Впрочем, шокирует и «Ослиная шкура», сюжет которой в некоторых деталях совпадает с «Золушкой». Принцесса бежит из дворца и притворяется мерзкой замарашкой, носящей ослиную шкуру, потому что её собственный отец, вдовый король, воспылал к ней страстью.

Шокирует всё это, впрочем, нас. А современники воспринимали такие подробности, видимо, иначе. Жестокость и необузданность правителей не вызывали у них удивления. Конечно, и одобрения не вызывали – но это казалось простительным. А вот за третью стихотворную сказку – «Странные желания» – Перро пришлось перед читателями извиняться: ведь речь там шла о такой вульгарной вещи, как кровяная колбаса!

 
«Что? Колбаса? Помилуйте, родная!
Ведь это ж пошлость! Это стыд!» —
Раздастся тотчас окрик грозный
Жеманницы, во всём серьёзной,
Что об одной любви с восторгом говорит…
 

Да, сказки проходили по разряду «дамской» словесности, не совсем всё-таки серьёзной. Женщины – за редкими исключениями – не считались способными к восприятию высокоинтеллектуальной литературы, но художественный вкус их ценили высоко. Разумеется, речь шла главным образом о высокородных дамах. Что касается детей, то их мнения никто не спрашивал. Никакой специально детской литературы и не было. Были дидактические сочинения для юношества. Были ещё «подростковые» издания античных классиков – очищенные от непристойностей.

Но вернёмся к стихотворным сказкам. Откуда взял Перро их сюжеты? Частью (вопреки собственным взглядам) из литературных источников. Что-то мог и услышать от «людей из народа». Только от кого? Перро были образованные горожане. Сказки в дома таких людей приносили разве что слуги, няньки, кормилицы…

В 1695 году академик Перро издал свои три стихотворные сказки под общим названием «Сказки матушки Гусыни». И уж название-то это было по-настоящему «народным». Матушка Гусыня – известный персонаж французского (и английского) фольклора. В сказках Перро она не упоминается. Зато слово «гусыня» («L'oie») рассматривалось Буало как одно из вульгарных, не годящихся для литературы. Ах так? Тогда его противник Перро выносит его в название своей книги.

Но это были ещё не те «Сказки матушки Гусыни». Над теми, впрочем, уже шла работа.

Произошло это случайно. Перро дал сыну Пьеру (которому в то время было пятнадцать или шестнадцать лет) задание: написать, современным языком говоря, сочинение. Продемонстрировать способности к рассказу и пересказу. К удивлению отца, сын записал сказку, которую он когда-то слышал от няни. Перро заинтересовался и попросил писать дальше. Собралась целая тетрадка. Отец отобрал восемь сказок…

«Золушка», илл. Гюстава Доре

Хочется сказать: это и были те сказки Перро, которые мы сейчас знаем. Нет. Не совсем. Тексты, записанные сыном, стали для отца только отправной точкой для работы. Даже после того, как обработанные сказки были преподнесены принцессе, Перро продолжал их переделывать.

Интересно то, что он убирал, что добавлял и что оставлял неизменным.

Например, в народной сказке Золушка бросает соль в огонь, вычёсывая из головы вшей. Эту деталь Перро удаляет. Почему – казалось бы, очевидно, хотя на самом-то деле вши были в то время у всех: и у короля, и у придворных дам. Но писать об этом было «вульгарно». Конечно, Перро совершенствует стиль. Иногда очень тонко перестраивает сюжет: в народной сказке Золушка трижды (магическое сказочное число!) танцует на балу у принца. А у Перро – всего два раза. Достаточно! Красная шапочка девочки, принявшей волка за бабушку – изобретение Перро. Карета-тыква – тоже.

А вот жестокие детали Перро не убирает. Наоборот, добавляет кое-где. Некоторые сюжеты современные дети знают вовсе не по Перро. Дровосеки, спасшие от волка Красную Шапочку (то есть не Красную Шапочку ещё, а просто девочку) были как раз в народной сказке. Перро их убрал. В его варианте сказка заканчивается просто-напросто: «Волк бросился на Красную Шапочку и съел её». В адаптированных для детей изданиях дровосеков вернули, но они извлекают бабушку и внучку уже из волчьей утробы.

«Спящая красавица», илл. Гюстава Дора

Да и «Спящая красавица» у Перро заканчивается вовсе не счастливым пробуждением от поцелуя принца. С этого места начинается совсем другой сюжет: у принца есть матушка из племени людоедов, которая, движимая своим непобедимым инстинктом, хочет съесть невестку и внуков. (Почему она в своё время не съела мужа и сына, не объясняется). Добрый дворецкий спасает бывшую спящую принцессу, но дальше всё оборачивается не так хорошо:

«Людоедка узнала голос королевы и её детей и, в ярости от того, что её обманули, страшным голосом, всех приведшим в трепет, приказала, чтобы завтра же утром посреди двора поставили большой чан, наполненный жабами, ужами, гадюками и другими змеями, и бросили в него королеву с её детьми, дворецкого, его жену и его служанку; она велела, чтобы их привели, связав им руки за спиной.

