Глава первая

Москва

Июнь-июль 1945 года

Сформированный в Федерсдорфе эшелон неспешно катил на восток, подолгу простаивая на полустанках и пропуская поезда с техникой, заводским оборудованием, стройматериалами, лесом. Страна-победитель восстанавливалась после окончания тяжелейшей войны и остро во всем этом нуждалась.

Половина эшелона состояла из грузовых вагонов и платформ с имуществом и вооружением расформированной пехотной дивизии. Другая половина представляла собой теплушки, в которых возвращался с войны рядовой и сержантский состав. В два пассажирских вагона третьего класса набились младшие офицеры. А в единственном купейном вагоне с аккуратной надписью «Berlin-Stralsund» с комфортом разместились старшие офицеры.

Золотилось ярким солнцем погожее летнее утро. На четвертые сутки путешествия эшелон медленно подбирался к западной окраине Москвы.

В тамбуре курили двое: лысый полковник в годах и молодой майор – Александр Васильков. На расстегнутых кителях в такт качавшемуся вагону позвякивали боевые ордена и медали.

– В Москве-то кто-нибудь дожидается? – выпустил струю дыма полковник Тарасов.

– Мама, – улыбнулся Васильков и, мечтательно вздохнув, добавил: – И девушка.

– Это хорошо. Давно знаком с девушкой?

– В сороковом познакомились. И тоже, кстати, в поезде.

– Стало быть, всю войну ждала?

– Ждала. Училась на врача, работала в Главном военном госпитале имени Бурденко.

– Молодец. Тоже, значит, добывала победу, – одобрительно прогудел полковник. – И как же зовут твою невесту?

– Валентина.

– Хорошее имя. И моя супружница Евдокия меня заждалась. Кабы была возможность известить о прибытии, непременно прибежала бы на вокзал. Мы ж с ней недалеко от вокзала проживаем – на Большой Садовой…

Эшелон медленно катил по Московской области. Попыхивая папиросой, бывший начальник штаба расформированной дивизии поглядывал в окно тамбурной двери. Васильков дымил рядом. Из вагона доносился смех, звон бутылок и нетрезвые голоса попутчиков.

– Сколько еще, Петр Данилович? – спросил Васильков.

Тот глянул на запястье.

– Ежели нигде не задержат, часа через полтора прибудем.

Полтора часа. Всего полтора часа, и он окажется в родном городе. Сколько лет он ждал этого момента! Сколько раз представлял, как таким вот солнечным утром выйдет из вагона на перрон…

Александр припомнил дворик родного дома, подъезд, деревянную дверь в большую коммунальную квартиру с номером в ромбике. И снова представил скорую встречу с мамой и с любимой Валентиной.

Ощутив сдавивший грудь приятный холодок, он улыбнулся и затушил папиросу.

* * *

Василькова никто не встречал, так как сообщить о приезде, равно как и высчитать хотя бы приблизительное время прибытия эшелона было невозможно. Тем не менее, когда Александр, поправив на голове фуражку и подхватив чемодан, спрыгнул со ступенек тамбура на перрон, счастье переполнило его душу.

Вот он, этот долгожданный счастливый момент! Наконец-то он снова в своем родном городе! Война окончена, в чистом московском воздухе не ощущалось примесей сгоревшего пороха, в мирном голубом небе не гудели военные самолеты, а граждане спешили не в бомбоубежища, а по своим сугубо житейским делам.

Сделав несколько шагов по перрону, он вдруг невольно остановился: что-то было не так. Раньше он бывал на Белорусском вокзале и многое узнавал. И все же что-то вокруг изменилось. Из-за отсутствия ремонта здание вокзала заметно постарело: краска потрескалась, местами облупилась; кое-где были разбиты стекла. Тем не менее, вокруг было чисто: соседний свободный от пассажиров перрон подметали дворники, а на дальнем торце вокзала Васильков заметил деревянные леса для восстановления фасадной части здания.

– Ничего. Все поправим. Все отремонтируем. – Улыбнувшись, он пошел дальше.

Выйдя на площадь Тверской Заставы, бывший командир разведроты обнаружил автобусную остановку.

