– Справедливость… Меня посадили в тюрягу за то, что я увидел, как ограбили, а потом убили одну несчастную женщину, а после выяснилось, что перед этим они ее изнасиловали. Я был пьян и не смог помочь ей вовремя. Тогда я пришел в полицию и все рассказал, в надежде, что они со всем разберутся. Ну а после через несколько недель всю вину свалили на меня, якобы это я ее убил и изнасиловал. Тогда мне пришлось искать правозащитника, никто не соглашался, у меня не было достаточно денег. А полиции в это время видимо просто было лень искать настоящих убийц… да не важно – процесс уже был запущен. После того, как я вышел из тюрьмы, спустя десять лет, я сам их нашел, этих двух ублюдков. И сейчас тоже скажу глупость – убил их! И когда я забивал их битой, я не переживал что снова окажусь в тюрьме, мне уже было все равно на себя. Как видишь, после того что я сделал, я на свободе. (У Джозефа наворачивались слезы). И как же все быстро может поменяться брат… За один чертов день! И после того, как это случится, и не важно сделал ты это намерено или случайно, весь мир встаёт против тебя, но сначала бесцеремонно отнимает у тебя сон. Ты не спишь ночами, твои глаза сжимает дичайший стресс, ты жалеешь себя и все думаешь, что же будет со мною дальше?

– Ты поступил справедливо. Мне бы на такое, духу не хватило.

– Может быть… Но, когда я пришел к ним, думал я не о убитой ими женщине, а о своих потерянных в тюрьме годах. Получается такая справедливость наоборот… я сидел в тюрьме за то, что сделаю в будущем, как бы наперед, понял. Знаешь, что важнее всего в тюрьме? Я говорю про маленькую, но важную вещь.

– Нет. Может книги?

– Какие уж тут книги. Важнее всего друг мой, тапочки для душа. В тюремных душевых происходят ужасные вещи, Дойл. Поэтому тапочки важнее всего. Запомни, может когда-нибудь пригодится. Ведь всё-таки теперь у тебя есть ствол – эта вещь может отнять не только чужую жизнь… – сказал Джозеф, посмотрел на коробку в которой лежит пистолет и добавил. – Сейчас ты делаешь выбор Дойл. Полиция или коробочка?

Дойл поднялся, накинул пальто и выдохнув сказал:

– Жаль Джозеф, что, когда с тобой все это случилось, я был далеко за границей и праздновал открытие ювелирного со шлюхами и вином; я обязан был тебя спасти, как ты меня спас в детстве. Мне пора! Коробку возьму с собой.

Джозеф остановил его, подошёл вплотную, да так что Дойл почувствовал его горячее дыхание, и сказал:

– Я еще не умер друг. Прежде чем идти на дело, сначала потренируйся на стрельбище. Я бы на твоём месте решил проблему по-другому. Обо всём можно договориться! Ты хорошо зарабатываешь, и точно не обеднеешь, если будешь им платить. Запомни: в мафии речь всегда только про деньги. Не горячись, сядь и спокойно подумай, что из этого получится, если решишь напасть на члена организации. Подумай прежде всего о дочке… Будет нехорошо если она останется одна, как остался мой маленький сын, когда меня увезли в тюрьму… До сих пор не знаю где он, и жив ли вообще? А насчёт меня, извини, не могу вписаться. Я завязал с этим. Теперь только игрушки Дойл, только игрушки…

– Все хорошо, Джозеф. Да и духу мне не хватит, чтобы учудить такое. Это больше для самозащиты. Буду платить, что поделаешь…

– Дядя Джо! – раздались детские голоса за дверью.

– А вот и детишки… Этот магазин для меня как убежище брат! Он спасает меня от дурных мыслей и успокаивает мою душу, – сказал Джозеф и проводил Дойла до выхода, где уже выстроилась очередь из родителей с детьми.

***

(Безупречность)

Одна рабочая неделя плавно перетекла в другую. Дойл стоял у окна ювелирного и точно ждал «гостей». Сейчас он больше был похож не на ювелира, а на фермера, который стерег курятник от валков и лис. За свою достаточно спокойную жизнь инстинкт самосохранения у Дойла явно притупился, но после недавнего разговора с Джозефом, Дойл по нескольку раз поглядывал по сторонам прежде чем перебежать дорогу. Сейчас его настораживала каждая проезжающая рядом с салоном машина, словно вот-вот будет попытка ограбления. И вдруг Дойл увидел спокойно идущего по сырой улице парня.

