то всхлип. А скорее, все вместе, доводя до абсолютного умопомрачения, до сумасшествия, которое охватило нас обоих, накрыв с головою.
Я жмурилась от всевозрастающего удовольствия, от дрожи, накатывающей волнами. Вбирала в себя тяжелое, прерывистое дыхание Ледяного, звучавшее в унисон с моими тихими вздохами.
Реальность стремительно исчезала. Поцелуй, доставшийся мочке уха, смешался с легкой болью укуса. Я запрокинула голову, позволяя точно таким же пламенным укусам-поцелуям выжигать из меня последние мысли, взамен оставляя только невыносимо острые, яркие, ослепляющие чувства.
– Мне не важно, чье это тело. Твое, ее… Но мне нужна ты, Аня, – на хриплый человеческий шепот наслаивалось звериное рычание, усиливая раз за разом накатывающую слабость. – Ты одна.