Старенький «ЗИС‑16» долго и натужно кряхтел, пробираясь по московским улочкам в район Сокольников. Выскочить из переполненного салона пришлось далеко от дома, но Васильков нисколько не расстроился и с удовольствием отправился пешком по знакомому с детства району. Все вокруг излучало тепло и радость: ярко светило летнее солнце; встречные прохожие улыбались Александру, будто знали его много лет; в вазонах алели гвоздики…

Вот и двор родного дома, который после долгой разлуки почему-то уменьшился в размерах. Подъезд с удивительно знакомым запахом. Ступени каменной лестницы, крашеные стены, беленый потолок. Деревянная дверь с номером в ромбике. И настороженный голос мамы после двух коротких звонков:

– Кто там?

Мама не знала молитв, не ходила в церковь, не хранила дома икон. Но, крепко обнимая сына, она смахивала слезы и благодарила бога за то, что он «не отнял у нее единственную кровиночку».

Ближе к вечеру в длинном коридоре, бравшем начало от входной двери и кончавшемся в общей кухне, накрыли столы, за которыми уместились все соседи дружной и большой коммунальной квартиры. Это был настоящий праздник! Звучали тосты, на глазах у многих блестели слезы радости. Улыбались даже те, у кого война отняла близких…

На следующий день Васильков привел себя в порядок, отгладил мундир, начистил сапоги, купил на базаре букет цветов и отправился к Валентине.

* * *

Минул почти месяц с того момента, как Александр вернулся в Москву. Отдохнув несколько дней с дороги, он пошел в Московское государственное геологическое управление, из которого четыре года назад был призван в армию. Настала пора возвращаться к мирной жизни, трудоустраиваться по специальности, делать предложение Валентине, подавать заявление в ЗАГС, обзаводиться собственным жильем.

– Да, Александр Иванович, хлебнули вы лиха. – Заместитель начальника Управления по кадрам кивнул на два золотистых галуна на кителе Василькова. – Где же это вас так?

– В сорок третьем в окружении под Гомелем. Вторично в июле сорок четвертого на западном берегу Вислы.

Беседа со старым знакомым заканчивалась. Расстроенный ее результатом Васильков намеревался попрощаться и покинуть Управление.

– Не огорчайтесь, Александр Иванович, – сказал кадровик, заметив тень на лице офицера. – Ведь не все, вернувшиеся в Москву из Семипалатинска, захотят и далее трудиться по профессии. Мне приказали подержать для них вакансии, но долго это продолжаться не может. Месяц-два… В общем, заходите.

Он написал в блокноте номер, вырвал листок и протянул Василькову.

– Или звоните по этому номеру.

– Благодарю вас.

– Уверен, у нас найдется для вас место…

* * *

Два-три раза в неделю он встречал Валентину возле ворот больницы, они прогуливались пешком до ее общежития. Чаще видеться не получалось: девушке иногда выпадало дежурить в отделении, а Александр устроился на оборонное предприятие и с непривычки здорово уставал.

Московские улицы ремонтировали и приводили в порядок. Обустраивали клумбы, открывали ларьки с газированной водой. И даже появлялись продавщицы в белых халатах, торгующие мороженым. Сегодня Александру и Валентине повезло – они встретили такую торговку и купили две порции эскимо. Давно забытый вкус напомнил обоим довоенную студенческую юность…

Время было позднее. Очередное свидание завершалось, предстояло прощаться.

– Какая она, Саша? – задумчиво спросила Валя.

– Ты о ком?

– О войне.

Ведя девушку под руку по набережной Москвы-реки, молодой человек вздохнул. Оставаясь наедине со своими мыслями, он и сам не раз задавался тем же вопросом.

Война. Какая она? Кто ж ее знает.