«Кожаная куртка, гнусная рожа – это точно бандит!» – заключил Дойл и насторожился.

Дойл подбежал к стоящей за кассой дочке и попросил ее принести его записную книжку, которая лежала на столе в подсобке; он наивно рассчитывал, что за это время человек Мартина уже уйдёт и не заметит Марию.

Вернувшаяся на работу Мария была до ужаса удивлена внешним видом отца; он выглядел уставшим и потерянным, словно после болезни. К тому же Марии показалось очень подозрительным утреннее поведение отца, который как-то странно намекал, что Мария может отдохнуть еще несколько дней, но Мария твердо настояла на своем желании заняться делом; она буквально рвалась на работу. Ей страшно нравилось смотреть как склонные к романтике люди выбирают украшения для своих любимых и с горящими от влюбленности глазами несутся к тем людям, мысль о которых разгоняет в них пожар, поведение которого так предательски непредсказуемо… И этот огонь внутри по-настоящему опасен, он может сменится смертельной скукой, а может и сжечь вовсе. Его можно сравнить со зверем, который охотится на легко вдохновляемых людей, способных творить.

Как только Мария скрылась за дверью, Дойл проверил на месте ли оружие: он потянулся во внутренний карман длинного пиджака и нащупал купленный у Джозефа кольт, к которому хотелось притрагиваться все чаще и чаще, словно это не пистолет, а обжигающая лампочка, и ты жаждущий прикоснуться к ней мотылек.

– Добрый день. Я от Мартина, – сказал вошедший в ювелирный Эндрю Киль и хмуро протянул руку. – Что у вас для меня? Две сотни, верно?

Дойл отдал деньги и воинственные мысли о том, чтобы достать оружие тут же исчезли, словно их и не было вовсе. В первую очередь, что подумает Мария, когда увидит отца с оружием в руках? Попробуй потом ей объясни, что этот человек вовсе не мирный гражданин, а гнусный бандит и вымогатель, которого я пытаюсь прогнать из нашей жизни.

– Ещё что-то? – торопливо сказал Дойл и строго посмотрел на Эндрю, явно для того, чтобы тот побыстрее убрался. Но при всей серьезности Дойла, в его глазах не было той жуткой искры, которая появляется во взгляде человека, когда он впервые совершает убийство. А вот в глазах Эндрю при всей его молодости – это искра присутствовала.

– Если вдруг вас кто-то потревожит, сразу звоните мне, я решу вопрос. Вы теперь под нашей защитой, – говорил Эндрю и заинтересовано смотрел на идущею к кассе Марию, которая только вышла из подсобки держа в руке записную книжку отца. – Мое почтение… Здравствуйте.

– Добрый день, – любезно ответила Мария. – Вот книжка отец! – добавила она и встретилась с Эндрю глазами.

Затем Мария кому-то позвонила и бурно начала разговор о намечающейся вечеринке.

Вид у Эндрю переменился, словно у внезапно влюбившегося в незнакомку кавалера, которому хочется смотреть на ее манящее лицо часами… И казалось только ростом Эндрю не вышел. Ведь Мария рослая, породистая девушка, карие глазки которой, словно приятно отравляют любовью; и когда ее светлые брови слегка приподнимаются хочется сойти с ума и погрузиться полностью в это внезапно нахлынувшее безумие, которое будоражит все внутри и не дает вернутся обратно в спокойную, размеренную жизнь…

– Я понял. А теперь идите, – сказал Дойл и со значением посмотрел на Эндрю, который не отводил наполненного любопытством взгляда от Марии.

– Вот мой номер, господин Дойл! – добавил Эндрю, протянул визитку, еще раз взглянул на Марию, точно для того, чтобы получше запомнить ее и довольно нахмурив брови направился к выходу.

Через 30 минут пришел Питер, чтобы подмести осыпавшуюся листву во внешнем дворике ювелирного. После того, как Мария вернулась от тети Сильвии, Дойл не сводил с нее глаз, у него разыгрывалась паранойя, и мысль что вот-вот кто-то решит напасть на его дочку с ножом и ограбить, не покидала его. Он вышел на крыльцо и с грустью посмотрел на голые ветви деревьев и увидел Питера, который собирал листья под деревом.

