– Ох-хо-хо. Есть женщины в русских селеньях… были то есть. Ну, а по пропажам что?

– Соседи показали, что Найденова отправилась на станцию с утра, к поезду на пять пятьдесят, была одета в желтый плащ-дождевик, шляпа коричневая, темно-красные сапоги, при себе имела сумку-ридикюль, тоже красный, с золотой застежкой… ну, там расписано.

– И ничего этого при ней нет?

– Нет, только то, что на ней. Платье из темной плотной ткани, чулки…

– Хватит разводить галантерею, – оборвал начальник. – Деньги, документы?

– Дочь утверждает, что мама должна была привезти ей деньги на покупку подержанной швейной машины.

– Сколько?

– Двести рублей.

– Нашли?

– Нет, кошелек пустой. Также нет колец, цепочки, сережек. Дочь говорила…

– Понятно. Собака что?

– Взяла след, прошла до платформы, там след пропал.

– И, натурально, никто ничего не видел, не слышал и так далее?

– Николай Николаевич, так ведь…

– Не глупее тебя, – оборвал начальник, было видно, что он в целом жизнью весьма недоволен. – Вот что. Подробно расспроси соседей, еще раз допроси дочь, составь описание всего, что на Найденовой было и что было при ней, и наведайтесь на барахолку, может, всплывет что. Связи, связи отработайте. Не было ли конфликтов, угроз? Она завскладом? Может, уволила кого? И как давно инвентаризацию проводили…

Сергей послушно кивал. И молчал. У соседей он уже побывал – безрезультатно. О покойной не то что плохого – нехорошего слова не услышал. Спокойный, добрый, совершенно безобидный человек, с ней и поругаться-то было невозможно, как заявила одна востроносая с общей кухни. И дочка подтвердила: ни разу не слыхала, чтобы мамка кого-то хаяла, и в плохом настроении никогда не пребывала. Живы-сыты, что еще надо? Любила красивые вещи, но без сумасшедшинки, женщина все-таки. По всем статьям золотой человек, как на ладони, и подозревать у нее какие-то тайные жизни было глупо – вся как на виду.

Бывалый Остапчук, в хозяйственных делах собаку съевший, уже прошерстил склад: инвентаризация закончилась менее месяца назад, и сошлось все, копейка в копейку. И складских Саныч проверил – все в возрасте, положительные, работают по пять и более лет, без нареканий, души – алмаз. Водитель, что был за рулем злосчастной машины, – сотрудник с центральной базы, инвалид войны, за двадцать лет ни одного прокола, с Найденовой не знакомый. После инцидента сам свалился с инфарктом. Все запротоколировано кристально ясно, и налицо грубая неосторожность потерпевшей, равно как и трагическая случайность. Медики разводили руками: да, выписана для наблюдения лечащим врачом по месту жительства. Вот, извольте видеть: заключения, результаты осмотра. Какой смысл держать в больнице без жалоб и повреждений? А сердце, что сердце? Не девочка уже, беречься надо было.

Все это и многое другое Акимов мог бы доложить прямо сейчас, перед злым, хуже того, расстроенным начальником, но молчал. Потому что, как ни крути, все эти факты – безусловно, значимые – никак не объясняют, какая падла обобрала мертвую.

Вспомнив, что так и не дошел до школы, поспешил на выход.

«Нет, ну что за… снова на стенах гадят», – он сорвал в сердцах с двери отделения приклеенную бумагу – чистый листок, вырванный из школьной тетради в клеточку, с проставленной на всю поверхность «галкой».

* * *

Далее пошла цепная реакция. Выслушав Акимова, директор Петр Николаевич помрачнел, как туча, но поблагодарил вежливо за сигнал. Проводив лейтенанта и пожав ему руку, самолично прошел по коридору и прямо с урока вызвал пионервожатую Гладкову.