Он попал на фронт в конце июня сорок первого зеленым юнцом в звании младшего лейтенанта. По одному кубарю в петлицах мешковатой полевой формы неопределенного цвета. Времени на раскачку никто не давал – в первый же день он вляпался в такую заваруху, что едва выбрался из сжимавшегося кольца окружения. С боями отступая на восток вместе с остатками разбитых частей, привыкал, впитывал, учился азам военного дела, которых выпускнику гражданского вуза катастрофически не хватало. Бывший геолог оказался на удивление понятливым малым. Сообразительность, хватка, наблюдательность, хорошая память, профессиональное владение топографией и добротная физическая подготовка позволили быстро влиться в состав кадровых офицеров. В августе сорок первого Васильков получил звание лейтенанта и стрелковый взвод во вновь сформированной пехотной дивизии. А уже в октябре командир этой дивизии вручил ему перед строем первую боевую награду. Ну а дальше последовал перевод в разведку со всеми вытекающими. Бессонные ночи, головокружительные рейды по тылам противника, засады, охота на «языка», отходы под ураганным огнем…

– Затрудняюсь, Валя, однозначно ответить, – сказал Васильков. – Иногда мне кажется, что знаю про войну все. А в какие-то моменты вдруг понимаю, что до этого «всего» – как от Бреста до Берлина. Одно могу сказать с полной уверенностью: никогда не возникало сомнений в необходимости выполнять долг перед Отечеством. Раз уж надел военную форму и присягнул на верность Родине, то изволь отбросить все сомнения. Только вперед – до полной и окончательной победы.

Валя понимающе кивнула и надолго замолчала. Потом крепче прижала к себе его руку и тихо произнесла:

– В одной из госпитальных палат под моим наблюдением лежали двое: наш сильно обгоревший танкист и пленный немец. Как-то раз я заглянула туда, поинтересовалась самочувствием. Превозмогая боль, танкист ответил: «Я нормально. А ему требуется помощь. Стонет, бьется в судорогах. Помоги ему, сестричка…» В этот момент я вдруг осознала: они уже не враги. Они – простые люди. Два тяжелораненых человека, лежащих рядом и пытающихся выкарабкаться с того света. Позже я не раз наблюдала, как быстро происходит это сближение. А однажды зимой я везла на санках в столовую хлеб и встретила колонну пленных немецких солдат. Они медленно шли по проезжей части – замерзшие, в прожженных шинелях, с рваными одеялами на головах. Холод на улице был такой, что птицы на лету замерзали. Последним в колонне шел совсем молоденький солдатик. Мальчишка лет пятнадцати. Ослабший, измученный, на испачканном лице замерзшие слезы. Он плелся по мостовой, а взгляд его прямо приклеился к моим санкам. Его пересохшие губы что-то шептали. Я не выдержала: отломила горбушку и протянула ему. А он встал, смотрит на меня и не верит…

Валя всхлипнула и уткнулась в плечо Александра. Он обнял ее, прижал и, глядя на блики водной ряби, с горечью подумал о том, что война шла не только на передовой. Ее ужасы коснулись даже тех, кто находился за тысячи верст от линии фронта.

* * *

Некоторое время Васильков регулярно звонил в отдел кадров Московского государственного геологического управления и разок даже заехал. Однако вакансий по-прежнему не появилось. При увольнении в запас майор получил приличную сумму денежного довольствия, но сидеть дома все равно не хотелось, потому он принял решение временно устроиться учеником слесаря на оборонный завод на Авиамоторной.

Работая в первую смену, вечерами Александр встречался с Валентиной. Та блестяще сдала выпускные экзамены в медицинском институте и поступила на работу врачом в больницу на Соколиной Горе.

Прошло всего два месяца, как отгремели последние бои, а он все еще не вернулся с фронта. Как-то поздним вечером шагал домой после второй смены, свернул в проулок и вдруг услышал выстрел. Чуть позже выяснилось, что в одном из домов справляли день рождения и подвыпивший хозяин квартиры пальнул в небо из охотничьего ружья. Однако в тот момент Василькову было не до подробностей. Сработали рефлексы: пригнувшись, он мгновенно прильнул к ближайшей стене, отработанным движением сбросил с плеча автомат, правая рука приготовилась его перехватить, но… автомата не было.