– Питер, я же сказал не надо работать. Ты ничего мне не должен, иди домой! – сказал Дойл и махнул рукой.

Питер собирал листья в кучу:

– Я не хочу домой, господин Дойл.

Дойл слегка насторожился, ведь с каждым днём Питер выглядел все хуже, а сегодня в особенности; он заметно похудел.

– Не расстраивайся ты из-за этого кольца… черт с ним, пусть подавятся.

– Тех, кто на меня напал, – с волнением говорил Питер, – поймали. Час назад я был в полиции, меня попросили приехать, чтобы я опознал преступников. Но кольца, как мне сказали, у них уже не было. В день, когда меня ограбили, эти твари тут же его продали в какой-то ломбард и все потратили на наркотики. А ведь я хотел вернуть кольцо обратно. Такое дорогое…

– Вернуть? А как же твоя девушка? Предложение?

Испытываемый Питером стресс напрочь решил уверенности его и без того нервный голос. Он продолжал аккуратно сметать листья в кучу и отвечал уклончиво:

– Мне нужны мешки господин Дойл. Нужно собрать листья. У меня теперь много работы.

– Черт с этими листьями. Что случилось? Отвечай!

Питер выронил метлу из рук и наконец сказал:

– Ника мне сказала, что со мной ей скучно – у меня нет денег на дорогие рестораны и наркотики. Мы с Никой расстались. Она связалась с плохой кампанией, понимаете? Ника начала принимать какую-то дрянь и в последний раз ее видели в каком-то притоне. Она ни с кем не разговаривает, и ее родители страшно страдают. Не знаю, как так все быстро перевернулась. Она словно с ума сошла. Я ничего не могу сделать господин Дойл.

– Какой ужас. Пойдем, зайдем внутрь. Мария нальет тебе кофе, – сказал Дойл и повел Питера в ювелирный. – Как ее так угораздило? Я ведь знаю её родителей – приличные люди!

В Марии все больше нарастало любопытство. Замечая синяки Питера, она не удержалась и сказала:

– Питер что с тобой?

Дойл резко вставил, не давая Питеру ответить:

– Подрался. У мальчиков так бывает, Мария. Не донимай его, лучше налей ему кофе. Пусть согреется.

– Хорошо, – ответила Мария и удалилась.

– Как твоя мать? – сказал Дойл, а затем снова подошел к окну, явно по привычке.

– Неплохо, – говорил Питер, заглядывая в комнатку, где Мария готовила кофе. – Она часто спрашивает о вас.

Дойл приятно удивился, но свое удивление не выдал, и тут же у него появилось желание отправить Луизиане букет цветов и сладостей из местной кондитерской. После Питер выпил кофе, а затем ушел.

– С тобой все хорошо? Кто этот человек, который приходил недавно, – сказала Мария и уставилась на стоящего у окна Дойла, который с весьма задумчивым видом смотрел на Питера, силуэт которого постепенно растворялся на длинной улице.

– Все хорошо Мария, – говорил Дойл подходя к дочке. – Этот парень из охранного агентства. На соседней улице ограбили табачную лавку. У меня дурное предчувствие, поэтому решил, что охрана не помешает.

– Ты звонил в полицию?

– Да. Они совсем разберутся. Не переживай, – сказал Дойл и шагнул к Марии. – Прекрасно выглядишь! Жаль, что твоя мать не видит какая ты выросла красотка. Встретишь настоящего принца и у меня будет много внуков! – добавил он и подбадривающе похлопал дочку по плечу.

– Я часто думаю о ней… Рада вернуться; и рада снова слышать твои комплементы отец. А насчёт принца, даже не знаю… вокруг одни чудаки.

В ювелирный вошла пожилая дама, и судя по ее виду, она явно любила разного рода украшения. Мария увидев ее тут же вернулась за кассу.

– Вам чем-нибудь помочь? – сказала Мария и улыбнулась.

– Хмм… Да, красотка, помощь не помешает. Иди бегом сюда, – с улыбкой промолвила пожилая дама и нежно взяла Марию за руку. – Мне нужно вот такое кольцо? – добавила старушка и показала потертую фотографию, где она была молода и красотой своей не уступала Марии.