Они стояли во дворе, и палачи уже готовились бросить их в чан, как вдруг король, которого так скоро не ожидали, въехал верхом во двор; он примчался во весь опор и, весьма удивлённый, спросил, что означает это ужасное зрелище. Никто не смел объяснить ему это, и тут вдруг людоедка, в бешенстве от того, что ей помешали, сама бросилась в чан, вниз головой, и в один миг была сожрана мерзкими тварями, которых она велела туда насажать. Король не мог не огорчиться: ведь это была его мать; но он вскоре утешился со своей прелестной женой и своими детьми».

«Синяя Борода», илл. Гюстава Доре

Все эти ужасы, уходящие в незапамятную древность, не пугали галантных читателей конца XVII века. Они привыкли ко многому. Во Франции, например, вплоть до второй половины следующего столетия практиковались чудовищные по изощрённости публичные казни. А сказки хранили воспоминания о временах не столь уж давних, но ещё более кровавых.

«Красная Шапочка», илл. Гюстава Доре

Вот «Синяя Борода». Подлинная история гораздо страшнее сказочной. Человек, носивший это прозвище (борода у него была чёрной, с синеватым отливом, а волосы на голове намного светлее) – Жиль де Рец (1404–1440), полководец, друг и соратник Жанны д'Арк, книгочей и алхимик. Жиля де Реца обвинили в похищении не то двухсот, не то восьмисот мальчиков и девочек, которых он жестоко пытал, а потом приносил в жертву каким-то демонам во время алхимических опытов – чтобы добыть философский камень и эликсир бессмертия. Показания Жиль де Рец и его слуги дали под пытками. Справедливы или нет обвинения, до сих неизвестно, но ни одного трупа в замке де Реца не нашли. А дети – дети действительно пропадали… Народная легенда превратила кровавого алхимика в обычного брутального многожёнца (кстати, жена у Жиля была всего одна).

Вообще люди той поры жили в мире, который был гораздо ближе к сказочному, чем мир Европы столетием-другим позже. Государствами ещё правили настоящие, всевластные короли. В Европе ещё оставались последние непроходимые леса. Да и с отдельным человеком могли происходить довольно-таки сказочные истории. Перро родился как раз в тот год, когда, если верить Александру Дюма, д'Артаньян и его друзья ездили в Англию за подвесками королевы. Понятно, что это – литературный вымысел, но отнюдь не на ровном месте. Д'Артаньян – историческое лицо. Авантюры, интриги, мятежи, поединки из-за дам, стремительные карьеры – всё это вправду было. Правда, с самим Шарлем Перро ничего похожего, кажется, не случалось. Он – тихий человек где-то на самом краю волшебного мира. Кажется, он хотел по-настоящему сказочной участи для своего сына Пьера.

И ещё: Перро-отец писал сказки не для детей, а для взрослых мужчин и женщин (в основном для женщин). И, например, в той же «Красной Шапочке» речь идёт о вещах вполне взрослых. Волк не случайно заманивает Красную Шапочку именно в кровать. Перро заканчивал каждую сказку стихотворной «моралью». Мораль «Красной Шапочки» была такой:

 
Детишкам маленьким не без причин
(А уж особенно девицам,
Красавицам и баловницам),
В пути встречая всяческих мужчин,
Нельзя речей коварных слушать, —
Иначе волк их может скушать.
Сказал я: волк! Волков не счесть,
Но между ними есть иные
Плуты, настолько продувные,
Что, сладко источая лесть,
Девичью охраняют честь,
Сопутствуют до дома их прогулкам,
Проводят их бай-бай по тёмным закоулкам…
Но волк, увы, чем кажется скромней,
Тем он всегда лукавей и страшней!
 

Вторые «Сказки моей матушки Гусыни», подписанные на сей раз Пьером Дарманкуром, а не его отцом, увидели свет в 1697 году, через три года после первой книги. Позднее обе книги были объединены, и все стали печатать за авторством Перро-старшего. Но это произошло уже после смерти отца и сына. А жизнь первому выпала по тем временам долгая, второму – короткая. Планы Шарля Перро частично осуществились. Он надеялся, что принцесса возьмёт Пьера к себе в секретари. Взяла. Но потом…

В том же 1697 году, когда так блистательно началась его литературная карьера, Пьер Перро Дарманкур заколол шпагой своего ровесника. Это не была настоящая дуэль. Перро не были дворянами. Писатель только мечтал о дворянстве для своего сына. Шарль Перро снова использовал свои связи. Сына удалось выгородить. Он отправился на войну и там через два года погиб. Сказка оказалась совсем короткой и печальной. Самого Шарля Перро не стало ещё четыре года спустя, в 1703 году. У него было ещё два сына (жена умерла давно, совсем молодой), но смерть Пьера, младшего, он так и не смог принять.

Как оценивал он, умирая, свою деятельность? Что считал своей главной заслугой? Серьёзные произведения – полемические трактаты, поэмы, послания? Участие в формировании культурной политики Людовика? Или всё-таки сказки?

Так или иначе, Перро удалось то, что удавалось очень немногим писателям. Он создал новый жанр – авторскую литературную сказку. Во Франции появились новые сказочники – в основном сказочницы. Например, Габриэль-Сюзанна Барбо де Вильнёв, написавшая сказку «Красавица и Чудовище», которую тоже иногда по ошибке приписывают Шарлю Перро.

И не только во Франции…

«Сказки матушки Гусыни», начало XIX в.