Обернувшись, майор удивленно пробежал взглядом по пройденному маршруту в поисках потерянного оружия. Но и там его не было. Все это продолжалось не дольше секунды, в течение которой мозг инстинктивно отказывался понимать ситуацию: «Как же так? Почему нет автомата? Где он?» Наконец, осенила догадка: «Война ведь закончилась! Я в родном городе, и можно спокойно идти дальше…»

Он попытался сделать шаг, а мышцы не слушались, отказываясь двигаться по «простреливаемой» территории. Пришлось делать крюк, обходить проулок. Тот вечер прошел в неприятном тумане, а окончательно Васильков успокоился лишь на следующий день.

Другой ночью майор проснулся от взрыва гранаты. Вскочив, начал шарить вокруг в поисках сапог и поясного ремня с кобурой. Не нашел. И тут голос матери, вернувшейся из общего коридора: «Спи, сынок, спи. Это соседское корыто со стены упало».

А недавно на заводе запускали новую линию. Васильков возвращался домой слишком поздно. Метро уже не работало. Можно было завалиться спать до утра в раздевалке, как это сделали другие. Но майор же смелый, кого ему бояться?

От заводской проходной он прошел вдоль «железки» до Лефортовского Вала, повернул направо. Ночь, темно, вокруг ни одной живой души. В желудке был такой же вакуум, и жутко хотелось спать. Васильков топал в сторону дома, мечтая об ужине и сладком сне, как вдруг заметил на фоне желтого фонарного пятна два силуэта. Осторожно оглянулся – позади еще один.

Сначала по телу прокатилась волна знакомого до тошноты страха. Страха перед рукопашной, страха чужой ярости, страха боли и смерти. Но в следующую секунду Васильковым овладела спокойная уверенность в своих силах. Нет, страх не исчез. Он превратился в липкий сгусток и затаился где-то глубоко-глубоко. Основным же союзником стала уверенность и четкое понимание того, что нужно делать.

Не меняя скорости, он поравнялся с двумя молодцами. Те о чем-то спросили. Мозг не среагировал на смысл сказанного. Он сконцентрировался на важных для предстоящей схватки деталях: у одного в правой руке короткий кусок металлической трубы, у второго – нож. Тот, что позади, пока далековато. Ему потребуется около пяти секунд, чтоб добежать до места заварухи.

– Начали, – привычно прошептал бывший разведчик и в один прыжок оказался перед мужиком с дубинкой.

Тот даже не успел толком замахнуться – Александр перехватил его руку, двинул локтем в челюсть и сделал отработанную подсечку. Мужик рухнул на асфальт.

Второй не был готов к такому повороту, но не стушевался, а шагнул навстречу.

Васильков сделал короткий выпад вперед с поворотом корпуса, и лезвие ножа пролетело мимо, а труба с сочным хрустом легла поперек рожи нападавшего.

Теперь третий. Майор резко обернулся туда, откуда слышался топот. Последний – вовсе не мужик, а пацан лет шестнадцати – бежал, торопливо выковыривая что-то из кармана.

«Не успеешь, сука!» – Александр рубанул его трубой по предплечью. Второй удар в область шеи и резкий толчок ногой, чтоб уложить на землю.

Все. Первый, приложившись затылком об асфальт, не шевелился. У второго и третьего болевой шок. Они даже не кричали, а хрипели.

Рефлекс требовал добить поверженного противника. Васильков занес над головой огрызок трубы и… замер. Разум одержал верх, заставив вспомнить о том, что война окончена и перед ним не захватчики, а советские граждане. Не самые лучшие, но все же не враги.

И вновь он остался один на один с темной пустынной улицей. Страх растворился без остатка. Шагая в сторону Сокольников, Александр едва сдерживался, чтобы не закричать во всю мощь своих легких – как кричат новорожденные младенцы: от безысходности, от непонимания происходящего, оттого, что попал в неизвестный доселе мир.

Внезапно он остановился. Обернувшись, посмотрел туда, где минуту назад принял рукопашный бой и едва не прикончил незадачливых грабителей.

Нет, ему их не было жаль. Просто пришло осознание того, что война – не период времени, не территория, охваченная огнем и горем. Война – это состояние души и постоянная готовность убивать. Получалось, что он до сих пор не вернулся с фронта. Спокойными и лишенными эмоций оттуда возвращались лишь погибшие. Все остальные вынуждены еще долгое время жить по-фронтовому.