Иногда Дойл выходил на улицу, немного стоял на крыльце, а затем медленно шагая возвращался в ювелирный и делал своего рода обход, и вдруг на одной из витрин он заметил золотые серьги-гвоздики «Безупречность», примерно такие же носила его жена; чувства, пробудившиеся в нем в эту минуту, успокоили его, и вновь вместе с холодным вечером на него нахлынули эйфорические воспоминания, о той жизни, где была сладкая любовь и желание жить; и как бы ему не хотелось, но эти воспоминания, ближе к глубокой ночи сменит отправляющая душу грусть.

– Скоро закрываемся отец, можно мне уйти пораньше. Хотела увидеться с подругами, – сказала Мария и точно как маленькая девочка, которая выпрашивает сладость посмотрела на отца и медленно, словно вот-вот Дойл даст разрешение, шагнула к своим вещам.

– Ладно… но это в последний раз!

– Спасибо! – добавила Мария и одевая куртку, выбежала из ювелирного как подожжённая, точно она куда-то опаздывала, вызывая подозрение у отца.

Дойл вдруг вновь почувствовал беспокойство, и решил подойти к витрине, где красовались серьги-гвоздики, но на этот раз их там не было… Серьги-гвоздики словно испарились и на этой витрине в углу ювелирного их как будто никогда и не было. Дойл выскочил вслед за дочкой, фигура которой постепенно отдалялась. Он не мог поверить, что его дочь способна на воровство.

– Мария подожди!

Мария обернулась и остановилась, сжав кулачек, в котором что-то было…

– Что случилось?

– Да просто хочу сказать – будь осторожна! – искренне произнес Дойл и увидел в глазах Марии страх, который она обычно испытывала, когда, будучи маленькой девочкой творила всякие шалости и нарочно не слушала отца, выказывая неповиновение.

Дойл оглядел ее с ног до головы и заметил, что рука Марии задрожала, словно перед ним сейчас стояла не взрослая девушка, а все та же девчонка, которая против воли родителей таскала с кухни конфеты и продолжала портить свои зубы, а когда ее ловили, ее руки, в которых были горстки фантиков, дрожали; а глазки от волнения игриво бегали и заполнялись ожиданием того, как мама с папой будут недовольно бурчать и грозить лишить ее подарка на день рождения.

– Что у тебя в руке?

– Ничего!

– Мария!

У Марии накатились слезы, она опустила виноватые глаза, подошла к отцу вплотную и обняла его:

– Я должна денег одному человеку… Умоляю! Ради Бога, прости меня.

Дойл достаточно грубо забрал из рук Марии золотые серьги-гвоздики «Безупречность», которые она украла с витрины:

– Кому и что ты должна? Говори Мария!

– Неделю назад мы с подругой были в клубе. К нам привязался парень и мы купили у него экстази. А потом через какое-то время, когда мы уже собирались уходить, мы нечаянно разлили пиво на этого парня. Он и его дружки сказали нам, что мы испортили их товар. Нам угрожали отец. Я их страшно боюсь! Они сказали, что если через десять дней я не отдам долг, они убьют меня и мою семью.

– Экстази значит? Мария! Ты с ума сошла!

– Прости меня, отец! Я попробовала только одну, – сказала Мария и расплакалась.

– С кем ты там была? С какой подружкой?

– С Эллисой.

– Я сейчас же сообщу ее родителям!

Глава третья: деньги не пахнут.

Прошло несколько бессонных ночей. Дойл поговорил с Марией; он пытался узнать у кого именно она купили наркотики. Марии было стыдно перед отцом, и она рассказала все что знает и поклялась, что больше никогда не решится на подобное. Как и обещал, Дойл рассказал отцу Эллисы про экзтази и ее недавний поход в клуб.