Беседа их была за плотно закрытыми дверями и заняла не более четверти часа. Из кабинета Ольга выползла по стеночке, еле держась на ногах. Мутными глазами таращилась в пустоту, на вопросы не отвечала, вообще, производила впечатление помешавшейся.

А учебный день все тянулся – липкий, бесконечный. Наконец каким-то чудом уроки закончились, и Колька, увидев любимую девушку, чуть сам не дал дуба. Довел ее домой, уложил на софу, с великим трудом, с привлечением валерьянки и стопки платков, сумел-таки выяснить, почему она выглядит как дохлая утка. Потом, вежливо попрощавшись, поспешил к себе домой. Ощущал при этом нестерпимый зуд в ладонях, поскольку по холодному времени засучивать рукава на улице неудобно.

Оно, может, и непедагогично, но ничего не поделаешь.

Саньки Приходько дома не оказалось.

– Где он? – спросил он у Светки.

Та, с опаской глядя, как сжимаются и разжимаются Колькины кулаки, сначала попыталась запереться в геройском молчании, но быстро сдалась и пискнула:

– В библиотеке.

– Где?!

– В библиотеке, – пискнула Светка и спаслась в уборной.

Колька глянул на часы: семь вечера. Удивленный, но не успокоившийся, поспешил к школе. Дежурная по библиотеке Надька Белоусова была еще на месте. Нещадно зевая, сонно тараща глаза, она с недовольством поглядывала на Саньку Приходько. А тот, как ни в чем не бывало, запоем читал какую-то толстую книженцию, запустив в вихры костлявые пальцы.

Бить морды в библиотеке воспитание не позволяло, и Колька спросил Надю:

– «Всадника без головы» изучает?

– Нет, – буркнула она.

– Буссенара?

– Нет.

– А что же?

– «Капитал» Маркса. Перечитывает.

Колька аж задохнулся:

– Перечитывает? Он что, его уже читал?!

– Да.

– Вот это номер! И давно он так… погрузился?

– А сам не видишь? Врос, как баобаб.

– Толстая. Что ты ему книжку с собой не отдашь?

Она вздернула нос, звякнув веснушками:

– Вот еще. Потеряет, измажет, а мне ответ держи. Нет уж, пусть кто другой под свою ответственность… Приходько!

– У? – ухнул филином неузнаваемый Санька.

– Домой. Закрываю лавочку.

Санька поднял глаза, затуманенные Большой Идеей и одновременно горящие:

– Чего?

– Того! Домой – мухой, закрываю! И без возражений. Если прямо очень надо, завтра приходи, дочитаешь.

– Надо. Но тут много, – поведал Санька, явно размышляя о чем-то своем.

Колька приметил, что в самом деле, за все время Санька осилил страниц с полсотни, не больше. Санька жюль-вернов и дюма глотал за раз, читал быстро, выхватывая суть и опуская никчемные словесные извержения. Однажды Надя, заподозрив, что ничего-то Приходько не прочитал – так, взял, подержал и обратно принес, – заставила его пересказать главу об устройстве «Наутилуса». И ужаснулась: Санька действительно прочитал, запомнил и пересказал близко к тексту.

А тут было что-то не так. Видно, что не поперек страниц читал Санька, а впитывал каждое слово, а то и буковку, не желая пропустить ни одной мысли. Прочитанное падало на благодатную почву, находило живой отклик и прорастало в нем, проникало в самую душу. Во всяком случае, Санька был поглощен чтением – над книгой торчала лишь лохматая макушка.

Колька, поколебавшись, похлопал соседа по плечу:

– Эй, читатель! Книжку на полку и пошли, поговорить надо. Тетка Анька там небось уже сиреной воет.

И снова Санька, псих известный, против обыкновения не стал ни орать, ни огрызаться, а ответил спокойно и рассудительно:

– Нет у нее причин. Уроки сделал, дров наколол, картошки начистил. Имею право в свободное время самообразовываться.