Уже третью ночь Дойла терзают мысли о том, что с Марией могло случится непоправимое. Улицы заполнились героином и страхом… Каждый человек, имеющий прибыльное дело попадал под давление криминальной организации, в которую входили Мартин, Лени, ну и конечно Ларри – собственно он босс. В городе стало заметно опаснее, и казалось, что люди имеющие законную власть, просто жадно делят награбленное, вместо того, чтобы выполнить свою работу и наказать тех, кто занимается беззаконием и травит людей. Мелкие чиновники откровенно подыгрывали бандитам и были совсем не против наживаться вместе с ними; чиновники будто сорвались с цепи, которая их удерживала от более крупных краж. Однако в полиции ещё оставались честные люди, которые по крайней мере старались вернуть прежний порядок, но новые договоренности между боссом мафии Ларри и продажной верхушкой местной полиции устраивали большинство.

Дойл посмотрел на часы явно что-то планируя и вышел на улицу. Падал первый снег, заметно похолодало. И свет фонарных столбов освещал спокойную улицу. На балконы домов выходили дети, и по их глазам сдавалось, что они видят сказку и чудеса, и хотят стоять на свежем воздухе часами, несмотря на холод и родителей. Дойл посмотрел на соседских детей, и невинные глаза детишек словно подстегнули его на решительные действия, от результата которых, будут зависеть их дальнейшие судьбы. Он завел машину и поехал на «дело».

Дойл двигался по заснеженным, ночным улицам и настраивался совершить тяжкое преступление – первое в своей жизни. Падающий крупными хлопьями снег, успокаивал и приятно бодрил его тревожную душу.

Через пару километров Дойл остановился, вышел из машины и будто бы ничего не замышляя, пошел по людной, хорошо освещенной улице. На этой улице были слышны громкие голоса счастливых семей; эта улица словно с каждой секундой все больше заполнялась радостью беззаботных людей, которые смеялись и танцевали. Все вокруг веселились, и Дойлу было весело от вида танцующей толпы, но теперь, когда он направляется в темный переулок, где возможно он совершит убийство, его заполнила тоска и яркое ощущение, что рядом с этими счастливыми людьми он чужой – он больше не такой как они.

«Я должен во всем разобраться. Я обязан защитить дочь!» – подумал Дойл и встретил идущих на встречу прохожих взаимной улыбкой.

В плохо освещенном закоулке, в начале Старой-улицы, куда собственно направлялся Дойл, стоял человек по кличке «Мертвый», по слухам у него можно купить разного качества наркотики, которые распространялись по всюду; у Мертвого есть подруги, детишки в школе, которых он сначала «подсадил» на наркотики, а затем чисто на своих инстинктах увидел возможность для эксплуатации. Мертвым его прозвали непросто так, он действительно походил на труп, особенно цветом своей будто бы отмирающей желто-розовой кожи. Мертвый и его подручные часто продают наркотики в местных клубах. Мария и ее подруга не первые и не последнее жертвы, которые хотели лишь слегка развлечься и чуть не угодили в лапы барыг, которые сначала сделали бы из них зависимых наркоманок, которые начали бы таскать из дома вещи, чтобы получить дозу; а затем девушки перешли бы в другие лапы – в лапы сутенеров. Конечно Марию пока что нельзя назвать «жертвой», ведь подсадить на героин ее не получилось, а это обязательно случилось бы с ней, если бы она более ловко украла серьги из ювелирного и ее отец ничего не заметил бы и позволил ей уйти в тот день.

Выдыхая Дойл подошёл к нему:

– Я слышал ты тут продаешь всякое?

Мертвый посмотрел на кожаные туфли Дойла и на его добротное пальто, после чего сказал:

– Чё надо?

– Я первый раз. Хочу развлечься.

Мертвый понимающе улыбнулся и продолжил:

– Первый раз… В первый раз я шырнулся такой иглой, что чуть не вскрыл вену. Ну ладно папаша, вижу с юмором у тебя проблемы. В общем четыре сотки и будет тебе первый, а там и второй и третий раз!

Дойл достал деньги и Мертвый точно, как профессиональный карманник выхватил купюры у него из рук и дергаясь точно на танцевальной площадке отошел к соседней стене обветшалого, многоэтажного дома. Карманы Мертвого были забиты деньгами.

– Под этой трубой тебя ждёт «первый раз», тот что будет в пакетике, а сверток не трогай, это не для тебя! Пока не для тебя, – добавил Мертвый и в его еле видных темных глазах, словно мерзостью мелькнул демон, который грезит вылезти наружу из прогнившей оболочки, чтобы, забраться в другую, более свежую.